приключения закончились для них не самым плохим образом. Друзья переживали за девушек и за Степана и, потому желание разыскать их было сильнее, чем пойти и узнать, какие люди ведут перестрелку.
Добрались до стоянки и, оглядев пустой шалаш, покликали Степку. Никто не отозвался и, тогда парни решили идти к реке Оспа. Но и это путешествие оказалось напрасным, они кричали, свистели, но девушки не отзывались. В расстроенных чувствах, парни решили вернуться в Каштаково.
Сибирь для Советской России важна как резервуар, из которого можно черпать не только продовольствие, но и людской материал.
. Пред. Сибревкома Смирнов.1920 г.
Глава 8
Карательная политика большевиков
В заботах и тревогах прошло лето в Каштаково. Правы оказались офицеры контрразведки Мезенцев и Мирошников, предрекая неустойчивое положение Белой армии. С наступлением зимы в девятнадцатом году, в Каштаково снова сменилась власть. Над сельсоветом, как и полтора года назад, развивалось алое полотнище. Красные войска наступали. Партизанское движение охватило всю Сибирь. Милиция и красногвардейцы вновь принялись за реквизицию: отнимали лошадей, забирали подводы, экспроприировали хлеб, продукты, оставляя крестьян ни с чем. Прибывший в Вороново красный отряд, действовал жестко и быстро, обобрав людей, скрылся из села и двинулся в сторону Уртама.
В Каштаково заявились красные комиссары и по наговору активистов арестовали Егора Саркулова и нескольких жителей, отправив их не в Томск, а в НовоНиколаевский. В городе уже действовал губернский отдел чрезвычайной комиссии.
Артельные мужики не поленились и приехали в город, чтобы замолвить за Егора доброе слово. Особенно защищали его Тимофей Теущаков и Бетенеков, объясняя начальнику, мол, они бедняки, а Саркулов не брал с них ничего, а наоборот помогал малоимущим односельчанам. Егора некоторое время подержали в камере и выпустили. Не найдя свидетелей активных действий Саркулова во время оккупации Колчаком Сибири, чекисты предупредили, если поступит сигнал, его немедленно арестуют и отправят в лагерь. Но не по этой причине был освобожден Егор. Во время допроса с ним беседовал следователь и, как показалось Егору, он постоянно корректировал и направлял его показания в определенное русло, помогая не запутаться в собственных объяснениях. После того, как Саркулова тщательно допросили и, не усмотрев в его действиях враждебных помыслов, заместитель начальника ЧК Тиунов приказал его отпустить. В действительности Егор не мог знать, что старшим следователем в особом отделе работал Василий Малышев, внедренный белой контрразведкой в Новониколаевскую чека. Прибыл Малышев по протекции начальника Томской губернской чека Матвея Бермана, и рекомендации дал на него бывший командир партизанского отряда Федор Стрельников.
По возвращении из НовоНиколаевска Егора и его семью ожидала еще одна неприятность, Советская власть в лице продкомиссара, за сочувствие колчаковскому правительству наложила на Саркуловых контрибуцию в виде двойного налога. Все, что было заготовлено за лето и осень, Егор вынужден был сдать в Волисполком в счет уплаты налога. Следом, как ком с горы грянула еще одна неприятность, в Каштаково вернули прежний состав волостного управления, во главе которого встал Григорий Садкин, кроме того, после очередного вызова в Томск, его приняли в деревенскую комячейку. Тимофею Теущакову пришлось сдать дела новому управляющему. В связи со сменой власти для многих каштаковцев начинался совершенно иной жизненный уклад.
