только великий воин, но и великий колдун.
– Ну так что?
– Делай, как считаешь нужным. Если ни один аборик не ускользнет из этого пламени, никто из кутигуров никогда не упрекнет тебя в смерти наших детей.
Подошедший к князю после разговора с Калчу Корней, не стал даже вопросов задавать, поняв по Дарнику, что разрешение на уничтожение всего и всех получено, только попросил:
– Давай отправляйся спать. Ты завтра нам нужен свежим и бодрым, мы с Ратаем сделаем все как надо, – и добавил, видя, что князь не спешит его слушаться: – Ну дай ты мне хоть самому что-то сделать!
Вот с этим можно было и согласиться. Однако сначала Дарнику пришлось еще заглянуть к ромейской тагме, где стратиоты приготовили своему мирарху погребальный костер. Будь это в Романии, Леонидаса хоронили бы совсем иначе, но в чужой земле, столь далеко от дома полагался только костер, дабы никто потом не мог осквернить могилу знатного ромея. Перед тем, как костер был зажжен, князь обратился к стратиотам с короткой речью:
– Он был очень смелым и дерзким во всех своих поступках, мирарх Леонидас. Не боялся ни жестоких сражений, ни изнурительной дороги, ни смертельных пророчеств. Я всегда думал, что знаю и умею на войне все что нужно, но именно Леонидас научил меня в этом деле и тому, чего я не знал. Нам всем надо брать пример с его бесстрашия и отваги.
По знаку комита Ираклия, занявшего место мирарха, костер был зажжен. Князь не стал дожидаться конца всей церемонии, ушел, как только почувствовал, что ромеям лучше остаться здесь одним.
До своего возка он добрался, когда уже совсем стемнело. Евла уже слышала и про казнь мальчика и про смерть главного ромейского архонта, но ни стала что-либо говорить, просто повернула его к себе спиной и, сильно придавив рукой, мгновений десять не давала ему пошевелиться, на одиннадцатом мгновении он уже крепко, беспробудно спал.
Утром подскочил, когда солнце поднялось уже на добрую четверть, с полным ощущением, что проспал что-то очень важное. Немного успокоился, когда увидел сладко спящего под колесницей с камнеметом Ратая. Один из бортичей сказал, что оружейник совсем недавно вернулся от стен Хемода, провозившись там все ночь.
Князь послал Афобия найти Корнея, но оруженосец вернулся ни с чем, никто не знал, куда делся воевода-помощник. Зато команда Ратая уже с утра работала в полную силу, заканчивая связывать из кривоватых ивовых жердей раму и коромысло второй Пращницы. Шла работа и в других местах, подвозились на низких кутигурских телегах камни для метания, на деревянные рамы в несколько рядов натягивали бычьи и лошадиные шкуры, два десятка хазар наполняли обычные мешки шерстью и овечьими шкурами. Для чего это, князь спрашивать не решился, предпочитая за лучшее дождаться объяснений от главного оружейника.
Появились Буним и комит Ираклий, доложились о прошедшей ночи. После утренней трапезы они направились на ристалище перед воротами Хемода. Все поле до самых мостков было в комьях свежевырытой земли, словно здесь потрудились полсотни гигантских кротов. Крашеные камни исчезли, как будто их и не было. Дарник как не всматривался, определить, где именно вкопаны камнеметы, с точностью не мог. Зато маленькие колышки безошибочно указывали, где находился третий, самых дальний ряд пристрельных камней и докуда можно было без опаски подходить. Но сидеть в окопе и ждать полудня не имело смысла, поэтому Дарник занялся другим: поехал к броду, посмотреть, как на левый берег переправляются пять колесниц с камнеметами и две колесницы с железными частями Пращниц. Еще здесь готовили маленькие плоты для переправы: на двух бочках закрепляли настил из веток кустов. Людей эти плотики не держали, зато если положить на настил оружие и доспехи, а самому плыть, толкая плот, то было в самый раз. Дарникцам активно помогали кутигуры Калчу. Убедившись, что тут все нормально, князь поскакал еще выше по реке, проверить, что там с будущим завалом. Гора срубленных кустов и тонких деревьев уже лежала на воде, сдерживаемая от преждевременного заплыва веревками от береговых пеньков. К этой горе добавить бы еще три раза по столько, да дать денька три подсохнуть листве – в общем, сомнения насчет того, что это будет хорошо гореть даже политое ромейской горючей жидкостью были большие. Где Корней тут тоже никто не знал.
