интеллигентов в первом поколении, что надо только расставить слова в нужном порядке, высказать их с огнём в глазах, и истина будет постигнута. У Павла такого огня в глазах не было, и это сбивало зверовода с панталыку, давая ему надежду победить главного командора с помощью своего собственного запальчивого энтузиазма.
Что же касается сарказма нашего генералиссимуса, то на него, как я сейчас понимаю, огромное воздействие оказывала безудержная телевизионная гласность, которая сильно раздражала его и заставляла искать своё собственное противоядие. Ещё сам не зная причины своего беспокойства, он, как некий светский старовер, пытался найти себе точку опоры, вникая в суть того, что всеми московскими «прогрессистами» настойчиво критиковалось.
Первым заметил эту особенность Воронцова Ивников и не преминул тут же дать своё определение:
– Да ведь твоя Галера и есть полное отрицание того, что вещают по всем «ВИДам». Колхоз Сафари – в пику предприимчивым кооператорам. Кто – кого! Это покруче любого словесного краснобайства. А какая классная вещь ваши трудочасы! Вместо приснопамятных трудодней сафарийские трудочасы, и никто ведь не смеётся, все педантично считают и ждут перехода в более высокий разряд. Поэтому лучше всего сидеть как можно тише и зарабатывать собственную репутацию. Критическая масса Сафари, по-моему, десять-двенадцать лет, продержитесь с той же сегодняшней помпой – никакая холера вас уже не возьмёт!
Все присутствующие хорошо запомнили цифру: 10-12 лет, но мало кто обратил тогда внимание на это незначительное примечание: «с сегодняшней помпой». Кстати, похоже, именно тогда, после первых премьер Ивниковского театра, наша помпа постепенно пошла на убыль: «участие всех» начало сменяться «участием немногих», когда скромные и застенчивые так и оставались скромными и застенчивыми, ловко избегая возможности выставляться на всеобщее обозрение.
Впрочем, никто этой убыли до поры до времени не замечал, ведь внешняя галерная жизнь по-прежнему была полна новизны и разнообразия. Вдруг обнаружилось, что исполнилось почти всё, что наша стартовая восьмёрка пожелала в первые недели островитянства. Так, на радость Аполлонычу из Якутска прибыли две фуры с полудюжиной косматых якутских лошадок и такими же почти игрушечными коровами, которые были размещены в обширных вольерах для прохождения полного цикла круглогодичного одичания.
Его Натали сняла в своём оранжерейном пятаке первый урожай абрикос и баклажан и трепетно ухаживала за благополучно перезимовавшими саженцами мандарин и гранатов.
Главный казначей Севрюгин ежедневно получал сводку о финансовых делах Товарищества и Братства и с облегчением убеждался, что к декабрю сумма в 450 тысяч для выплаты браткам снова будет у него в руках, да ещё не меньше деревянных останется в сафарийской кубышке, а, следовательно, Нобелевская премия по экономике продолжает с интересом коситься в его персональную сторону.
Севрюгинская Ирэн, как и хотела, снабдила всю сафарийскую сервисную службу красочными униформами четырёх видов и с особым удовольствием выполняла регулярные заказы на пошив театральных костюмов для Ивникова.
Воронец выше темечка был доволен реализацией своей архитектурного четырёхпарусника, который действительно оказался весьма универсальной постройкой, способной удовлетворить любые капризы её жителей.
Жаннет, набаловавшись с компьютерной газетой, окончательно утвердилась в должности директора галерной школы с музыкально-языковым уклоном.
Взошёл на борт сафарийской крейсерской яхты в полукилометре от своей спальни и я. Что за беда, если на яхте всего два спальных места и при волнении в пять баллов её лучше всего спрятать подальше от открытого моря, – реализованная мечта всё равно налицо.
Но больше всего зграю, разумеется, удивило исполнение желания моей Валентины о приёмных детях. Сначала из Гомеля, спасаясь от Чернобыля, прибыла к нам на постоянное местожительство моя тёща с семилетней племянницей, затем совсем в духе Виктора Гюго кто-то оставил на крыльце Галеры свёрток с младенцем. Младенец оказался трёхмесячной девочкой. Моя благоверная как раз родила вторую дочку и была кормящей мамой, поэтому подкидыш с общего одобрения и после оформления соответствующих бумаг перешёл в её полное распоряжение (как и заказывали, мэм). И мои славные семейные четырёхкомнатные апартаменты враз превратились в большое женское общежитие, от которого я, как и Воронцов, стал искать спасения в своём служебном кабинете, или в зимней хижине «Горного Робинзона».
Удовлетворены были и вице-командоры. Адольф получил полный выход всем своим криминальным наклонностям, став главным торговым сафарийским агентом. Обретение второй галерной квартиры для Светы Свириденко ещё больше упрочило его двоежёнский статус. Где хотел, там теперь и ночевал, утешая вторую жену посещением на следующий день в обеденную сиесту.
Шестижен навыписывал для галерной библиотеки десятки технических журналов, усиленно штудировал их и ещё больше изощрял свои и без того кулибинские способности. Очередным его «шедевром» стал подземный метатенк, куда сбрасывались все продукты жизнедеятельности как галерников, так и всего сафарийского мясо-молочного стада, выдавая взамен десяток кубов первосортного метана для галерных кухонь.
С неменьшим трудовым энтузиазмом навёрстывал упущенные сафарийские возможности и Заремба, вкалывая по двенадцать часов, дабы заработать больший стаж. А обретя просторный цех во Втором галерном парусе, приступил к развитию сафарийской меховой промышленности, чего ему прежде не позволяли делать на госпредприятии.
