северном склоне Заячьей сопки горнолыжная трасса с подъёмником и двумя небольшими трамплинами.
Наметившаяся ещё в первую зимовку программа скупки пустеющих симеонских хат тоже приносила свои плоды. Уже полтора десятка поселковых развалюх являлись нашей собственностью, куда мы на зиму заселяли самых нетерпеливых дачников. И вот, получив при очередной покупке два смежных участка на центральной поселковой магистрали, мы тут же снесли обе деревянные халупы и за лето возвели свой первый таунхаус – кирпичный оштукатуренный дом с черепичной мансардой на шесть квартир в трёх уровнях с симпатичными садиками на заднем дворе. На первом этаже разместились шесть семейных предприятий для владельцев квартир: два бистро, мини-маркет, комиссионка, худсалон и бильярдная. Как говорится, живи и работай с женой на пару, не выходя из одного помещения. Нашлось немало желающих попробовать такой европейской жизни. Поначалу предполагалось отдать им готовые хаусы во временную аренду, чтобы они потом, если понравится, могли полностью выкупить свой семейный бизнес, но неожиданно этому воспротивилась Катерина-Корделия:
– Мы же всё делим как командорскую собственность. Так и это тоже должно быть такой же собственностью.
– Когда-то мы уже обсуждали эту тему и договорились ограничить свой аппетит территорией Сафари, – заметил на это Севрюгин.
– А что мешает нам распространить Сафари на весь остров? – невинно поинтересовалось пятнадцатилетнее чадо.
– Без согласия его жителей? – я сразу понял, куда она клонит.
– Ноготок увяз – всей симеонской птичке пропасть, – саркастически рассмеялся Вадим. – Боюсь, живот заболит, если мы проглотим весь остров. Даже если всё пройдёт без народного возмущения, у нас просто исчезнет перед глазами точка отсчёта: вот обычные советские люди, а вот мы, сафарийцы. Если кругом будут одни сафарийцы, мы потеряем главный стимул для своего развития. Кстати, это не я, а твой отец когда-то говорил.
– А мы включим телевизор и сразу найдём там старую точку отсчёта, – нашлась юная леди.
Если не имелось железных контрдоводов, то сопротивляться ей было всё равно, что расписаться в собственной трусости и лени. Чего мы, естественно, позволить себе не могли. А она самым беззастенчивым образом пользовалась этим. Вот и тут нам ничего не оставалось, как сделать всё по её указке.
Так началась сафарийская конкретная экспансия на симеонский посёлок и Большую землю. Впрочем, до полной хозяйственной колонизации дело дошло не сразу. Сперва просто посреди навозных луж и покосившихся штакетников зачуханного островного селения вдруг возник кусочек совсем другой жизни: ажурная чугунная ограда, японские изысканные садики, автоматически открываемые калитки, сверкающий экстерьер и интерьер торгово-развлекательных точек.
Параллельно купленные ранее частные дома во Владивостоке, Находке и Лазурном стали превращаться в мини-гостиницы и опорные пункты внешней сафарийской торговли.
Наличие финансовых резервов логично привело к первым опытам собственного субсидирования. Возникающие кооперативы нуждались в больших суммах живых денег, и многие взоры стали обращаться в сторону Сафари: вы ссудите, а мы потом с вами рассчитаемся. Насчёт рассчитаемся Вадим сильно сомневался и решил выдавать субсидии только под гарантии кадровых галерников: раз ручаешься – сам потом и выплачивай.
На волне первых финансовых заёмов были предприняты попытки создать в Сафари Пятое командорство. Тут мы тоже не возражали:
– Давайте, действуйте, вот вам деньги, свобода выбора и часть помещений, организовывайтесь и опережайте нас, недалёких и консервативных.
Такой клич прозвучал в самый разгар первых кооперативов, когда казалось, что новый нэп и фермеры в одно мгновение обогатят и накормят всю страну. И желающих выделиться в самостоятельное командорство сперва было предостаточно. Занимали в Галере отдельные мастерские и цеха и пытались наладить производство чего-то, что сулило быстрые прибыли: от кожаных сумок до пластиковых пакетов, от фаянсовых унитазов до хирургических инструментов. Моментами даже что-то начинало получаться, но едва на смену сафарийской регламентированной почасовке приходила более «прогрессивная» сдельщина с её коэффициентами трудового участия, как всё сразу начинало разваливаться. Когда пробовали возвратиться к нашей почасовке – результат оказывался тот же. И месяца не проходило, как появлялись ядовитые перешептывания за спиной новоявленного командора. Потом возникали споры, переходящие в прямое неподчинение, взаимная подозрительность. Кончалось же всё массовым бегством в зграйские командорства, где можно было дать отдых своим амбициям, чтобы через какое-то время с новым вожаком попытаться развернуться вновь.
Наше вялое половинчатое садовое товарищество, как ни странно, не только продолжало существовать, но обрело свой чётко выраженный характер. На смену дачникам, переходящим в Фермерское Братство, приходили «садоводы», которых вполне удовлетворяло владение десятью сотками садовой земли и летним дощатым домиком.
