Слово о Сафари Глава 5

великий зверовод и меховщик Заремба, немного, что называется, «помахав крыльями», вынужден был снова вернуться в своё вице-командорское звание. 
    Да и по другим причинам такой расклад оказался удачен со многих сторон. Увёл с глаз долой примелькавшегося галерникам Воронцова реального, взамен явив образ Воронцова мистического, который получил вскоре полунасмешливое, полусерьёзное прозвище Отца Павла, как некий добровольный отшельник, который истово молиться в своём студийном уединении о непотопляемости сафарийского корабля. Так же был создан прецедент смены сафарийской верховной власти, и зграйщики уже по-иному смотрели на собственных чад, прикидывая, как они смогут рулить на своём будущем командорском мостике. Для непосвящённых симеонцев произошла окончательная путаница, кто и как что-то у нас решает. Зато многие противники Сафари были обезоружены самим фактом, что теперь они должны противодействовать пятнадцатилетней девочке.
    Боевым крещением Катерины стало наше очередное жертвоприношение. Всё было тихо, спокойно, как вдруг с приближением весеннего равноденствия, дней, когда два года подряд пропадали их подельники, всех качков и братву постарше, прижившихся на острове, заметно залихорадило. Некоторые поспешили даже убраться не только с Симеона, а вообще из Приморья, остальные вели почти трезвый образ жизни, настороженно посматривая на всех галерников и стараясь нигде не оставаться в одиночку.
    Сложилась тупиковая ситуация. Тот, кто мог устроить милым соседям увлекательное перемещение в иной мир, пребывал в состоянии прострации. Других энтузиастов мокрого дела тоже не наблюдалось. Зато, если ничего страшненького не произойдет, то это означало, что сафарийский дракон сам забоялся и затаился. Таким образом, наше грозное и роковое Братство автоматически скукоживалось до размеров мелкого шалопая.
    Аполлоныча не было, поблизости имелись лишь ничего не подозревающие Вадим и Катерина. Когда я выдал им такое брожение умов, главный казначей только отмахнулся:
    – Ну, ты тоже дал: «Хотят, чтобы кого-нибудь из них втихаря прирезали». Это они тебе сами сказали?
    – Косвенные улики и утечка разговорной информации, – во как я уже к тому времени наловчился выражаться.
    – Да чего там забивать голову подобной ерундой. Пускай трендят, что хотят, – Севрюгин упрямо не хотел как следует вникать.
    – А давайте точно какое-нибудь жертвоприношение устроим, – обрадованно поддержала меня Корделия. – Какого-нибудь петуха или гусенка. Только чтобы никто посторонний этого не видел. А потом пусть рассказывают друг другу, что это мы десяток заложников таким образом укокошили.
    О достойная дочь своего папочки, знаешь ли ты, чем всё это может кончиться? Нет, не знаешь. А Вадим тоже хорош! Вместо того чтобы запретить, меланхолично пожимает плечами – как нашей панночке будет угодно.
    В итоге, как она предложила, так и сделали. Круг приглашенных был самый ограниченный: полтора десятка ветеранов-галерников и никого постороннего. Совершили восхождение на вершину Заячьей сопки, разложили большой костёр, подбавили в него бензинчику и до тла сожгли годовалого кабанчика. Слава богу не живого, а предварительно умерщвлённого, но от этого затея вышла ничуть не менее отвратной. Присутствующие приглашены были как на своеобразный капустник: встретим 1000-летие крещения Руси мистерией прощания с язычеством. Но когда основательно запахло горелым мясом, зловещее игрище сменилось тупым чёрным юмором и перешло в конце концов в суеверное поёживание плечами. Каждый при этом старался искоса взглянуть на соседа: испытывает ли тот нечто подобное.
    Зато казиношники, узнав о сожжении, дружно перевели дух: похоже, в эту весну никто из них бесследно не исчезнет, а что произойдёт через год они определят по той подготовке, которая будет предшествовать следующему весеннему равноденствию. Готовят свинью – можно спать спокойно, ничего не готовят – значит, братва, разбегайся и цепляйся друг за друга, чтобы никого не потерять. Так на ровном месте, без всяких религиозных причин зарождалось фирменное сафарийское язычество.
    Катерина, между тем, почувствовав, что первый выход к командорской рампе ей удался, принялась уверенно развивать свой успех. Уже через пару недель отдала мне распоряжение, чтобы я под любым предлогом убрал с острова Ваську Хотина, того самого мальчишку, который два года назад ударил её по лицу, – негоже, чтобы теперь об этом слишком часто вспоминали. И я его прямо посреди учебного года вместе с родителями убрал с острова, для чего мне понадобилось в буквальном смысле прыгнуть выше головы.
Но это произошло как бы за кулисами цирка, а вот её разборка с собственной матерью стала достоянием всех галерных глаз и ушей.
Надо сказать, что за последние год-два первая сафарийская леди сильно изменилась. Слишком близкий ежедневный контакт сделал эти изменения для зграйщиков совсем незаметными, всё считали их временными семейными неурядицами, которые сами собой рассосутся. Не рассосались. Подросшие близнецы пошли в детский сад, старшие дети жили отдельной подростковой жизнью, для мужа на первом месте были служебные дела, остальные командорские жены завели себе других приятельниц, прежние зграйские светские приёмы происходили всё реже и реже. И Жаннет совсем потеряла почву под ногами. Стала сама себе устраивать персональные приёмы: с бокалом шампанского и ароматной ментоловой сигаретой в зубах, что Павел ненавидел всей душой. Его попытки урезонить жену словами ни к чему не привели – Жанна хотела меняться только в обмен на возвращение прежних порядков, чего уже невозможно было вернуть. Чувствуя себя глубоко несчастной и обиженной, она искала в муже, если не поддержки, то хотя бы регулярных воспитательных бесед, напоминающих, что её существование для него по-прежнему важно и ценно. Однако здесь она сильно ошиблась, Павел терпеть не мог всё нездоровое и уродливое, и стал ещё больше отдаляться от жены. А тут вдобавок случился этот несчастный Сумгаит с его вселенской печалью.
