Белая тигрица

Все проснулись! – радостно сообщил он, вбежав в жилище, чуть подрагивая от холода.
– Тебя ждали! – хлопнула пониже поясницы внука бабушка. – Одевайся быстрей, батыр!
Сагатай был старшим сыном Хадиуля. И хотя в чуме вместе со старым охотником и его женой Халанго жила еще младшая дочь Эржена (жемчужина), места в нём было ещё много. Однако, Сагатай со своей семьёй предпочёл жить отдельно. Но первенец Сагатая – Тиму, так привязался к деду и бабушке, что жил у них к их большой радости. Отец не возражал, его жена Аяна (Глазастая), оказалась весьма плодовитой и уже родила ещё двух сыновей.
Малыш быстро оделся и сел рядом с дедом – по левую руку, по правую сидел отец.
– Прости меня, Великий дух! – Хадиуль открыл глаза, возведя их вверх, к прокопченному дымоходу, сквозь который можно было увидеть начавшее светлеть небо. Затем печально наклонил голову, и продолжил со вздохом, –  но больше я не могу кормить своего любимого сына. Он стал большим и сильным. Ему надо много еды. Сегодня я убью его.
Хадиуль взял чашу с разведённым спиртом и наклонив её, пролил несколько капель на пол. – Домашний дух, разве моя Халанго не была ему хорошей матерью? Разве она не кормила его своей грудью? Не гневайся на меня, что я убью его. – Хадиуль опустил пальцы в чащу с вином и разбрызгал капли по сторонам. – Прости меня дух очага, что я убиваю члена семьи. – Капли спирта упали в огонь, окрасив его зелеными брызгами. – Дайте мне силу убить его быстро, чтобы душа его отлетела к вам, не страдая. И вы получите свою жертву.
Хадиуль замолк, допил остатки алкоголя и пристально посмотрел на сына, не сводившего внимательного и почтительного взгляда с отца.
– Бери ружье. Пора.
Сагатай поспешно встал и взял, стоявшую в углу, видавшую виды, но еще крепкую тульскую двухстволку. Тунгусы вышли вон. Рядом с чумом стояла большая клетка из толстых березовых жердей. Внутри нее спал медведь. Щели между жердями были широкими и Тиму иногда пролезал туда, поиграть вначале с медвежонком, потом уже с медведем, за что от взрослых ему порядком влетало. Впрочем, это его не останавливало. Надаур открыл дверь, зверь проснулся и приподнял морду. 
– Здравствуй, лесной хозяин! – Хадиуль погладил медведя по голове, потрепал холку. – Каким большим стал. Пойдём к соседям за угощением.
Он отцепил цепь от толстого бревна, на котором сидел зверь. Оно было сплошь в зазубринах от его зубов и когтей.  Намотав цепь на руку, вышел первым. Медведь выбрался следом. Он мог одним ударом лапы разорвать человека, но посаженный в клетку три года назад, ещё несмышлёным медвежонком, он крепко усвоил, что подвластен человеку. Он не знал другой жизни, кроме как этой – есть и спать в своей тесной клетке. Попытки медвежонка бежать жестоко пресекались, привычка покоряться закрепилась и сейчас, гремя ошейником с толстой цепью, зверь послушно шёл за своим поводырём.  У ближайшего чума их уже ждали так же празднично одетые тунгусы. Перед ними на земле стояли две чашки: с сырой рыбой и молоком, смешанным с вином.
- Вот тебе, братец, угощение! Спасибо, что пришел на праздник.
Медведь, обнюхав чашки, быстро расправился с едой. У следующего чума его так же ждало угощение, и у следующего тоже. Наконец, обойдя все жилища, Хадиуль вывел медведя на площадку с врытым посередине столбом. Всё стойбище от мала до велика высыпало на площадку. Дети старались потрепать зверя по спине и Тиму не отставал от всех. Сытый зверь сел у столба и сонно смотрел на толпу. Его собратья ещё спали в своих берлогах в ожидании, когда мартовское солнце растопит снег над их жилищем, он же жил в непривычном для медведя ритме, предложенном ему людьми.