К ним вплотную примыкала ещё одна сафарийская каста – «дальнобойщики»: симеонцы, лазурчане и более дальние жители южного Приморья, те, кто подобно раннему Зарембе сотрудничал с Сафари издалека: откармливали наших поросят и бычков, частным образом продавали галерные товары или передавали нам на реализацию свои собственные кустарные поделки, но, как и дачники, ни на что больше не претендовали.
Обе эти группы, напрямую не участвуя в галерной жизни, были для нас лучшей зрительской аудиторией, на ком мы определяли правильность или неправильность всей своей деятельности.
Гораздо больше забот вызывало у нас начавшееся укрепление в Сафари сословия приживалов, тех, кто жил и работал в Галере, но не желал иметь никакой сафарийской собственности. К ним относилась не только часть холостых бичей, ставших к нам на якорь, но и молодёжь, пришедшая в общину просто в поисках хорошего заработка. У них не было посягательств ни на землю, ни на галерные квартиры, и на жизнь в Сафари они смотрели как на нечто сугубо временное. Главное неудобство состояло в том, что в случае каких-то проступков их трудно было наказывать, потому что идти им было, как правило, абсолютно некуда, о будущем дальше ближайшей получки никто из них не думал и накопительный сафарийский стаж их тоже мало интересовал. Словом, приживалы – они и есть приживалы. И все происки Сафари в отношении их свелись к тому, чтобы каким-либо образом превратить их в людей женатых, дабы они захотели иметь в Галере хотя бы свою отдельную каюту.
Таков был расклад сафарийской немного уже инертной и сонной жизни, пока Аполлоныч в разгар лета не привёз из Москвы съёмочную группу на съёмки своей первой курсовой работы. Строительство фанерных декораций, переодевание массовки в старинные зипуны и кринолины произвели настоящий фурор не только на Симеоне, но и в приличном радиусе вокруг. К сожалению, сам процесс съёмок был лучше результата: двадцатиминутный киноролик по мотивам чеховского рассказа, за который Аполлоныч получил на своих курсах пятёрку, вышел отнюдь не выдающимся, чего так ждали мы с Вадимом и Катериной.
– К сожалению, самодеятельность, – с тайным удовлетворением после просмотра фильма подвёл итог заседания Галерного худсовета Ивников.
Барчук воспринял критику крайне болезненно и упросил посмотреть свою курсовую работу Отца Павла. Но вывод того был ещё более зубодробильным:
– Вторым номером работаешь. Слишком стараешься снимать не хуже, чем другие. А это никому не интересно. Да и вообще вся твоя киностудия – это чистая маниловщина. Мы всё-таки здесь, в Сафари, мелкие обыватели, хотя и пытаемся это успешно скрывать. А твоя киностудия мало того, что никому не конкурент, так ещё и выставит нашу ничтожность в самом ярком свете.
Если Чухнов от этих слов лишь на время выпал в осадок, то Севрюгина они окончательно избавила от чар киноиндустрии и когда пришла пора выплачивать деньги за заказанное оборудование для обработки кинопленки, он отказался подписывать платёжки.
– Мне пожалуйста точный и убедительный расчёт, как всё это потом будет с Симеона реализовываться, – потребовал он. И сколько барчук не потрясал красноречием, твёрдо стоял на своём.
Так закончился наш недолгий поход в мир высокого киноискусства.
ИЗ ВОРОНЦОВСКОГО ИЗОТЕРИЧЕСКОГО...
Большая внешняя несвобода неизбежно должна уравновешиваться большой свободой внутренней. Это следует из элементарного чувства самосохранения личности. Загнанные в ранг обязательных дружелюбие к другому сафарийцу и семейные приличия наверняка перерастут в равнодушие к тому и к другому. Ах требуете от меня внешней порядочности, так я вам её и устрою, так что вам от этого мало не покажется. Мы сами можем взлелеять ростки самого чёрного предательства и вандализма.
Поэтому необходимо вместе с внешним усилением всех сафарийских доктрин проводить их одновременное внутреннее ослабление. Культивировать отсутствие слишком близких друзей, не наказывать идеологическую измену, наряду с вежливой терпимостью к «дедам» скрытно поощрять вспышки ярой нетерпимости по отношению к «салагам», в тлеющем состоянии поддерживать зависть и враждебность к Сафари несафарийцев. Чтобы и у ветеранов и стажёров всегда оставалось ощущение, что они в нашем Братстве могут и должны что-то подправить и улучшить. По сути жизнь общины должна быть максимально многослойной, чтобы и малообразованец и интеллектуал могли находить в ней что-то себе очень родное и близкое. Лишь тогда дальневосточный остров заполнит все их мысли и чувства и станет для них второй малой родиной.
Привыкнув к новой действительности сафариец осознает своё тотальное одиночество во всём прочем окружающем мире, и островная альма-матер станет для него спасением и подпорой не только по своим внешним данным, а и по своей внутренней сути. Чтобы возникла подсознательная потребность регулярно приезжать на Симеон и отдыхать здесь телом, душой и разумом, заряжаться особой сафарийской гармонией и рациональностью.
Ну, а если повзрослеть и помудреть не получилось, то тоже не беда, тем проще ему будет приезжать сюда в твёрдой уверенности, что средоточие мировой приятности, услужливости и занимательности находится именно здесь. И как ему самому повезло принадлежать к сафарийцам.
