может решиться ни пойти дальше, ни уйти прочь, чтобы попытаться сбежать от захватывающего его безумства.
– Река крови… – шепчет он и сам пугается.
И мальчик уже готовится развернуться, но чувствует, как сердце колотится все быстрее, а ноги не желают уходить.
Затем он нахмуривается. Лицо выражает новые эмоции, решимость, с которой люди идут в бой, сознавая, что могут не вернуться. Такой прежде не было. Раньше мальчишеское рвение выглядело иначе, как раз так, чтобы мать только сердилась, выслушивая несуразные заявления сына. А после он резко поворачивается вновь, глядит на убегающую вглубь леса тропу, расстеленную на его пути кровавым следом, вздыхает, успокаивая сердце, и делает шаг.
– Не ходи! Не ходи! – вдруг достигает слуха голос безумца. – Реки крови! Пропадешь! Не ходи!
Вздрогнув, мальчик оглядывается. Сумасшедший, успев заметить, как Исэндар вошел в лес, теперь его нагоняет, хватает за плечо и трясет испуганно. Его глаза полыхают от безумства, взгляд отчаянный, пугающий, жуткий, как никогда, и сам дурак так испуганно выглядит, что смотреть в его лицо непривычно.
– Не ходи! Не ходи! – упрашивает он.
И мальчик сам рад бы его послушать, но отчего-то слова дурака лишь сердят.
– Отстань, – хмурится он. – Знаю я. Хватит повторять.
Сумасшедший лишь еще сильнее давит на плечо, не собираясь отступаться. Повторяет он одно и то же, просит не ходить, а мальчик лишь слабо отбивается, не желая обидеть безумца.
Спустя всего пару мгновений Исэндар устает от такой настойчивости.
– Оставь! – ударяет он дурака по руке, уронив ведро.
Мужчина, испугавшись, отпрыгивает назад, глядит боязливо, а мальчик еще сердится, но с каждым мгновением эта злоба переходит с безумца на него самого. Еще миг спустя он уже опускает глаза, виня себя за резкость, поглядывает на дурака, хмурится, но в мыслях ищет способ оправдаться.
– Знаю я. Не надо повторять, – бурчит он тихонько. – Ты видишь, а другие нет… а если влево глаза увести, то там кружочек, так?
Безумец так выпучивает глаза, что они, кажется, сейчас вывалятся. Мгновенно он забывает про страх и вновь бросается к мальчишке.
– Не ходи! Не ходи! – говорит он, повторяет это раз десять, а Исэндар уже не позволяет себе так грубо отбиваться, только слегка поворачивает корпус, не давая хватать себя за плечо. – Не ходи, говорю же! Не ходи! Пропадешь ведь!
Оба замирают, глядят друг на друга и молчат. Слова безумца его самого приводят в чувства. Вспомнив слова, которые губы давно разучились выговаривать, он так и застывает, ошеломленный, и не меньшее удивление это вызывает у мальчика.
Лишь спустя какое-то время, окончательно успокоившись, заметив, что сердце уже не колотит так сильно, он вздыхает и снова набирается решимости.
– А ты сам ходил? Ты же не пропал, – заговаривает Исэндар, но сразу думает, что мог неверно понять. – Или ты после этого и…
Мужчина, немного успокоившись, опускает глаза, будто стащил хлеб, сгрыз, а теперь пришел каяться.
– Я вижу… говорю же… вижу… остальные не… ааа… я вижу, – хватается он за голову, опять сердясь, что подходящие слова никак не желают зазвучать ясно и внятно, обращаясь этой безумной мешаниной спутанных выражений. – Я вижу… я не… вижу… вижу… они не видят…
Так у него и не выходит объясниться. Снова мужчина, выпучив глаза, хватает мальчика за плечо, а тот уже и не отбивается, спокойно держа пустые ведра и даже не шелохнувшись.
– Не ходи! – упрашивает сумасшедший. – Не ходи, пропадешь!
Исэндар вздыхает.
– Значит, сам ты не ходил…
– Ааа… – хватается дурак за голову.