Когда Рыбья Кровь вернулся к главному ристалищу, там уже произошли заметные изменения. У черты безопасности стояли шесть двуколок, нагруженных целыми копнами мешков с шерстью и овечьими шкурами. Позади них на земле лежали подготовленные рамы и коромысла двух Пращниц, их оставалось только поднять, закрепить растяжками, и можно было стрелять. Еще две рамы с коромыслами продолжали связываться. Здесь вовсю уже командовал Ратай под пристальным наблюдением кутигурских воевод. Воеводы-помощника по-прежнему нигде видно не было.
– Где Корней? – спросил у Ратая князь.
Тот весь сосредоточенный на своей работе чуть рассеянно махнул рукой в сторону ворот Хемода:
– Там!
– Он с камнеметчиками?! – оторопел Дарник. Не хватало еще за два дня к Леонидасу потерять еще и Корнея.
– Не совсем с камнеметчиками, с арбалетчиками, – нехотя признался оружейник. – Мы ночью кое-что поменяли.
Оказалось, поменяли не «кое-что», а почти все. Вместо четырех камнеметов, закопали в землю лишь два. И еще запрятали по всему полю двенадцать арбалетчиков во главе с Корнеем и удальцом-бортичем Потепой. В воду загнали шесть кутигурских телег, по три с каждой стороны мостков. А вместо двух-трех пловцов, к подъемному мосту отправили десять самых бывалых бродников. Кроме того, Корней именем князя взял у комита Ираклия один из горшков с ромейским огнем, намереваясь сжечь мостки, вернее их деревянный настил у самых ворот.
– Ну и что вы наделали?! – рассердился князь. – Сразу раскроете аборикам все наши секреты!
– Поэтому он и решил сам туда идти, сказал: князь меня все равно убьет за самоуправство, – рассудительно сказал Ратай. – А по-другому и нельзя было. Всю ночь аборики стреляли в нас горящими факелами, видели, что мы там чего-то копаем.
– А если они на вылазку пойдут? Проверить, что вы там накопали?
– Очень хорошо, если пойдут. Поэтому я и это!.. – Оружейник сделал широкий жест в сторону Пращниц, возов с шерстью и выезжающие на позицию пять колесниц с улучшенными липовскими камнеметами.
Князю оставалось только сидеть в окопе и быть молчаливым свидетелем. С городской стены эти их дальние приготовления наверняка были хорошо видны. Пращницы и колесницы с навесами с двухсот саженей хорошо рассмотреть затруднительно, особенно если не знаешь их предназначения, а возы с мешками можно было расценить как прикрытие для спешенных лучников-кутигуров. Правда, никакого заметного движение на городской стене не происходило. А что если аборики не будут дожидаться полудня, а выпустят из ворот полсотни пешцев прямо сейчас, чтобы проверить, кто там спрятался на поле в ямах и что кутигуры засунули им в реку? Подвести конницу к безопасной черте, чтобы хемодцы остереглись выходить слишком большим отрядом, или не подводить, дабы они выпустили побольше пешцев, чтобы липовские камнеметы могли их хорошо накрыть? Но в любом случае дюжину арбалетчиков и звенья закопанных камнеметов ожидает почти верная погибель.
Закончив приготовления третьей и четвертой Пращниц, Ратай подошел к князю.
– У меня все готово. Поднимать Пращницы или еще рано? Может быть, чуть выдвинуть вперед возы с мешками?
