и сами деревья наклонялись и падали. Одно дерево едва не придавило меня. Затем всё кончилось. Я посмотрел на небо и увидел два больших облака стоявших друг против друга. Это были тени духов Тигрицы и Медведицы. Тигрица пошла в верхний мир, Медведь упал на землю. Поэтому, был такой удар. Тигрица победила.
Я полез в поваленный чум. Духи оградили нас от смерти, только мой брат повредил ногу – на него упал чумовой шест и прижал ногу к углям очага. Все зажило, но он всю жизнь хромал, пока его не задрал медведь. Будь нога у него здоровой, может быть, спасся. Ну, это было уже позже. Из тех мест ушли. Много деревьев было повалено. Лес горел. Звери ушли. Люди ушли. Лето ещё продержались. А зима совсем голодная была. Стариков бросали одних. Или убивали, чтобы не мучились. Матери своих детей оставляли, когда на новое стойбище переезжали. Из двух детей оставляли самого крепкого. А слабый умирал. Видимо Медведь мстил людям, что Тигрица его с неба сбросила. Плохо было. Беда.
Хадиуль замолчал. Глаза увлажнились. По морщинистой щеке стекла слеза.
– Золото, что нашел ты – кровь Тигрицы. Когда бились Медведь и Тигрица – их кровь каплями по всей тайге разлетелась. У Медведя кровь черная – камни черные. Их злые шаманы ищут, чтобы зло творить людям. У Тигрицы золотая кровь. Золото русские в земле находят, горы роют. Но это не то золото. Не кровь. Кровь Тигрицы живая, похожа на зверя или человека и лежит на земле. Ждет того, кто ее найдет. Тому Тигрица помогает. Всему роду помогает. Время придет. Позовёт тебя Удаган-Тигрица.
– А где камень, дедушка? Ты не взял его?
– Не беспокойся. Взял. Позже узнаешь.
Они поужинали варёной олениной, улеглись у костра, и дед долго ещё рассказывал внуку разные истории. Тот внимательно слушал, глядя в высокое звёздное небо и представляя себе битву между Тигрицей и Медведем.
– Видишь ту звезду в середине неба, на севере? Вон, смотри, как сияет.
– Это Алтан гадас - Золотой Столб! Я знаю. Ты говорил мне. Помнишь? Золотой Столб всегда остаётся на месте и по ней можно найти дорогу. Остальные звезды кружатся вокруг неё. Я знаю.
– Да, по ней всегда можно ночью найти дорогу. Это ось, которая держит на себе весь мир, как оленя на привязи. И не одного оленя, а тысячи оленей. Алтан гадас поддерживает небесный свод и если взобраться до его конца, то можно попасть в небесный мир, где живут души. Когда станешь шаманом, то сможешь забираться по Золотому Столбу и общаться с духами, живущими там. Ещё это глаз Тигрицы. Она смотрит на всех. Но видит только таких, как ты.
– Спасибо, Тигрице, дедушка. – Это были последние слова засыпавшего маленького шамана. Ему снилась Тигрица, смотревшая с неба, дед, родные, собаки, олени и еще много приятного.
Говорливые сойки разбудили Тиму. Он сладко потянулся, но утренняя прохлада не дала опять погрузится в сон. Малыш поднял голову. Костёр давно погас. Место рядом было пусто. Где дедушка?
– Деда! – крикнул Тиму, вертя головой по сторонам. – Где ты? Я проснулся.
Тишина. Теперь он заметил, что исчез не только дедушка, но и все вещи. Рядом лежал только лук со стрелами – оружие Тиму. В это было трудно поверить, но дедушка ушел, не предупредив его. Куда? Нужно ждать или идти отыскать его? Плакать он не собирался.
Однажды играя с другими мальчишками, он залез на высокую кедровую ветку и стал изображать рысь. Товарищи подзадоривали, кричали, что рысь прыгает с ветки на ветку, а он – толстый заяц, забравшийся на дерево. Тиму не стерпел обиды и прыгнул на другую ветку. Она не выдержала его веса, и он упал, сильно ободрав живот. Заплакал от двойной обиды и побежал к бабушке, которая его обняла и стала успокаивать. На плач вышел Хадиуль. Узнав причину, сказал: «Сейчас принесу лекарство». Вернувшись, сыпанул на рану. Это оказалась соль. Боль прожгла Тиму, казалось, насквозь. Мальчик, уже почти успокоившись, теперь закричал что есть силы.