Теперь становится ясно, что так он делает, когда не может отыскать слов, и мальчик не сердится и терпеливо ждет. А дураку ничего не остается, как вновь броситься к Исэндару и сжать ему плечо, потому как сказать что-то внятное уже при всем желании не получается.
– Я вижу, – пытается он объяснить хотя бы так, насколько может. – Я вижу. Пропадешь! Я вижу!
Мальчик опускает голову, долго молчит, отчего безумец отступает на шаг, с нетерпением дожидаясь узнать, получилось ли объяснить мысль.
– Иди, дурак, – наконец, заговаривает он приглушенным, сдавленным голосом, пытаясь не выдавать ожившие в уме беспокойства и застучавшее неровно сердце. – Я без тебя пойму, что делать.
Развернувшись, Исэндар делает шаг по алой тропе, по которой убегают вперед мелкие, редкие, но хорошо заметные блики, указывающие направление, а безумец остается стоять.
Впрочем, дурак тоже вскоре не сдерживается. Подождав, едва мальчик скрывается за деревом, мужчина хватается за голову, проворачивается на месте, оглядывается во все стороны, а затем, сморщившись так, будто сейчас заплачет, быстро сменяет выражение и отправляется следом.
– Не ходи! Не ходи! – упрашивает он, едва догоняет.
Мальчишка не слушает. Хмурится, глядит только вперед, делает шаг за шагом и идет лишь быстрее оттого, что безумец пытается отговаривать.
Да и идти приходится недалеко. Тропа очень скоро приводит к роднику, откуда он, из небольшого природного колодца стекает тонкой струйкой в направлении реки. Теперь удивительно смотреть на эту маленькую ниточку воды, уползающую змейкой, когда мать рассказала, что река эта превращается в огромный поток воды, по которому плавают там, в Междуречье лодки.
– Не ходи! – кричит дурак прямо в ухо, отвлекая от мыслей.
Мальчик вздрагивает, отскакивает, вскинув руки с пустыми деревянными ведрами, глядит сердито.
– Отстань, сказал, – хмурится Исэндар. – Сказал же, понял я тебя, дай самому разобраться… дурак…
Сумасшедший умолкает, отворачивается, будто обиделся, и опять становится неловко за грубость.
– Отстань, – повторяет мальчик спокойней. – Не обижайся только. Я просто хочу знать и… может, это и есть мой путь.
Задумчивость не дает проявиться на лице волнению, которое заставляет сердце колотиться так быстро, что кружится голова. Поставив ведра, мальчик собирается, но долго ждать себе не позволяет, чтобы не давать дураку повода снова приставать с одними и теми же увещаниями.
– Домой иди, – поворачивается вдруг Исэндар.
Это единственный способ хоть немного еще задержаться и дать уму похолодеть и этим успокоить сердце. И мужчина этого не разгадывает. Он глядит со страхом, с волнением, но и с уважением на мальчишку, в котором нашлось гораздо больше храбрости, чем в сердце безумца, когда-то бывшего самым обычным человеком.
– Не ходи… – тянет он руку, съежив брови в умоляющем выражении. – Поглотит…
– Слыхал уже, – строго отвечает мальчик. – А теперь иди. Дальше я сам. Не мешайся, а то я… сделаю чего-нибудь.
Угроза выходит, конечно, странная, но так получается само собой. Хочется припугнуть, мол, шею сломаю, вон пошел, но самому в такое не поверится. А так вроде бы звучит лучше. И, как ни странно, на мужчину срабатывает. Он хоть и не уходит, но мнется, стоит в нескольких шагах, молчит, только смотрит и какое-то время приставать не решается.
Красная тропа уходит в сторону от ручейка, сворачивает за деревом, а затем ползет через кустарники. И пролезть на удивление легко, хотя здесь как раз и начинается самая непролазная гуща. Это и заметно. Чуть в сторону рука уже не может просунуться, но там, где бежит по земле алая полоса, идти можно спокойно, всего-то нужно отодвигать загородившие путь ветви.