До поры до времени воцарение Катерины перекрывало остальные детали их семейной жизни. Считалось, что и Жанна каким-то боком участвует в этом и гордится успехом своей дочери. И вот нарыв внезапно вскрылся. Жанна, не получая несколько недель законного мужа в свою спальню, вдруг решила, что он изменяет ей с Львовной и учинила по этому поводу грандиозный скандал. Прямо на Променаде останавливала ветеранов-галерников и объясняла, какой чёрной неблагодарностью и непристойностью отплатил ей муж, всюду ратующий за незыблемость семейных уз. Ведь это именно ей обязано своим рождением и устойчивостью Сафарийское братство, что никто иной, как она, Жанна, направляла и поддерживала все начинания командоров, что это она своим радушием и гостеприимством привлекала в общину лучших специалистов и трудяг. В общем, несла обычный вздор, какой в таких случаях несут истеричные жены. Павлу что, он вытолкнул из студии свою благоверную, и дверь – на задвижку. А нам с Вадимом бегай её успокаивай и срочно отправляй в отпуск предполагаемую разлучницу-секретаршу. На неделю установилась тишина, а потом Жанна повадилась по второму кругу ходить уже изрядно выпившей по галерным квартирам и всячески поносить Пашку там.
    Катерина попробовала поговорить с матерью раз-другой, та с руганью отмахнулась от нее – и стала первой стационарной узницей моей гауптвахты в недрах Второго паруса. Воронцовских близнецов забрала к себе севрюгинская Ирина, а в командорской квартире остались только Катя и Дрюня.
    Тут уж поплохело всей Галере. Заговорили даже о несостоятельности самой сафарийской системы раз она допускает такие отношения между детьми и родителями. А что ещё, спрашивается, оставалось делать? В казенный дурдом не отдашь, оставлять на глазах у всех тоже непозволительно, вот и спрятана в комфортабельном застенке со всеми удобствами, куда даже проникает свет из потолочного колодца и доставлена её любимая кошка, в дополнение к телевизору и пианино.
      Пашка воспринял новую ситуацию равнодушно: как сделали, так сделали. Из всех своих функций он сохранил за собой только преподавание в архитектурной студии – там, где можно было рассуждать об отвлечённых материях, непосредственно людьми не распоряжаясь. Мне приходилось в это время чаще других общаться с ним, и я воочию видел, как со временем он вовсе не успокаивался, а начинал всё вокруг себя ещё больше тихо ненавидеть.
– Хорошо, ну ты можешь сказать, что тебе не так? – спрашивал я его. – Где хоть малейшее отступление от того, что ты хотел?
– Ты прав – отступлений нет, – криво усмехался он. – Я просто взял и сдулся.
– Да чёрт с ним с этим Сумгаитом! Пускай все нацмены режут друг друга, Россия только крепче будет.
– Ты ничего не понимаешь. Ведь по сути это была последняя государственная опора. У нас всё всегда могло быть плохо: и бытовая жизнь, и собачьи человеческие отношения, и никуда не годное производство, и безумная во всём не рациональность, зато мы были самыми большими и стабильными. А сейчас мы потеряли даже это. Они лишили меня гордости – вот в чём дело!
– То есть? – всё ещё не мог я взять в толк.
– Я всегда чувствовал себя пятиметрового роста, а сейчас мой рост измеряется уже не в метрах, а в сантиметрах, в этом вся разница. Я не древний египтянин, чтобы тратить всю жизнь на постройку собственной гробницы. Просто не хочу и всё, – устало вздыхал он.
Честно говоря, мне все его слова казались чистой воды позёрством, ну не может нормальный человек из-за политики так изводить себя. Единственное, с чем был согласен, что его пятиметровый пузырь действительно здорово сдулся и надо просто дать ему возможность заново чем-то наполниться.
– Что будем делать? – тревожно вопрошал меня Вадим. – Никто, кроме него не знает и не чувствует конечной цели Сафари. А без какой-то определённой цели всё сразу утрачивает смысл. Ради чего мы тогда весь огород городили?
– Но он же чётко всегда говорил: Семейственность, Образованность, Сословность. Чего тебе ещё надо? – отмахивался я.
– Это не цель – это средство.
– Ну тогда, достижение на деле лозунга первых социалистов: «Все люди – братья».
– Это опять только слова. Ты же видишь, как он оперативно всё ухитрялся подправлять: местничество, беспрекословное подчинение, дублёры, мелкотравчатая развлекаловка, теперь ещё этот натужный аристократизм. У нас просто дерзости не хватит что-то такое новое придумать, и чтобы это так органично пришлось ко двору.
Я не знал, как успокоить его. К счастью, весь прежний Воронцовский организаторский и созидательный задел оказался столь основательным, что весь 1988 год, мы плыли намеченным им курсом, практически не ощущая отсутствия главного штурмана. Галерные цеха работали с полной загрузкой, к нашим старым экспортным статьям добавились продажа кирпича и черепицы, оконных и дверных блоков, детских игрушек и сувениров. Регулярно выдавал на-гора червонцы туристский сервис, постепенно переходя на круглогодичное обслуживание постоянных клиентов, для чего при гостинице строился большой закрытый бассейн, а на