выходить тиражом в 40 экземпляров, что было уже совершенно иной газетной категорией. Жаннет очень старалась, перелопачивая в поисках интересного подшивки старых журналов и в самом деле вскоре приучила всех хотя бы вскользь проглядывать своё творение.
Приобретение второй супервэхаэсной видеокамеры учредило у нас ещё одну престижную штуковину – собственное кабельное телевидение. Как и с газетой, сперва казалось, что для такой крошечной аудитории и такими единичными силами заполнить эфир будет нечем. Но Аполлоныч с двумя ассистентами и одной ведущей, как следует, напрягся, что-то скомпилировал, что-то прямо передрал с телеканалов, дополнил фильмами со своими комментариями, наснимал занятия в детских кружках, фоторепортажи по семейным альбомам, намонтировал комедийные кино- и мультконцерты, сам выступил с уроками английского и французского – и пожалуйста, канал стал вполне востребованным.
У нас вообще в ту зиму был сделан сильный рывок в сторону самых разных искусств и умений. Студийное движение, овладевшее всей Галерой, разделило всех сафарийцев на творцов и работяг. Началось всё со школы, где для шестых-седьмых классов был введен целый ряд предметов, не предусмотренных школьной программой: второй иностранный язык, зарубежная литература, киноискусство, архитектура, бальные танцы, верховая езда, этикет, не говоря уже об обязательной музыке и прикладных ремёслах. Но заниматься с двумя-тремя учениками не слишком рентабельно, поэтому школьные кружки стали преобразовываться в студии, куда народ принимался уже независимо от возраста.
– Я где-то читал, как русские декаденты начала двадцатого века старались превратить в высокое творчество саму свою повседневную жизнь, – объяснял Воронец командорам своё отношение к новому зрелищному устройству нашей общины. – Высокое творчество нам, естественно, не по зубам, но вот уровень простецкого свадебного тамады – в самый раз.
– Ты хочешь сказать, что доморощенная самодеятельность это наша сверхсверхзадача? – впрямую допытывался Севрюгин.
– Нет, я хочу сказать, что не надо всё доводить до высшего профессионализма, достаточно приятного любительства. Призываю быть похожи на нормальных английских лордов: не бить ни в чём олимпийские рекорды, а заниматься каким-нибудь конным поло в своё удовольствие. В принципе, если все будет идти как сейчас, то мы сами неизбежно на это всё выйдем.
Оглянувшись по сторонам, мы и в самом деле замечали, что если прежде сафарийцы по понедельникам стремились выбраться поразвлечься на материк, то теперь они всё чаще оставались дома поболеть за свою волейбольную команду, посмотреть детский концерт или танцевальное шоу, не говоря уже о видео- и кинозалах, бадминтоне и настольном теннисе, библиотеке на несколько тысяч томов, зооуголке с настоящим тигрёнком и медвежонком, постоянно обновляемых выставочных стендах на Променаде, дискотеке для старого и малого, посиделках в галерных забегаловках.
Так, к исходу третьего года у нас действительно возвелась вся конструкция настоящей и будущей сафарийской жизни, которой в дальнейшем предстояло лишь обрастать мясом дополнительных деталей, ничего принципиально не меняющих, этакое царство жесткого регламента с небольшими отдушинами личной импровизации.
Вся законодательная и судебная власть была в руках Совета четырёх. К исполнительной власти хоть и подключены все взрослые сафарийцы, но таким образом, чтобы быстрая ротация не давала подняться какому-либо одному лидеру. Сброс лишнего пара осуществлялся с помощью общего Мальчишника, куда входили главы всех фермерских семей, и на чьё голосование выносились только те вопросы, в которых сомневалась сама зграя.
Под крышей Галеры мощно двинулось вперёд всё наше полунатуральное хозяйство, позволяя производить у себя до половины своего потребления, начиная от еды и напитков и кончая одеждой, посудой и мебелью. Манипуляции с цифрами в буфетах сделали рентабельным даже наше фермерство, более того, теперь мы могли сами с выгодой закупать у симеонцев для своих забегаловок недостающие продукты.
Гибче, чем можно было ожидать, оказалась и наша трудовая каторга. Шестидесятичасовая рабочая неделя была обязательной лишь для мужиков-стажёров, остальные сафарийцы пахали в цехах в основном по полдня. После же обеденной сиесты шли по классам, мастерским, студиям, фермам. При желании можно было хорошо отдохнуть-развеяться в разъездах по снабженческим или торговым делам.
С наступление эпохи комиссионок и платных туалетов мечта о халяве, столь свойственная природным великороссам вылилась у нас в разного рода творческие инициативы, когда очередной умник делал вид, что хочет освоить какое-нибудь редкостное, но очень необходимое для Сафари ремесло, вроде выращивания мясных голубей или резьбы на моржовых бивнях, и два-три месяца получал под это нужные командировки и оплачиваемые трудочасы, после чего сокрушенно разводил руками: ну не получилось и всё тут! А зграя делала вид, что с самого начала не догадывалась, что именно этим все и закончится. Точно так же научился народ обходить и наш сухой закон, культивируя мирное полуподпольное пьянство.
