удержишь.
– Все. Хватит. Иди спать, – отстраняет женщина сына.
Она почему-то отворачивается, взгляд печальный, будто сейчас заплачет, а потому мальчик не решается ничего говорить. Слегка угрюмый, он отправляется в кровать, там взглядывает еще раз на алую ниточку, которая, поблескивая, все так же тянется от ноги к двери и не желает оборваться или пересохнуть. А затем Исэндар закрывает глаза и мгновенно проваливается в сон.
Наутро мальчик просыпается сам. Все так же мерцает перед глазами серебристый значок, все так же тянется алая ниточка, кажется, ставшая чуть толще, на столе ждет остывшая порция каши, а в доме непривычно пусто.
Матери нет. Вспоминается разговор, и Исэндар, подумав, что мать уже, наверное, пошла к кузнецу, торопливо завтракает и со всей решимостью приступает к работе, собираясь еще до обеда закончить все дела и сегодня же отправиться к Ильмару трудиться в кузне.
Вскоре, когда мать возвращается, мальчик глядит на нее, будто ждет чуда, но женщина смотрит в ответ хмуро и недовольно, молчит, и быстро все настроение теряется. Работа мгновенно становится тяжелой и неприятной, но лишь до тех пор, пока Исэндар не думает о том, что Обит, возможно, его проверяет.
К середине дня мальчик уже забывает посторонние мысли, увлекается трудом, а кроме того, окончательно тонет в раздумьях о будущих подвигах.
Теперь уже эти мечты не такие яркие. Смерть отца на все наложила след. Все потяжелело, все кажется серым, будто само небо жизни впервые заволокло тяжелыми, непроглядными тучами.
И все же, даже и так есть о чем помечтать. Вот бы однажды суметь-таки исполнить все, что сказано матери. Вот бы однажды сказать ей, что мир уже теперь совсем не тот, что все теперь иначе, что не зря она поверила сыну и отпустила с миром из дома.
Правда, опять думы возвращаются к действительности. И не отделаешься от них. Может, все-таки мать сходила к кузнецу? Хотя, сказала бы, наверное. Так и мечется Исэндар мысленно, склоняясь то в одну, то в другую сторону. То он начинает думать, что мать не будет ничего скрывать, а то вдруг подозревает, что женщина, не собираясь объясняться, все же передумала, отправилась к Ильмару и попросила того ни за что и никогда не пускать мальчишку в кузню и не изготавливать ему меч.
Так он и работает. И мать возвращается, но ничего не говорит, а сам он не спрашивает. Все решается само собой, едва мальчик заканчивает обед, встает и отправляется с тяжелой от беспокойных дум головой работать дальше в курятнике.
– Куда? – недовольным тоном зовет мать.
Исэндар только оборачивается, но ничего не отвечает, слишком внезапно застает его недоумение, так что он даже объясниться не собирается.
– Кузнец уж ждет, – коротко, с усилившейся неохотой говорит мать. – Иди, чего встал?
Мальчик не сразу верит собственным ушам, но затем оживает. Он так резво бросается собираться, что удивление берет, сколько еще у него сил осталось не растрачено. А затем, обняв недовольную, поворотившую нос мать, Исэндар выбегает на улицу. И лишь тогда женщина смягчается, вздыхает печально, и не может побороть желание выглянуть в окошко и проводить сына взглядом так далеко, как видят глаза.
Мальчишку же ждет неожиданность. Ждет уже давно и упорно. К красной ниточке, повсюду таскающейся следом, к мерцающему огоньку в углу взгляда Исэндар успевает привыкнуть, а вот к выскакивающим из-за кривого забора одноруким безумцам приучиться все равно никогда не получится.
– Кровь! – выбегает сумасшедший, выпучив глаза, из своего укрытия.
Он сразу подскакивает к мальчику, вставшему на месте от растерянности, но не хватает за руки, или еще как-нибудь, вообще не трогает, лишь начинает скакать кругами, как горный козел.
– Кровь зовет! Не ходи! Пропадешь! Пропадешь!!! – со всей доступной чувственностью и пугающим безумством увещает дурак. – Проглотит! Сожрет! Пропадешь!