За спиной раздается шуршание, и Исэндар, вздрогнув, замирает. А там шуршит все сильнее. Правда, еще до того, как сердце успеет замереть от страха, из кустарников, мгновенно закрывающих пройденный путь, высовывается боязливый, сумасшедший взгляд однорукого безумца.
– Не ходи, – почти умоляет он шепотом, все еще не решаясь хватать за плечо и трясти, как прежде. – Поглотит…
– Домой иди. Ну! – хмурится мальчик, а сам с особым рвением бросается лезть все глубже в чащу.
Так оба пробираются довольно долго. Особенно страшится безрукий. Несколько раз он даже бросается назад, тяжело дыша, затем оборачивается, мнется, не зная, что делать, но все же лезет дальше, быстро нагоняя мальчика.
В конце концов, спутники выбираются на маленькую, узкую полянку, со всех сторон укрытую густой растительностью. Сюда даже дневные лучи не попадают, но все хорошо видно. Мягкий, бледно-зеленый свет льется отовсюду, не давая и подумать, будто на самом деле тут должно быть довольно мрачно. А впрочем, на это трудно обратить внимание, когда на ровной, зеленой полянке с мелкой травой, постеленной мягким ковром, в самом центре все внимание привлекает выложенный из мелких речных камешков пьедестал с водруженной на него, красивой статуей женщины.
Исэндар глазам не может поверить, рассматривая это удивительное место. И все же, статуя – это самое невероятное, что удается здесь отыскать. Зеленоватый свет сейчас кажется лишь обычным, дневным, который льется с неба через густые кроны низких, крепких деревьев. В нем ничего удивительного. А вот затерянная в лесу женская статуя, держащая в руках кувшин, из которого льется алый поток – вот это уже не может оставить равнодушным.
Такой мастерской работы Исэндар никогда не видел. Да и здесь из крестьян почти любой бы удивился. В царском городе и то не так уж просто отыскать каменное изваяние, настолько красивое, ровное, да еще и с чертами совсем, кажется, нечеловеческими, потому как ни одна женщина не может быть так же прекрасна, как этот очаровательный каменный лик, склонивший голову и спрятавший взор за опущенными веками.
А вот дурак не слишком удивляется. Мальчик оглядывается на него и не понимает, как можно не восхититься таким зрелищным изваянием, но всего миг спустя он вновь таращится на каменное личико, необыкновенно красивое и наполненное таким очарованием, которого никак не ждешь найти в чертах обычного человеческого лица.
– Поглотит, – шепотом, голосом, полным ужаса и страха упрашивает сумасшедший, больше ничего сказать не умея.
Исэндар, правда, теперь и вовсе не обращает внимания, а лишь рассматривает статую с открытым ртом, не думая про страх, подходит ближе и про свои прежние волнения забывает. Безумец тянет за ним руку, но не успевает достать мальчика, а подходить к статуе сам не решается.
Всего два шага, и каменный лик уже можно достать рукой, если потянуться. Несколько мгновений еще взгляд не отрывается от этого великолепного зрелища, ищет в чертах эти неуловимые линии, которые делают лицо статуи таким ослепительно красивым. Затем Исэндар хочет дотронуться, чтобы убедиться, что это не игра ума, что это очарование настоящее и действительно стоит перед ним каменной девой, даже тянется, но вдруг ощущает прикосновение.
– Поглоти…тет… погло…тял… поглоти…л…о… пропаде… Пропал! – едва выпутывается сумасшедший, с таким трудом отыскавший нужное слово, что на лбу успевает выступить пот. – Пропал! Пропал!
Он кричит так громко, что в ушах звенит. Да и сам мальчик пугается и без этого сумасшедшего, отчаянного крика. Разлившись перед каменным пьедесталом, какая-то густая, бесформенная дрянь, похожая чем-то на жидкую, недоваренную кашу, обволакивает ноги.
Хочется сразу же броситься прочь. Да и безумец кричит за спиной, шелестит в кустах, бросившись убегать, но затем обратно высовывает голову и с ужасом наблюдает за тем, что происходит с Исэндаром.
В это мгновение, чувствуя, как мутное, водянистое облако
