Глава 5. СМЕНА КАРАУЛА
Начав свою пэтэушную авантюру в марте, мы, к нашему крайнему изумлению, уже в мае получили всю нужную строительную документацию и контейнеры с линотипами и печатными станками, а весь июль мощные грузовики свозили в Тамбур – как мы называли территорию между Сафари и Симеоном – кирпич и бетонные блоки, перекрытия и лестничные пролеты, упаковки битума и вагончики для бытовок. Наконец прибыли и сами строители во главе со своим прорабом, мастерами и бригадирами, что нас слегка озадачило. Но пока мы размышляли, как поступить с нежеланными конкурентами, они сами решили свою судьбу, начав трудовую вахту с раблезианской пьянки, местами переходящую в лёгкую потасовку, которую Аполлоныч с ассистентом добросовестно сняли на две видеокамеры. Напомню – кругом в это время всё ещё продолжался перестроечный полусухой закон с его водочными ограничениями и обществами трезвости.
На следующий день из райкома нагрянула специальная комиссия во главе с первым секретарём, и ещё не опохмелившиеся бетонщики унылым гуськом потянулись на материк. Доносительство – дело, разумеется, совершенно аморальное, но раз речь об интересах Сафари – то почему бы и нет?
Заодно комиссия с любопытством ознакомилась с нашей Галерой, которая, как и следовало ожидать, произвела на неё самое сильное впечатление. Особенно были поражены изысканным фасадом, стерильным видом наших туалетов и зимним садом с бассейном-лягушатником, что на фоне облезлого запущенного симеонского посёлка выглядели как ухоженный розарий на краю мусорной кучи. Обильный изысканный обед привёл партийных функционеров в ещё большее благодушие. Глава райкома Крупин единственно только поинтересовался у Павла:
– А нужные корочки у вас есть? Наберёте десять строителей с дипломами – и стройка ваша.
Десять не десять, но полдюжины патентованных специалистов мы нашли, при них сформировали тридцать нижних строительных чинов, и главная симеонская стройка с её бездонными фондами стройматериалов, оборудования и живых денег на зарплату была отдана Сафари на полный откуп.
Когда всё уже вышло на финишную прямую, выяснилось, что сама идея о строительстве рядом с Галерой ПТУ принималась с восторгом далеко не всеми сафарийскими боссами. Вадим, не боявшийся самых забубенных зэков-рецидивистов, терялся при строгом обращении с чужими детьми и тем более не представлял, как вести себя с будущими оголтелыми тинейджерами. Мне всё это виделось невыгодным потому, что непременно должно было нарушить уже сложившийся в Сафари баланс между грубым вкалыванием, школьным преподаванием и привычными вечерними развлечениями. Аполлоныч, обычно безоговорочно принимавший любые начинания Воронца, кривился от самого понятия пэтэушник, которое-де обязательно понизит все наши интеллектуальные «подпрыгивания». Адольф опасался, что близкое соседство госучреждения приблизит к нам заодно милицию и КГБ. (Наивный человек – их сексоты давно уже были в наших рядах.) Безусловно поддерживали проект лишь Заремба с Шестиженом. Первому нравилось наличие ПТУ как повышение статуса любимого Симеона, второй видел в училище желанное приложение собственным техническим силам.
Воронцов был согласен со всеми нашими доводами, но стоял на своём:
– Пора делать переход от общины для себя к общине для всех. Если мы не сможем принять в себя и перемолоть на свой лад две сотни подростков, то нечего думать о дальнейшем завоевании не только Лазурного, но даже двухтысячного Симеона. В общем, с какой стати вы решили, что чем дальше, тем нам должно быть здесь легче и спокойней?
– Ну раз проблема только в этом, то ладно, согласны ещё раз побыть той бабой, что купила себе нового порося, – отвечал ему за всех Чухнов.
Сама стройка шла у нас с известной долей саботажа – надо было выжать из государства по максимуму всех средств и как можно дальше оттянуть появление самих одноклеточных детишек. Если корпус училища и интерната были возведены уже к ноябрю, то их отделка благополучно завершилась только к следующей весне. При этом вся учебно-производственная техника для «сохранности» была размещена в подземельях Галеры и запущенное там одновременно с первой лопатой пэтэушного бетона книгоиздательство превратилось в настоящую нефтяную скважину, безостановочно фонтанирующую сторублёвыми купюрами, так что Вадим уже к осени держал в своих руках очередные 450 тысяч для выплаты казиношникам, а к Новому году имел ещё почти такую же прибыль для собственных сафарийских нужд. Бригады линотипистов в четыре смены набирали детективы, фантастику и исторические романы, художники изощрялись в самых красочных обложках, и вся Галера с азартом следила за рейтингами наших книгопродаж, обсуждая читательские предпочтения Южного Приморья.
Столь же форсированно проходило тем летом и собственно сафарийское зодчество – мы активно наверстывали предыдущий частично сорванный блокадой летний сезон. Начато строительство Второго Паруса Галеры, возведены несколько мини-ферм и оранжерейных пятаков, на пятнадцать метров поднялась плотина с гидрогенераторами на Сафарийском ручье, на побережье пошла в рост шестиэтажная гостиница для казиношников. Размах строительных работ был столь велик, что пришлось даже нанимать несколько бригад дорогостоящих шабашников.
Откуда, спрашивается, взялось столько созидательной прыти? А просто в начавшемся кооперативном движении Сафари оказалась одним из самых перспективных мест для вложения больших денег, происхождением которых мы, как правило, не интересовались. Особо щедрые суммы были выделены на наше обещание сделать туризм на Симеоне круглогодичным.