Немного оклемавшись от испуга и удивления, мальчик нахмуривается и идет дальше, стараясь не обращать на сумасшедшего внимания.
– Не ходи! – негромко, но отчаянно упрашивает безумец, постоянно оглядываясь. – Не ходи! Утянет! Не выпустит!
Удивление берет, когда дурак говорит. Прежде от него всего пару фраз можно было слышать, а теперь он так настойчиво уговаривает, волнуется, и нельзя даже помыслить, что дурак что-то гадкое задумал. По-своему заботится, что-то объясняет, но слишком уж слаб блеск разума в его глазах.
Хотя, и мимо ушей пропустить слова безумца не выходит. Исэндар ведь теперь лучше других понимает, что пытается сказать сумасшедший. А хотя, в то же время, мальчик задумывается, что вовсе все может быть не так, настойчиво пытается отделаться от мыслей, но ни их из головы, ни дурака от себя прогнать не может.
Лишь подойдя к кузне, где прямо на входе ждет Ильмар, получается, наконец, избавиться от преследования, да и то чужими руками.
– Не ходи! Не ходи! – повторяет дурак.
Кузнец, услышав, сходит с порога. Сумасшедший его, похоже, не замечает, а потому от испуга отскакивает в сторону, когда Ильмар громко хлопает в ладоши.
– А ну пошел отсюда, дурень! Без тебя разберемся! – не жалеет он сумасшедшего, да и мальчишку тоже: – А ты живо в кузню, плетешься, как слизень. Чего уставился?! Печь иди топить!
Быстро становится очевидно, что поблажек кузнец давать не собирается. Ни на миг мужчина не позволяет расслабиться. Лишь только началась вторая половина дня, еще даже обед не переварился, а уже Ильмар так успевает нагрузить работой, что пот ручьем льет.
Кажется, было бы здесь не так жарко, а со лба текло бы на глаза не меньше пота. И тяжело еще и потому, что кузнец орет, ругается за малейшую ошибку, да еще и рука не успела привыкнуть и одна из заготовок чуть не портится.
До вечера приходится пахать, как быку. Наконец, мальчик уже теряет веру, что когда-нибудь выберется из кузни и вернется домой, но вечер все-таки наступает.
– Помощничек, чтоб тебя… – сердито бурчит Ильмар. – Проваливай домой. Завтра чтоб к обеду уже здесь был, или вообще больше не приходи. День пропустишь – выгоню к чертям собачьим! Чего встал? Пшел вон, говорю. Сюсюкаться я с тобой тут не собираюсь, я тебе не мамка.
Сил не остается даже просто для того, чтобы обидеться. Исэндар просто кивает, разворачивается и уходит. На лице у него никаких эмоций. Усталость так донимает, что нижняя губа и та уже не может держаться, а потому болтается, отлипнув от верхней. А тут еще и снова появляется сумасшедший.
– Не ходи, – обступает он мальчишку то с одной, то с другой стороны. – Пропадешь. Пропадешь!
Исэндар только отмахивается, да и то так слабо и лениво, что рука не поднимается выше живота.
А дома уже ждет мать. С беспокойством она глядит на сына, встав с табурета, едва мальчик заходит в дом. Устало он осматривается, видит, что на столе уже ждет ужин, в тазике налито воды. Рядом стоит два ведра, полные доверху, но сил нет ни на то, чтобы поесть, ни, тем более, чтобы умыться.
– Куда? – негромко спрашивает мать. – Поешь. Хоть чего скушай. Умойся.
Ее уговоры не срабатывают, но женщина не ругается и не настаивает, видит, насколько мальчишка вымотался. Он едва ноги волочит, ничего не говорит, медленно бредет к кровати, а там сваливается прямо в грязной одежде на покрывало, и женщина не выдерживает.