– Прости меня, сынок, – говорил Хадиуль, привязывая цепь к столбу. – Прощаться надо. Уходишь ты от нас. – Он потрепал зверя между ушей и обнял. Зверь тоже обнял человека и по-собачьи лизнул Хадиуля в нос.
Охотник отошел от зверя, зацепил острием рогатины кусок свежей оленины, пронёс мимо медвежьей морды и поднял над его головой. Зверь, хотя и был сыт, но потянулся за угощением, и поднявшись на задние лапы, выпрямился во весь свой двухметровый рост. Теперь было видно, насколько он крупнее человека. Упади он просто на тунгуса – тот даже не будет под ним виден. Слюна, почти как у голодной собаки, упала с морды зверя, и когтистая лапа зацепила мясо.
Трааах – сухой выстрел эхом прокатился над стойбищем. Тиму вздрогнул от неожиданности. Медведь согнулся пополам, будто из него выпустили воздух и упал ничком, мордой вниз к ногам Хадиуля. Выстрел был точен. Кусок свинца попал прямо в сердце. Пятно густой, тёмной крови стало растекаться из под медвежьей туши.
Сагатай с испуганным лицом, именно он сделал этот выстрел, бросился с ещё дымящимся ружьём к медведю.
– Прости меня, брат-медведь! – Он обнял его сверху. – Я не виноват, это русское ружье. Оно само стреляет.
– Прости и меня, не уследил. – Хадиуль отбросил копье и склонился над медведем. – Это всё русское ружьё. Священный зверь скончался, люди! – обратился он громко к окружавшим. – Проводим его в дальний путь.
Мужчины подошли и помогли положить медведя на живот, голова между передних лап.
– Позволишь ты нам, лесной брат, проводить тебя? – Хадиуль приподнял медвежью голову. – Мы принесём тебе в жертву лучшего олененка и будем праздновать три дня. Лучшие парни будут состязаться в силе и ловкости в твою честь, лучше девушки будут танцевать для тебя!
Хадиуль чуть помедлил, будто прислушивался. – Брат сказал, что душа его будет радоваться с нами, люди!
Старик положил на голову медведя золотой царский червонец, хранившийся в семье как важный атрибут шаманских ритуалов и сел сверху на спину медведя. В руках у него была чаша с водой, разбавленной спиртом и свежей медвежьей кровью. Этой розоватой жидкостью он окроплял для причащения к духу умершего медведя, подходящих, радостно улыбавшихся тунгусов, которые кланялись медведю и целовали его правую лапу. Женщины делали то же самое, только через платок. Все благодарили за то, что пришел и просили удачи на охоте. Подбежал Тиму, он немного поплакал, так как не знал, что его друга убьют. Мальчик был дважды опечален: убийством и предательством со стороны взрослых. Оглушённый случившимся, он сначала было решил убежать в тайгу, найти медвежонка, вырастить его и жить там со своим другом вдвоем, чтобы больше никогда не видеть подлых людей. Но обида быстро прошла, ему захотелось забрался на медведя сзади дедушки, который сейчас был самым главным. Малышу было не так-то просто сделать это, он сопел, цепляясь за шерсть и когда уже забрался на зверя, то, Хадиуль легко поднял внука и посадил перед собой.
– Я, Тимуджин, буду великим охотником! – закричал малыш, широко разведя руки, показывая – вот я какой. Все вокруг засмеялись – Я поймаю медвежонка и он будет мне другом. Я не дам его убить! 
– Ты будешь лучшим охотником, – потрепал по голове внука дед.  – Все медведи будут твоими, Тимуджин!
***
Сквозь пыльное оконное стекло мартовское солнце щедро поливало стол, застеленный красной, плюшевой скатертью с бахромой. Графин с водой радостно сиял своими гранями, отбрасывая овального зайчика на портрет Сталина. Парторг лагеря майор Савельев снял с графина стеклянную пробку, и налив треть стакана, выпил.
– Товарищ Родин, какая главная задача сотрудника НКВД?
Сержант Родин, совершенно неприметный: глаза белесые, утиный нос не большой и не маленький, нервный рот среднего размера, волосы редкие, светлые, наморщил мелкий лоб.
