Сдерживаемое нетерпение. Под шапками и капюшонами брызжут электромагнитными волнами в окружающее пространство реакторы сознательной бурной деятельности – гордость человеческой цивилизации, всколыхивая мириады догадок, искры идей, тенёта воспоминаний, желчь вопросов, например, о том, как случилось, что в этой металлической скрипящей коробке скопилось сразу столько царей природы? Поникшие, демонстративно отвернутые к окнам, гордо вскинувшиеся к аварийным люкам, или просто, не знающие покоя, вертящиеся головы – такие разные, с такими похожими выражениями лиц – каменными масками путников. Они, кстати, весьма отличаются от масок утренних, по причинам вполне понятным, прозаическим, и, по-прежнему, непреодолёнными современным человеком. А жаль. Как всё же привлекательны картины радостного человеческого сосуществования и труда, нафантазированные певцами солнечного полудня будущего коммунизма, вроде Ефремова и ранних Стругацких. Футурологи, м-да…
Снежные наносы, появившиеся за день, бледно контрастировали с безнадёжным сумрачным пространством, скрывавшем в себе объекты, существующие лишь в моей памяти, и давно не наблюдаемые в реальности, при дневном освещении, только иногда выдавливались из мрачной серости лишь слабые намёки на них. «В углубляющейся тьме, в тумане сумерек становится всё труднее видеть – неясно выступают кошмары, пугающие тени ночи». Полутьма окружала подсвеченный изнутри автобус, хоть и совсем непохожая на утреннюю, она создавала такое же гнетущее ощущение города вечных сумерек – день и ночь по-настоящему увидеть я не успевал. Сумерки были моим бытием, и ещё искусственный свет помещений, парадоксальным образом, служивший их продолжением. Нужно прогуляться, подумалось мне - ну и что, что в темноте. Выдохнуть, растерять по дороге, всё накопившееся – кабинеты, людей, хандру, снова терзающее чувство вины, мысли о сумерках. Потеряться в ночи. Быть в ней, стать частью её, и понимать, что в целом мире только я один знаю, где я. Только я…
…non est aurum vulgi
…Она, конечно, была там. Во всей своей особенности, с тонкими запахами ландыша и гибискуса, облаком пушистых светлых волос и полная странных, мне не понятных помыслов.
Я обнял её с порога и начал раздевать нас обоих по пути в спальню. Мне жизненно необходимо было отбросить всё ненужное, постороннее, почувствовать нашу связь, наш тёплый и родной мир, наше единство…
Она гладила меня по голове после, медленно, задумчиво, лёгкими касаниями. Дома было ощутимо холодно. А чем холоднее в доме, тем больше притягивают женщины, домашние животные и шерстяные вещи. Они дают ощущение благополучия и безопасности, забирая разбитость и усталость, вновь делая тебя радостным и цельным, врачуя душу, даже если это всего лишь иллюзия, созданная тобой самим. Я постарался ближе прижаться к ней, такой земной и мягкой.
- Ты мог бы найти кого-нибудь получше, чем я. Почему ты со мной? – Она внимательно смотрела на меня сверху вниз, ожидая ответа. Мне не хотелось разрушать магию момента, но я преодолел внутреннее сопротивление, и ощутимой ленцой в голосе сказал:
- Мм.. Подожди, сейчас нащупаю нужную концепцию ответа в ноосфере… Наверное, я вообще не мыслю такими категориями: «похуже» или «получше» – я с той, кто мне нравится. Но вот печально, что ими мыслишь ты. – Я, улыбнувшись одним краем губ (тень воспоминания о такой улыбке на мгновение смутила меня), сделал акцент на слове «ты», она поморщилась и отвела взгляд.
Я давал себе слово не задумываться, не копаться, не сомневаться, но… Часы, скрывающие воду, отмерили сомнительную полночь. Я встал. Задел издавший протестующий звон стеклянный журнальный столик, недоуменно откатившийся к мягкому и безопасно неподвижному креслу. Странное дело: телефоны измельчали и перекочевали в карманы домашних халатов, журналы – в интернет, а столики – по-прежнему называются телефонными и журнальными. Анахронизм. Или невозмутимая инертность человеческой натуры? Зачем переименовывать, когда давно и не задумываясь, сроднился с привычными словами? Зачем расшатывать символические первоосновы каким-то там этимологическим функционалом?
Повернувшись, посмотрел в её глубокие и до необычности светлые большие глаза, потом с удовольствием и печалью оглядел мягкие очертания женственной фигуры, красивого лица и негромко сказал:
- Одевайся.
- Мы куда-то идём? – Она была удивлена, ведь этот вечер, как и ночь, мы собирались провести в постели. Но, поняв, что моё настроение изменилось, она, без лишних споров, оделась и мы вышли в тихую морозную ночь, под бесконечное чёрное небо.
Идти было недалеко. Странно, но на крыше самого высокого здания в городе не было ни ветерка, лишь тишина и звёзды. Достав прихваченную в порыве вдохновения бутылку шампанского, я понял, что на то чтобы взять ещё и бокалы вдохновения не хватило и придётся пить из горлышка. Но это были уже мелочи.
- Как красиво – она нарушила наше молчание, мечтательно закинув голову вверх, заставив меня невольно залюбоваться её совершенным профилем и длинной шеей. – Я никогда не думала, что здесь может быть так хорошо ночью.
Взошла яркая полная желтоватая луна. Недобрая. В туманном сияющем ореоле. Загадочная. Хищная. Притягательная. Но и она светила лишь отраженным светом Солнца. Без него, она просто ещё один безжизненный скучный каменистый мир. Никакой романтики, всё грубо, холодно, до предела рационально. Без подслащенных иллюзий, так любимых человеком.