– Запомни, тунгус. Чем больше слез, тем сильнее боль. Никогда не плачь, как бы больно не было. Запомнил? – и рука деда с солью опять поднялась.
– Не надо. Я больше не буду! – Тиму больше не плакал, а маленький шрам, оставшийся на животе, всегда напоминал о том, что настоящий мужчина терпит боль.
И тут мальчик увидел, что у него на шее висит амулет. Кровь Тигрицы в когте медведя.
– Спасибо, дедушка!
Тимуджин все понял. Взял лук со стрелами, проверил все свои вещи на поясе, поблагодарил духов за ночлег, зажал амулет в руке - помоги Тигрица, и вышел на тропу, по которой они пришли.
Через два дня уставший, голодный, но гордый и счастливый, он стоял у своего чума. Он прошёл это испытание. Он взрослый.
***
После того допроса Михаила не вызывали уже неделю.
– Готово твоё дело, – сказал утром Сунгуров после очередного ночного допроса, с которого его привели всего мокрого – следователь три часа поливал его холодной водой, выбивая показания и признания. – Титов сказал. Завидую даже. Лучше ужасный конец, чем ужас без конца.
– Нет, что вы говорите, – перебил его испуганно Карпов, бывший второй секретарь райкома партии, – какой конец?! Должны разобраться. Оправдать. Партия так не оставит…
– Мил человек, – ответил Сунгуров, – в эти сказки еще можно было верить два года назад, когда всё начиналось, а сейчас в них верит или подлец или идиот.
– Вы не боитесь? – обиженный таким намёком, Карпов обратился к Михаилу.
Михаил вспомнил, как ругался следователь Титов, как ругался его парторг, когда они виделись последний раз – матерщина стала почти официальным языком партийных и советских работников после 37 года, а здесь сплошное «вы». Поди, две недели назад, когда Карпов ещё занимал свою должность, тоже орал и ругался как сапожник на своих подчинённых. В его глазах Михаил видел страх – глубокий, давний, неискоренимый. И на самом деле этот вопрос он задавал не ему, а себе, чтобы отделаться от этого липкого ужаса, охватившего его целиком.
– А что, если я буду бояться – это улучшит мое положение?
– Но вас же могут… – запнулся Карпов, боясь вымолвить, что могут сделать с Михаилом.
– Ни страх, ни смелость уже никак не повлияют на мой приговор. Берегите нервы, они ещё могут пригодиться.
Карпов многозначительно посмотрел на Михаила – простота и мудрость ответа поразила. В глазах бывшего партработника страх сменился надеждой, и не сказав ни слова, проведя ладонью по лбу, он отошел в задумчивости.
Сунгуров оказался прав. На следующий день Титов вызвал к себе, и найдя состояние Михаила удовлетворительным, синяки прошли, и ссадины зажили и покрылись свежей кожей, сказал безучастно:
- Ознакомитесь с обвинительным заключением.
- Все? – поинтересовался обвиняемый. – Доказательства собраны?
– Собраны, – лениво ответил следователь, закуривая. Ему хотелось быстрее закончить процедуру, вспоминания о плевке еще душили его злобой, и он сейчас расстрелял бы наглеца за попытку к бегству или просто изуродовал, но, ему уже виделось повышение по службе, и он не хотел «марать руки».
Михаил бегло взглянул на документ: 58 – контрреволюционная деятельность. Другого и не ожидал. Взял ручку и легко, как машут рукой на прощание, подписал.
- Встать! Суд идет!
Судья, ещё совсем молодой человек, вчерашний студент – подумал Михаил, – их тоже, что ли, за два года всех пересажали? – старался всем своим видом олицетворять бесстрастность правосудия, но у него выходила лишь водевильная напыщенность, показывающая всю его ограниченность.
– С обвинительным заключением знакомы? – спросил безучастный, скучный голос. – Виновным себя признаете? Нет? Но вот вас уличают…
Михаил молча кивнул. Скорее бы…
– К суду вопросы есть?