– Выполнять постановления партии, правительства и товарища Сталина, товарищ Савельев, – наконец, ответил он. И подумав, добавил – защищать наше социалистическое государство от врагов народа.
– Ладно, - вздохнул парторг, – ставлю на голосование приём товарища Родина в партию. Кто за? – И первый поднял руку.
Еще восемь рук послушно поднялись вверх.
– Единогласно. Поздравляю! На вас теперь возложена очень большая ответственность перед вашими товарищами и лично товарищем Сталиным, – парторг пожал нервную и от того холодную руку новоиспечённого коммуниста – скользкий тип, – подумалось ему, – того и жди, исподтишка ударит. Везучий, падла, если бы не освободилось место в ячейке отморозившего по пьяному делу ноги коммуниста Малахова, хрен бы попал в партию.
– Служу Советскому Союзу! – взволнованно ответил нквдэшник.
Вечером в холостятской квартире Родина шумели, кричали, пили, ели, как перед концом света, отмечая пополнение в партии, именуемой себя умом, честью и совестью.
На следующее утро Родин, проклиная всё на свете, – могли бы освободить от дежурства, суки, ведь знали, что с утра будет отходняк, – плелся к лагерю, благо городок обслуги был в ста метрах от зоны.
– Ничего, - думал он, - сейчас пару стаканов чаю и куда-нибудь в уголок покемарить. Я теперь – член партии, а не хрен с горы. Надо на юридический заочно поступить. Офицер, кум, а потом и начальник. – Перспективы карьеры грели душу.
Свежий морозный воздух бодрил и внушал надежду, что скоро он придёт в себя, сбросив похмелье. И хотя утренний мороз был не более десяти градусов, нквдшника морозило. В голове стучал молоток, рот был сух, а сил не было совсем. Запас водки и спирта, сделанный специально для обмывания вступления в партию, был выпит весь. Мучившее похмелье вызывало чувство вины и желание сорвать на ком-то свое зло.
Пройдя сквозь КПП, он тоскливо оглядел зону.  Бригадир делал перекличку. Серые фигуры в грязных и рваных бушлатах вызывали особую неприязнь надзирателя. Он трясущимися руками достал сигарету из пачки Беломора-канала и жадно закурил. Зека с надеждой посмотрели в его сторону – кому достанется чинарик? Но столкнувшись с тяжелым взглядом водянистых глаз охранника, поняли, что хорошего ждать нечего. Сделав вторую затяжку, гражданин начальник шагнул к строю. Каждый из стоявших, старался стать незаметным. Бригадир закончил перекличку, но не торопился уходить к нарядчикам – ждал, что дальше будет.
– Что смотришь, сука? Наверное, враг народа? – Сержант, тяжело дыша и брызжа слюной, схватил за грудки первую попавшуюся жертву – худого и длинного, как жердь, зека. – Статья? Фамилия?
– Статья 58, Руммо, – с прибалтийским акцентом ответил заключённый.
– А-а-а! Немец! Скоро всех вас вместе с вашим Гитлером сюда отправят, – с размаху ударил в нос заключенного.
Эстонец, член ЦК компартии Эстонской ССР, Руммо повернул голову, чтобы удар пришелся в менее болезненное место – в скулу, и упал от удара на землю.
– Немецкая собака! Отдыхаете здесь, пока советские солдаты кровь проливают на фронте, – ударил пару раз сапогом в лицо, но эстонец, уже привычный к битью свернулся калачиком и закрыл лицо руками. – Расстрелять бы тебя.
С похмелья, ногами бить оказалось еще труднее, чем рукой и охранник переключил свое внимание на следующего.
– Тоже фашист?
– Русский. Журавлев.
– Журавлев! – медленно протянул, дохнув перегаром сержант. – Наглец! – ему не понравился прямой, без капли страха взгляд мужчины. – Статья!
– 58-я.
– Я так и знал, - протянул с досадой нквдшник, будто своим ответом Журавлев отнял у него веру во все хорошее и тоже постарался ударить в нос, чтобы больнее и кровь пустить.
Журавлев инстинктивно резко нагнул голову, и кулак