– Не буду! – вопил Севрюгин, когда Воронцов говорил ему брать любые кредиты под любые проценты.
– Неужели ты не видишь, как дешевеют деньги, через год эти проценты будут копейками, – увещевал его Великий и Ужасный сафарийский Гудвин.
– Если бы это было так просто, все бы так делали, – сопротивлялся из последних сил Вадим.
И под наш с Аполлонычем смех всё хватал и всё всем обещал.
После трёх лет производственной партизанщины осязаемой вдруг стала наша хозяйственная включённость в общий финансово-промышленный круговорот Южного Приморья. Воронцовско-севрюгинский телефонный голос узнавали уже в десятках приёмных, а голоса многих директоров с лёгкостью определялись неприступной Львовной. Уже не только мы заказывали разные пропеллеры для ветряков или плафоны для фонарей, а и наших дизайнеров, маляров, мебельщиков приглашали для ремонта и отделки всевозможных служебных кабинетов.
Неожиданной стороной обернулся наш прежний туристский аттракцион: Галера вдруг превратилась в модное место отдохновения для мелкого и среднего приморского чиновничества. Они не только сами на день-два наведывалось к нам, но и привозили тех, кто приезжал в гости к ним. Нами хвастали, нас показывали, у нас удобно было вести деловые переговоры.
Вообще туристская диаспора стала себя вести совсем по-другому. Поток палаточников-бузотёров переместился в другие части острова, а к нам направились лояльные завсегдатаи, которые заказывали себе заранее по телефону летний домик и приезжали совсем налегке и ненадолго, зачастую обременённые лишь пачкой денег и любовницей. Прибывали и чисто женские компании, твёрдо зная, что неприятные пьяные рожи здесь к ним точно приставать не будут. Многие, как и раньше, пытались устроиться к нам на половинный рабочий день, но получали отказ – любительщина уже уходила из нашей производственной жизни, сменяясь уверенным профессионализмом.
Сам чисто туристско-бытовой сервис не для уголовников, а для нормальных людей был уже с явным одобрением воспринят большинством галерников. Ведь заботясь о своих клиентах, мы незаметно привыкали к тому же комфорту и для себя. Мусорку не в трёх метрах от летнего домика, а у самого крыльца, выключатель не на уровне взрослого, а на уровне ребенка, телевизор не черно-белый, а обязательно цветной – всё это позволяло каждому сафарийцу чувствовать себя не просто обслугой, а гостеприимным хозяином, желающим создать у гостей самые приятные впечатления.
Резким диссонансом к этому явилось появление у нас симеонских рвачей. Возникла целая группа псевдодачников, которые подавали в садовое товарищество заявление и находили даже пятитысячный аванс, вот только сама дача уже была им не нужна, нужны были семьсот-восемьсот рублей, которые мы по дачному третьему разряду платили за полный рабочий месяц, а взнос и всю заработанную сумму можно было потом в конце сезона получить с процентами назад, написав второе заявление на выход из общины.
Когда я сообщил об этом на Совете четырех, Севрюгтн от возмущения чуть свою бейсбольную кепку не проглотил. Воронец воспринял новость гораздо спокойней:
– Ну и пусть. Побегают-побегают, увидят, что более выгодного нигде нет, и всё равно к нам вернутся. Они же работают не только сами по себе, но и их взносы тоже работают, и ещё вопрос, отчего нам большая польза.
Другой неожиданностью стал невиданный наплыв в Сафари всевозможной родни и друзей. Приехала суровая тётя Зина Севрюгина, произвести ревизию своему сумасбродному сыну, отец Воронцова тоже захотел посетить место своей старой армейской службы, Аполлоныча из Минска навестила семейная пара его однокурсников, к Зарембе на разведку пожаловали его брянские родственники и так далее.
Серьёзно задействован был парк сафарийских легковушек, на которых гостей катали по всему Южному Приморью с его пляжами и заповедниками, отменные условия были созданы и для их проживания на острове. Тут уже даже наш казначей не скупился, понимая, как важно убедить приезжих в правильности нашего переселенческого выбора.
– Но как быть, если родственники тоже захотят переселиться к нам? – растерянно спрашивал Вадим у главного командора. – Их что, в отдельные квартиры вселять, вперёд остальных очередников?
– Почему бы и нет? Забудь ты о нищей советской справедливости, – отвечал ему Павел. – Разве ты не помнишь, что мы строим Сафари только для себя и ни для кого другого .
– Ты хочешь бунта?
– Нет, я просто хочу жить без оглядки на то, что скажет сантехник Иван Иваныч.
К счастью, на постоянно остаться у нас выразили желание лишь родственники Зарембы, и он сам настоял на том, чтобы их приняли в Сафари на общих основаниях. И другим «блатным» приживалам пришлось ориентироваться на этот прецедент.
Даже к студенческим отрядам мы относились уже без прежнего пиетета и, едва кто-то начинал филонить, безжалостно вручали ему авиабилет и отправляли восвояси. Ещё более строгим, «идеологичным» стал подход к стажёрам.
Уже будучи здесь, на Симеоне, Воронцов открыл для себя Льва Гумилева. Запоем прочёл «Древнюю Русь и Великую Степь» и именно в армии Чингисхана отыскал глубинные корни своей сафарийской идеи, трактуя ту эпоху следующим образом: отверженные патриархальными родами изгои начали собираться в войско, где от них требовали лишь храбрость и дисциплину, взамен им было обещано, что нигде и никогда соратники не бросят в беде и непременно отомстят за их