Я сделал приличный глоток шипучего мрака из тяжелой тёмной бутыли, пузырьки почти до боли ввинтились в ноздри, и вышибло слёзы. Огненный лабиринт города дрожал в морозном воздухе. Вдалеке виднелись тонкие, словно прочерченные трассерами, огненные дуги мостов. Параллельные световые столбы фонарных ламп разлиновывали тёмную поверхность речной воды на равные промежутки. Бриллианты, топазы, сапфиры городских огней были разбросаны на первый взгляд хаотично, но в действительности являли собой сложный рисунок черт внушительного и энергичного лица столицы. Она улыбалась и хмурилась, хитро прищуривалась и подмигивала, она знала, что мы смотрим на неё, и с интересом наблюдала за нами.
Я думал о неповторимости моментов. Можно хоть тысячу раз входить в реку, но ощущения новизны никогда не повторятся, поэтому яркие бусины воспоминаний всегда не похожи одна на другую, хоть и нанизаны на ту же нитку. И в тёмные времена, когда мы спиной ощущаем близость пропасти отчаяния, мы достаём их из глубокого кармана памяти и бережно сентиментально перебираем каждую – разглядывая, самозабвенно любуясь игрой света, смущенно морщась, порой, и улыбаясь.
- Мыслю, тебе стоит принять его предложение, он сможет дать тебе то, о чём ты всю жизнь мечтала. – Я вновь посмотрел на неё.
- О чём ты? – Она сильно вздрогнула, словно внезапно мороз добрался до самой её сути, затем неуютно поёжилась и, резко развернувшись ко мне всем телом, замерла. – Объясни. – Добавила она уже жестким тоном, с вызовом, осознанием исхода, но упрямым женским желанием проставления точек над пресловутым «i». Всё должно быть определённо. Всё должно быть проговорено.
- Об Арнисе. Он ведь сделал тебе сегодня предложение. Соглашайся и получишь семью, любовь, детей, достаток. Не нужно будет больше в чём-то сомневаться, тратить силы и время, думать о будущем, спорить. И потом, на побережье Балтики очень красиво, всё как ты любишь. – Я говорил спокойно, даже умиротворенно.
- Значит, знаешь. – Утвердительно и с каким-то странным удовлетворением произнесла она. – Почему-то я понимала, что ты узнаешь. Не хочу даже думать откуда? – Она замолчала. Теперь это было молчание порознь. Думает? Переживает? Уже решила и ни о чём не жалеет? Или согласилась, и будет корить себя всю жизнь своим вероломством, отчаявшись в итоге? Я наивен. Нет, такая не сломается, такая сама сломает, кого хочешь, несмотря на внешнюю хрупкость. Непреклонная, уверенная, вечно правая, самодостаточная. В отличие от многих из нас, в отличие от меня.
Пора. Я пошёл к выходу и, открыв дверь чердака, не удержался от последнего взгляда на неё. Изящная, даже в зимнем объёмном одеянии, фигурка плавными текучими движениями приблизилась к краю крыши, подняла руку и, разжав ладонь, отпустила что-то, на мгновение отразившее свет городских огней, в долгое свободное падение.
Ключи, понял я. И уже решительно направился к лифтам, выкинув другие варианты будущего из головы. Всё было правильно, всё было так, как должно было быть. Но, предопределенность всегда паршива. В особенности, такая…
…credidimus Jovem Regnare
… Подзабытый осенний терпкий запах прели, преследовавший меня повсюду пару месяцев назад, и приснившийся сегодня, в реальности давно сменился металлическим привкусом озона морозного утра. Заиндевевшие ветви кустов торчащих из пребывающих в зимней спячке газонов, словно причудливо изогнутые антенны загадочного назначения приборов, недовольно потрескивали, казалось, наполняя радиоэфир белоснежным шумом. Скованный стужей воздух, с болью добирался до лёгких, и оставался в них погреться, а может, рассчитывал пробыть там до прихода весны, но всё же спазматическим усилием мышц диафрагмы, вырывался наружу, разлетаясь, быстро исчезающим в предрассветной мгле, белесым паром, создавая скоротечную иллюзию-сфумато уютного тумана, превращая в дрожащий мираж и без того зыбкую реальность.
Меня что-то остановило. Внутренний голос? Тихий шепот? Тень мысли? Автомобиль взорвался. Сначала беззвучно расцвёл яркой оранжево-белой вспышкой, потом фамильярно толкнул меня в грудь упругой волной и, опрокинув на нанесенный за ночь пышный сугроб, перебив дыхание, оцарапал чем-то нестерпимо горячим. Взвился костер с острыми языками, слизывающими тьму утреннего зимнего неба, заставляя тени скакать и изгибаться в дикой неистовой пляске. Сочетание обжигающего жара и колючего холода, ярких всполохов и тёмного провала окружающего пространства, растянувшийся до бесконечности момент и эхо «всепоглощающего гула времени» – адское амбигю сбивало с толку, смешивалось до потери способности к различию взаимоисключающих противоположностей, диалектически сливаясь в немыслимое единство.
«Все случайности - не случайны» – отчего-то неожиданно спокойно и необъяснимо подумалось мне.
Я поднялся, и, не отдавая себе отчёта, отряхнувшись, смотрел, не мигая: на темные силуэты, толпящиеся по ту сторону границы освещенного круга и не смеющие в него вступить, оставаясь безликими сгустками сумрака; на вдруг пошедший крупными хлопьями снег, стремящийся поскорее прикрыть собой обугленный остов, стереть с белоснежной свежеуложенной скатерти, неестественное чернильное пятно; на свои ладони в темно-рубиновых каплях, отблескивающими оранжевыми огоньками.
Мне вспомнилось