– Пока не надо. Две Пращницы оставь здесь, а две отведи подальше по сторонам, пусть стреляют и снесут заборы на соседних островах, – распорядился Рыбья Кровь. – И чтобы по две ватаги лучников вместе с каждой Пращницей.
К князю приблизилась Калчу, узнать, сколько и на что ему нужно ее людей, и не мешают ли дарникцам глазеющие на их приготовления ордынские сотские.
– Пускай наготове будут две сотни лучших твоих конников, но так, чтобы из города их не было видно. А сотских пригони еще больше, пускай все видят и готовятся. Завтра все пойдем на главный приступ.
Медленно тянулось время. На водяных часах поплавок медленно, но верно приближался к полудню. Хорошо еще, что небо заволокли тучи, и не так припекало. Каково там лежать в окопах, намазанными коровьим навозом, без движения трудно было даже представить себе. А пловцы? Их хоть и намазали бараньим жиром, и вода теплая, но полдня сидеть в ней и дышать через трубочку, пожалуй, еще похуже, чем задыхаться под землей.
И вот прозвучал сигнал хемодской трубы. И подъемный мост стал медленно опускаться. На городской стене замелькали головы абориков: то ли воинов, то ли досужих зрителей. Первыми на мостки вышли два лучника, которые долго и внимательно всматривались в воду по сторонам от мостков. Не найдя ничего слишком опасного, они сделали отмашку в сторону ворот, и на мостки выехали уже не два, а четыре закованных в белое железо всадника с длинными пиками. За ними следовали четыре лучника-латника с собаками и шесть лучников без собак. Последними вышли палачи с голой кутигурской девочкой. У черты безопасности всё превратилось в зрение и слух. Пока палачи устанавливали щит для распятия ребенка, всадники и лучники с собаками, сойдя на землю, принялись прочесывать все вокруг. В каждую подозрительную взрыхлость вонзались пики, псы рвались с поводков, шестеро лучников на мостках накладывали себе на лук первые стрелы.
Дарникские арбалеты и затаившиеся камнеметы ударили почти одновременно. С близкого расстояния скрепленные цепочками железные яблоки, а в каждом выстреле их было по две пары, производили ужасающие результаты. Отлетела начисто срубленная голова одного из всадников, срезало будто серпом ногу у другого закрытого доспехами коня, взлетел на воздух от удара боевой пес. Не менее точны были и арбалетчики, их болты попадали в стыки доспехов, в конские ноги и собачьи головы.
– Давай! – крикнул князь Ратаю. И рамы Пращниц вместе с коромыслами на железных осях пошли вверх. Повозки с шерстью толкаемые сзади тремя-четырьмя ополченцами покатили вперед, под их прикрытием таким же образом продвигались к воротам и камнеметные колесницы.
Стычка у мостков продолжалась. Выскочившие из воды прямо на мостки голые бродники «согревались» круша клевцами и кистенями неповоротливых латников и палачей. Несколько мгновений и мостки совсем опустели, нырнувшие обратно в воду пловцы утащили с собой не только девочку, но и троих латников.
Со стены чуть запоздало открыли стрельбу крепостные лучники и камнеметы. Из ворот на помощь своим выбежали с десяток новых латников. Покончив с теми абориками, что спустились на берег, закопанные камнеметы и арбалетчики перевели свою стрельбу на ворота, и «вылазка» абориков захлебнулась, латники попятились назад. Издали было видно, как один из арбалетчиков приподнялся и швырнул на мостки горшок с ромейским огнем. Судя по ширине плеч, это был Потупа. Деревянный настил вспыхнул веселым ярким огнем. Камни дальних аборикских камнеметов стали долетать до возков с шерстью. Парочка булыжников угодила и в сами мешки, не нанеся повозкам ни малейшего урона. Первые выстрелы липовских камнеметов долетели до стены, но тоже ничего там