Настоящим же приобретением стал сам галерный микроклимат, где не было места ни грубостям, ни ссорам, ни рабоче-крестьянской «простоте» в виде громогласного смеха и приветствий. Хорошим противоядием против чрезмерной общительности явилось отсутствие дверных звонков на галерных квартирах. Чтобы попасть к кому-нибудь в гости, необходимо было звонить по внутреннему телефону, чтобы хозяин спустился, открыл подъездную дверь и провёл гостя к себе. На все просьбы ликвидировать эту церемонию Павел отвечал категорическим «нет» – чужое жильё всегда будет у нас неприкосновенным. И так последовательно гнул свою линию, что менял вековечную привычку по велению радостного сердца ломиться без спроса к кому бы то ни было для посиделок на кухне, мол, если тебе надо – зови к себе в служебный кабинет и общайся там. Да и то сказать, на Променаде уже имелось достаточно укромных уголков между аквариумами и кадками с пальмами, где можно было посидеть-пообщаться хоть всю ночь напролёт.
Заметно удалось укротить даже качков. Моя муштра легионеров сначала в «Горном Робинзоне», потом в спортзале Галеры вылилась в освоение нового вида спорта: легионерского боя. Одетые в хоккейные доспехи бойцы выходили на специальный ринг, вооружённые небольшим железным щитом и увесистой палкой, и дубасили друг друга изо всей мочи.
Воронцов с интересом следил за нашими тренировками, но всё же сомневался, сумеют ли семидесятикилограммовые пареньки выстоять против хоть и не столь обученного, но физически более мощного мужика. Под мощным мужиком, естественно, подразумевались наши качки. Ничего не подозревая, они дружной каратистской командой явились на первое показательное выступление в Баскетбольном зале моих башибузуков и с насмешками стали наблюдать за их поединками.
– Да я голыми руками эту пацанву к забору приколочу.
– Его же щитом его же и оглаушу.
– За ногу поймаю и на лампу закину.
– А пожалуйста, – сказал я и предложил желающим 58-й размер защитных доспехов.
Семнадцатилетний Алик Тарасенко был среди ребят не самым боевым, зато самым смышлёным, умел подставлять щит под таким углом, что любой удар противника получался скользящим. Его поединок с девяностокилограммовым качком вызвал всеобщий хохот, так как последний минуты три никак не мог по Алику попасть. Когда же в ярости ринулся вперёд очертя голову, Алик применил знаменитый хоккейный прием Владимира Васильева, подставив своё бедро, отчего качок совершил изящный кувырок в воздухе и всей спиной приземлился на дощатый пол. В общем, забава-мораль получилась что надо. И как после боксёрского выступления зграи, зарубка в памяти о лихости легионерского спецназа у казиношников отложилась накрепко.
Постепенно, шаг за шагом улучшились и наши финансовые дела. Аполлоновская видеостудия от простого перевода перешла к масштабному тиражированию видеокассет, причём мы выговорили себе право сами продавать кассеты по всему Приморью, за исключением его четырёх главных городов. Что стало для нас настоящим золотым дном, особенно после того, как мы ещё сумели освоить красочную упаковку для видеофильмов.
Книгоман Севрюгин, между тем, рвался к ещё более перспективному делу: книгоиздательству. Но книгопечатные машины это не кофейные автоматы: и дорого и раздобыть непросто.
– А давай подадим заявку на строительство на Симеоне ПТУ печатников, – предложил Воронцов.
– Да кто ж это нам позволит? – Вадиму такое казалось абсолютно недостижимо.
– А сделаем так, – продолжал развивать свою авантюру главный командор. – Подаём заявку, получаем первое, ничего не значащее принципиальное согласие, с этим согласием заказываем за тридевять земель печатные машины. Когда они приходят к нам, получаем хорошо обоснованный отказ в строительстве ПТУ, но машины-то будут уже у нас!
Так оно всё и случилось, с той лишь разницей, что в строительстве ПТУ нам вовсе не отказали…
ИЗ ВОРОНЦОВСКОГО ЭЗОТЕРИЧЕСКОГО...
Как же раздражительно действует слово «цивилизованно»! И пальцем ещё непременно ткнут в Западную Европу. Да, действительно, 500 лет торгашества и накопительства что-то там такое произвели. Но, во-первых, это ещё слишком малый срок в историческом плане, чтобы петь ему осанну, а во-вторых, что же такое эти 500 лет произвели с человеческой психикой? Если для нормального человека внутреннее повеление просто: «прояви себя!», то для цивилизованного – «прояви себя на своем месте». И вот уже каждый изо всех сил вкалывает в отведённом ему стойле, принимая стенки стойла за непреложную данность, рассчитывая только на свои способности и не помышляя ни о каком самозванстве, столь милом русским мозговым извилинам.
Что же надо сделать, чтобы Сафари никогда не превратилась в подобную конюшню? Система пожизненной иерархии ну всем хороша и почти для всех, но только не для честолюбцев-экстремистов. Значит, надо дать шанс и им.
Что, если найдутся люди, и талантливые люди, которым глубоко наплевать и на тепличные условия, и на продолжение своего рода, и на чужую оценку самого себя? Которых устраивает только сиюминутная жизнь по-своему, а не по чужому с подчинением какому-либо регламенту. Ведь любая самая идеально скроенная община, не рождая таких людей, рано или поздно захлебнётся в своих же правильных и послушных обывателях. Для размаха же крыльев своевольным самородкам нужна всего лишь очень простая вещь – устранение диктата посредственностей.
Но поди различи кому ты дашь волю: упрямому своенравцу или действительно талантливой личности. Но ведь различают. Во всевозможных творческих союзах всяких там киношников, художников, журналистов пусть воспевают лицемерно не тех и не туда, но общим своим инстинктом чуют и тех, кто действительно что-то значит, и эта тайная иерархия талантов поважней любой явной.
Вот и Сафари надо стать одним из таких творческих союзов, где будут чины и разряды, но конечный авторитет будет у тех, кто действительно этого