Конечно, есть! Но, разве можно у дьявола спрашивать о правде? Молчи, молчи… Тише будешь, ближе сядешь. Но дух справедливости и озорства уже выскочил наружу.
– Меня обвиняют в контрреволюционной пропаганде и террористической деятельности. Хотелось бы знать, против кого был направлен теракт?
Судья с недоумением смотрел на обвиняемого, кажется, до него не доходила суть вопроса.
– Кого я хотел убить?
– Товарища Сталина! – чеканит металлический голос судьи.
– Да, эта задача по мне, – буркнул Михаил. Спасибо.
– Суд удаляется на совещание.
Сейчас всё кончится. Михаил от усталости закрыл лицо руками. Вспомнился Гриша Шамонин. – За две буханки хлеба – расстрел. А за товарища Сталина сколько дадут? Тяжело ждать. Молиться? Не верю. Просить Судьбу? Пусть будет всё, как будет.
– Именем Союза Советских Социалистических Республик… считать установленным… подпольная террористическая деятельность… объявление врагом трудящихся… лишением свободы на срок десять лет с конфискацией всего имущества.
– Десять лет! – Михаил был готов расцеловать этого заморыша в судейской мантии. – Десять лет. Это билет в жизнь.
***
– Тиму, вставай!
– Я большой, бабушка, – мальчик резко поднялся, но предательский сон ещё сковывал веки и не давал открыть глаза. Секунду он боролся со сладкой негой, голова уже клонилась вниз, наконец, весь вздрогнул и посмотрел еще сонно-невидящим взглядом карих глаз перед собой, – я сам встал – уточнил он. Тиму знал, что сегодня праздник и боялся, что проспит начало и его не возьмут. Великий праздник! Такой праздник бывает один раз в несколько лет. Он стал тереть глаза, чтобы быстрее проснутся.
– Да, оленёнок, – обняла его бабушка, – сам. Малыш ускользнул от бабушкиных объятий и став на шкуры, покрывающие пол, откинул полог, отделяющий спальню от остальной части чума. В очаге уже горел огонь и у огня сидели дед и отец.
– Батыр! – Поправил дед бабушку, выпустив изо рта клуб белого дыма.
В чуме было тепло. Обычно, когда огонь гаснет, то дымоход – дыра в крыше чума, закрывается на ночь и тепло сохраняется долго, но к утру все равно наступает прохлада, за исключением спального места, отгороженного пологом из шкур – дыхание спящих согревает воздух. Сегодня особый день и огонь в очаге – ямке в середине чума, огороженной крупными камнями, уже горел. Хадиуль, коренастый, круглолицый, с редкой седой бородой, которая у рта была жёлтой от дыма из-за постоянно торчавшей во рту трубки, оделся в праздничную одежду. На нём была богато расшитая бусинами белая куртка и ожерелье из медвежьих когтей. Он сидел, выпрямив спину, неподвижно, что делало его похожим на духа, вырезанного из ствола лиственницы. Рядом с ним – Сагатай (смелый) – сын Хадиуля и отец Тиму.
– Приснился медведь? – спросил отец, смеясь, глядя на испуганную мордашку сына. Он сделал грозное лицо, стараясь изобразить медведя.
– Мне Тигрица помогает! – крикнул малыш, схватившись рукой за амулет. И подскочив, побежал босой к двери.
– Торбоса надень, замёрзнешь! – крикнула вслед бабушка. Но Тиму уже был на улице, одетый лишь в тонкую кожаную рубаху. Семеня по утрамбованному снегу босыми ногами, он забежал за росшую рядом корявую березу, чтобы сделать свое утреннее дело.
На южной стороне сопки, с запада на восток, вытянувшись в ряд семью чумами – самый большой чум на западе, расположилось стойбище семьи Хадиуля. Чуть поодаль виднелись несколько чумов соседних стойбищ, прибывших на праздник, тоже выстроившихся в ряд. Всходившее солнце зажигало снег розовыми искрами и мальчик залюбовался, как над чумами поднимались такие же розовые столбы дыма. Красиво!
–