За семьей Саркуловых и некогда зажиточными крестьянами установили негласный надзор. Теперь о малейших изменениях, как в хозяйстве, так и в жизни крестьян, сразу же докладывали в волостной комитет или законному представителю соввласти в Вороново. Рядом с управлением, выселив из дома зажиточного крестьянина с семьей, власти разместили милиционеров. Они принялись взимать с вороновцев налоги, а с кулаков наложенные контрибуции. Часто такие мероприятия заканчивались арестами и полной конфискацией имущества или по решению исполкома советов, семьи высылали за пределы Вороново и Каштаково. Буквально за короткое время, сельские жители вынуждены были подчиниться Советской власти, разделившей их на два фронта по принципу классовой ненависти.
Все реже и реже собирались артельные мужики на вечеринки, чтобы обсудить быстро меняющееся положение в деревне. А собирались только надежные, не водившие знакомство с нынешней властью и каждый в полголоса высказывался о наболевшем. К примеру, о том, как в деревнях и селах при власти большевиков развивалась новая тенденция, чем больше хлеба конфисковывали у зажиточных крестьян, тем меньше они работали на земле.
Егор Саркулов, не плохо разбирающийся во властных хитросплетениях, начал разговор:
– Вот, посудите сами, у нас постоянно забирают зерно и сколько бы мы не тянулись, не сеяли и жали, власть все равно отбирает.
– Кабы большевики проводили разверстку только на хлеб, – поддержал разговор Тимофей Теущаков, – так нет же, скот, птицу и разные продукты выгребают.
– И посевы резко сократились, становится невыгодно держать скот и домашнюю птицу, – продолжил Бетенеков Тимофей, – в деревнях посмотрите, что творится, комбеды, прикормленные коммунистами, как грибы растут. Что не месяц, а их становилось все больше и больше, а ведь им не просто кушать хочется, а подавай жрать, да побольше. Бесстыдных лоботрясов посадили на нашу шею и откуда только такие сволочи берутся?
– Тимоха, а вспомни-ка бывших солдат, что с фронта возвращались, – ответил Егор, – нахватались они там идей анархизма, а теперь с ненавистью вспоминают царских офицеров, как они обращались с ними: «Ваше благородие. Чего изволите? А в ответ: Молчать! Пошел вон скотина». Революция стерла все субординации. Нет теперь господ, все равны. Большевики дали волю крестьянству. А какому, спрашивается? Да, вот как раз нерадивым бывшим солдатам, вернувшимся с войны. Работать ленятся, вот и лезут туда, где теплее и сытнее. Они буйствуют, жен избивают, детей. Нажрутся самогона, да айда слабых гонять. Не дураки же идти супротив крепких мужиков, ведь враз башку отшибут. Побаивались разгильдяи трезвомыслящих крестьян, умели они поставить на место пьянь совдеповскую. А пришли красные комиссары и поддержали их сельские пролетарии, и жизнь в деревне после этого изменилась. Теперь не умный и грамотный мужик в почете, а Гришка-комбедовец с красными бандитами, которые захотят, помилуют, а могут и ревкомовцам сдать. Теперь вся власть на партячейках да на комбедах держится и как только в волость нагрянет отряд продразбойников во главе с комиссаром, начинается грабеж. Теперь им раздолье. Прут все подряд, что на глаза попадется. Хлеб, это конечно, главное, но когда, вот таких, как я, зажиточных крестьян специально обвиняют в пособничестве белым, случается у нас полная реквизиция: имущество забирают, хозяйства разоряют. Здесь не то, что себя и семью от побоев защитить или от грабежа добро спасти, слово не смей им сказать, высекут плетьми, шомполами, а то и прикладами забьют до смерти. А при этом еще приговаривают: «Это вам за белых гадов, которых вы с хлебом с солью встречали, а они по вашей указке нас шомполами секли, да привязавши к лошадям, забавились».
– Да, Егор, – вздохнул тяжело Тимофей Теущаков, – где теперь справедливость искать, в каком суде? Волостной суд в деревнях канул в небытие. Земский суд в городе упразднили.