Ивников убедил всех, что без уроков актёрского мастерства будущим сафарийским выпускникам ну совсем не обойтись, и эти уроки вошли в обязательную программу старших классов галерной школы.
Обсуждая как-то в узком кругу тему служивого дворянства, мы пришли к выводу, что больших зарплат и власти нам уже недостаточно. Так возникла мысль на более высокий уровень вывести все наши прежние аристократические закидоны.
– А ведь изначально мы планировали лишь идиллическую Аркадию, где бы интеллектуалы-фермеры после трудов праведных наслаждались философскими беседами и только, – резонно заметил Севрюгин.
– У нас и так на всё двойные ценники: по высшему и обычному разряду, – напомнил я. – Ещё и эти дублёры. Не будет ли перебора?
– Не станем ли мы всеобщим посмешищем? – продолжал сомневаться Вадим.
– Главное, чтобы вы сами не остановились на полпути, потому что назад дороги в демократизм тогда уже не будет, – определил Воронец. – Всё равно в нашей жизни обязательно должен присутствовать какой-то свой внутренний сюжет, иначе она рано или поздно развалится. Почему бы таким сюжетом не стать сафарийскому аристократизму. Семейственность, Образованность и Сословность – три наших кита.
Позвонили в Москву Аполлонычу, тот, естественно, за любую элитарность был двумя руками «за». Решив основополагающий принцип, остальное было уже делом техники.
– Ну и с чего начнём? – спрашивал я, желая получить конкретные инструкции.
– Завтра с девяти утра всех окружающих старше десяти лет будем называть только на «вы», – в тон мне отвечал главный командор.
– Это что, тоже аристократизм? – недоверчиво уточнял Севрюгин.
– Конечно. Когда-то в Англии тоже было обращение на «ты», но лорды придумали ко всем крестьянам обращаться на «вы» – и пожалуйста, сословность там процветает до сегодняшних дней.
– А не будет ли это расценено, как скрытая насмешка над сантехниками и дворниками? Ты же знаешь, наш народ всегда любит найти во всём фигу в кармане, – беспокоился Вадим.
– Ну хорошо, – уступил Павел. – Временно можешь при людях обращаться ко всем на «вы», а наедине практиковать сердечное «ты». Ещё душевней получится.
Вторым этапом был заказ Ирине парадных командорских и вице-командорских мундиров.
– А с какой это стати? – привычно возражал, не зная нашей генеральной цели, Заремба.
– Ну хочется нам на Новый год иметь особые маскарадные костюмы, – отвечали мы ему. – Если не хочешь, не шей.
Другим вице-командорам наша идея пришлась по душе.
– Теперь осталось только придумать свои ордена, усыпанные брильянтами, – ворчал наш зверовод.
До орденов дело не дошло, однако под занавес 1987 года на свет появился герб Сафари, а вместе с ним и четыре командорских герба – деревянные дощечки величиной с тарелку, изготовленных Вадимом и разрисованных Павлом, которые мы собственноручно прибили на двери своих квартир, а их дубликаты – на служебные командорские кабинеты.
Неожиданность возникновения персональных «лейблов» сыграла свою положительную роль, обговори мы это заранее, неприятия наверняка было бы гораздо больше. А так просто открытым текстом словно заявлялось: мы, может быть, и подставляемся под ваши насмешки, но всё равно хотим и будем носить свои личные гербы, а вы вольны реагировать на это как вам заблагорассудится. Павел даже срок правильно рассчитал, и через полгода личные гербы захотело иметь абсолютное большинство галерников.
Геральдические правила, естественно, придумывали на свой лад. Косая линия делила рыцарские щиты на две половины. В левый верхний угол каждый командор получил свой знак Зодиака, украшенный четырёхконечной короной, символом пожизненной командорской власти, в правом нижнем углу поместились символы нашего высшего образования, как основы личностного становления. Таким образом, Пашке достались Овен и циркуль с треугольником, Вадиму – Телец и медицинская рюмка со змеей, мне, естественно, – Скорпион и пара боксерских перчаток. Долго мудрили над инязом Аполлоныча, пока не остановились, к полному восторгу барчука, в дополнение к Стрельцу на симпатичном трехглавом дракончике.
Вице-командорам гербов не досталось.
– Погодите пока, – сказал им Павел.
– А я, кстати, был с вами с первого лета, – обидчиво напомнил Адольф.
– Но ты не срывался с насиженного места, где у тебя была полная икебана, не ехал с семьёй за десять тысяч километров и не начинал на пустом месте всё с самого нуля, – резонно отвечал ему главный командор.
– Так поэтому мне и дальше ничего не светит?
– Или один большой подвиг, или за выслугу лет.
– А выслуга – это сколько?
– Ну меньше десяти лет как-то и неловко называть, – Воронцов говорил это глядя ему глаза в глаза, без всякого смущения. Некоторую неловкость из «большой восьмёрки» мог ощущать разве что Ивников, даже Заремба лишь усмехался самым уголком губ, за три с половиной года хорошо усвоив, что чем сильнее на главного командора давишь, тем большее он оказывает сопротивление, не считаясь ни с какими этикетами и приятельскими отношениями.
Когда отмечали в зграе сие событие, ревнивый Севрюгин заметил:
– Ну вот, главный камень в твою любимую родовую клановую систему наконец заложен.
– Ничего подобного, – отмахнулся Павел. – Это так, косметическое обрамление, мелкая дразнилка.
– А будет ещё крупная, – навострил уши приехавший на Новый год барчук.
– Разумеется.
– Будем каждый год прибавлять себе по новому разряду, – ухмыльнулся барчук, за три