– Говорила я? – сердится она немножко, самую малость, от чувства вины, которое Исэндар не может разгадать, потому как не слышал разговора матери с кузнецом. – Раздевайся. Поднимись же…
Стянув только верхнюю одежду, фукнув и поворотив нос от непривычно сильного запаха пота, Обит все же позволяет уснуть, как есть. А впрочем, еще до того, как она заканчивает, мальчик уже погружается в глубокий сон.
– Ну, спи, родненький, отдыхай, – жалея, поглаживает женщина по спине, затем оставляет в покое, а сама принимается убирать со стола.
Утром мать не будит. Она дает Исэндару отдохнуть, но когда он просыпается самостоятельно, то едва находит силы встать. Тело ломит от боли, наполняющей тяжестью все, от макушки и до самых кончиков пальцев. Сначала вовсе кажется, будто пошевелиться так и не выйдет, а на столе все еще стоит завтрак.
После, взгляд замечает движение. Мальчишка видит, как в дом возвращается мать. Вспотевшая, тяжело дыша, она заносит ведра, до краев наполненные водой. И лишь тогда, вновь заразившись решимостью, Исэндар заставляет себя подняться.
Нечаянно вырывается сиплый, глухой стон. Мать тут же бросает свой груз, а сама подскакивает к мальчику.
Впрочем, он чувствует, как постепенно тело успокаивается, и боль понемногу отступает, стоит лишь начать двигаться. Так и позавтракать удается, только вот оказывается, что почти середина дня и солнце поднялось высоко.
Это придает энергии. Ругаясь, что мать от жалости не разбудила, что не стала заставлять работать, Исэндар уже вскоре снова отправляется к кузнецу, по пути выслушивая испуганные уговоры подкараулившего его безумца.
Возле кузни дурак оставляет в покое, и вчерашний день, тяжелый до тошноты, вновь повторяется.
Странно оказывается глядеть на все, как сквозь туман. К вечеру глаза от усталости видят так плохо, что едва удается рассмотреть ужин. Тошнит, но на этот раз Исэндар решает поесть, через силу заталкивает в рот кашу, которая иногда казалась очень даже вкусной, а теперь отчего-то вдруг стала отвратительной. Даже мерцающий в углу взгляда значок и тот словно пропадает куда-то, а стоит опустить голову на солому, как сон наступает еще прежде, чем веки укрывают глаза.
И вновь с утра туман. Еще сильнее тошнит. До обеда мальчишка отчаянно пытается встать с кровати и поделать что-то по дому, боясь, что мать откажется его отпускать, что скажет, мол, не справился, а уговор есть уговор. Только вот не получается.
И все же Обит ничего не говорит, а после обеда, вновь отправившись к кузнецу, мальчик уже настолько выбивается из сил, что на следующий день просыпается в кровати с жаром, не помня, как вернулся домой и не сразу поняв, что уже наступило утро.
Мать рассказывает, с жалостью глядя на сына, что домой его притащил сумасшедший. Правда, Исэндар и не задумывается, как должно быть тяжело было волочь его с одной рукой. Бледность с лица дурака хотя и стала пропадать, но еще не исчезла полностью, только голова слишком устала, пусть и не была занята тяжелыми раздумьями ни одного мгновенья.
А все же, затем становится легче. Трудно, сложно, даже еще сложней, чем прежде, но в то же время легче. Стоит придти к кузнецу, начать работу, как уже и его ругань не слышна, в виски бьет то ли пульс, а то ли отдаются удары молота. Только вот все в тумане, половина всего происходящего совершенно не запоминается. Время просто исчезает, а после наступает очередной день, и все кажется, что вот теперь будет иначе, теперь пора бы привыкнуть.
И так день за днем. Внезапно оказывается, что прошла целая неделя. Исэндар не замечает, как крепнет, хотя даже кузнец удивляется. Правда, ни мать, ни Ильмар мальчику ничего не говорят. Мужчина и вовсе только ругается, хоть и поменьше, чем вначале, да и руки привыкают, и туман перед глазами начинает рассеиваться, хотя уже стало казаться, будто он никогда не отступит.
Наконец, и ум постепенно оживает, и мысли в голове чуть больше шевелятся. Жизнь возвращается в спокойное, привычное русло, а еще блещет незримо, будто за