– Осталось только большевикам в ножки кланяться, – съязвил Егор, – да и то, если ты малоимущий рабочий или крестьянин бедняк, то вся правота на твоей стороне будет. А если на тебя нашептали или по сопроводительной бумаге личность установили, что ты когда-то, мол, измывался и обирал крестьян, все, никакой тебе милости, можешь собирать манатки и подыскивать другую хату, а то и волость или уезд.
– Все точно, мужики. А ведь все беды от христопродавцев, – сокрушался Бетенеков, – раньше Господь, устами священников, верующих людей мог «рассудить», а тепереча заколотили церква и священнослужителей прогнали, не дают верующим душу излить, попросить защиты. Все едино красный флаг развивается, нет других атрибутав. Нет теперича наград за былые заслуги в войне, все большевики отменили. Нет господ, одни граждане, да товарисчи.
– Надо снова восстание поднимать против большевиков, как в восемнадцатом, – тихо сказал Егор.
– Ныне красные сатанисты сильны, одним махом их не срубить, – усомнился Тимофей Теущаков.
– Всем миром возьмемся, свалим власть, а поодиночке нас как волчат передавят.
– А сколько нас осталось-то, надежных? – спросил Тимофей Теущаков, – раз-два и обчелся.
– За это не переживай, люди всегда найдутся. Вон на Калтае, «Дядя Володя» артель по заготовке дров собрал, люди у него надежные, проверенные, дай срок, томским большевикам хребет переломают. В Колыванской округе мои знакомые тоже без дела не сидят, готовятся. Вот и нам бы в купе с вороновскими мужиками пора свою организацию создать.
– Страшновато, конечно. Час от часу не легче, большевики насаждают власть кругом. Кстати, Егорша, а куда казаки подевались, что-то о Захаре Шевелеве давно не слыхать? – спросил Бетенеков.
– Так ведь разогнали советы их хутор, боятся казаков. Расселили по разным местам, не хотят, чтобы они дружной общиной жили. Казачков-то везде ревкомы преследуют, как и бывших белых офицеров, думают, что затаились они, ждут своего часа. Захар своего старшего сына Степку в НовоНиколаевск отправил, сейчас он там живет.
– Вона что, теперь понятно. Ну, так ты нас с Тимохой примешь в свое общество? – улыбаясь, спросил Теущаков.
– А вы думаете, что у меня есть это самое общество, – хитро прищурившись, ответил Егор.
– Ты вислоухим-то не прикидывайся, если не доверял бы нам, зачем тогда о «Дяде Володе» речь заводил.
– Мужики, правильно подумали, я вам доверяю и потому делюсь. Только я вот что подумал, – Егор серьезно глянул на Тимофея Бетенекова, – как ты собираешься идти супротив большевиков, коли сын у тебя пошел служить к ним в армию?
– Что я мог поделать, Егор, – тяжело вздохнул Тимофей, – разошлись наши взгляды, но мы не враждуем, все-таки одной крови. Бог ему судья. Нынче многие идут защищать советскую власть, но одного понять не могут, что стоят-то во главе проходимцы да лихоимцы. Илюха всем сердцем верит, если будет командиром, то не допустит в армии несправедливости, а уж как у него это получится, одному Богу известно.
Не успели мужики закончить с разговором, как увидели проезжавшего мимо в санях Садкина Григория. Натянув поводья, он остановил коня.
– Что, опять заговор плетете?
– Окстись Гришка, как в комячейку вступил, совсем ополоумел, – язвительно ответил Саркулов.
Зная Егора и, как он может «отбрить», Садкин решил не оставаться в долгу и ехидно заявил:
– А тебе Саркулов, не след забывать, о чем товарищи в чека тебя предупредили. Будешь собирать вокруг себя людей, очутишься в каталажке.
– А ты не стращай меня и без тебя пуганный. Я напомнить тебе хочу, что в прошлом году куропатки тише себя вели.
– Это ты о чем намекаешь?
– Вот-вот, я и говорю, как вступил в РКПб, совсем нос задрал.
– Как ты сказал? –
