Впрочем, обычно я люблю туман, мне уютно в нём, безопасно, он укутывает пушистым одеялом и всё вокруг приобретает мягкие очертания; эта размытость призрачных форм умиротворяет, смягчаются также и звуки, становятся таинственными, интимными. Но не сегодня.
Я затворил окно и запахнул тяжелую штору. Хотелось ещё погреться в жёлтом свете ночника, сидя в мягком кресле, с книгой в руках. Не спалось. Думалось. Конечно, не про загадочные происшествия, без отгадок, а о ней. Прилететь сюда, чтобы встретить её – утренний фатализм раньше за мною не наблюдался, но сейчас казалось, что всё случившееся пропитано логикой намерений. Очевидно, не моих. А руководствоваться приходилось, как всегда, логикой обстоятельств. Предусмотрительность, прозорливость, проницательность, дальновидность (что всё-таки из этого синонимы? Или это частично пересекающиеся смысловые множества?) – необходимые, но недостаточные условия безопасности. Но, возможно ли применить всё это в свете внезапно нахлынувших чувств и уберечься от любви, любви с первого взгляда? Уберечься от чувств – реально ли это в принципе?..
… К завтраку было мало людей, но Елену я увидел издали. Приблизившись на расстояние метра, и заранее тепло улыбаясь ей, натолкнулся на её отчуждённый холодный взгляд, которым она отбросила меня с возмущенным недоумением. Я почувствовал себя круглым идиотом. Кстати, со временем, круглый дурак может стать сферическим, если ещё, и предрасположен к полноте. Я, всё-таки решил выяснить причину такой перемены в ней, и приблизился к новоявленной Калипсо.
- Елена, доброе утро. Что-то случилось? – Я был насторожен и чуток, пытаясь считать невербальные сигналы и дешифровать их в нечто информативное.
- Мы разве знакомы? – Она неподдельно удивилась.
- Но вчера вечером и ночью мы… разговаривали…долго, - я замялся, понимая, что выгляжу обманщиком, который лжет без причины, так как это делают, порой, дети. И оправдываются они так же. Вообще, мужчины гораздо больше дети, чем выглядят со стороны, особенно влюблённые. – Вы разве меня не помните? Я – Александр. – Сделал я отчаянную попытку пробудить её память.
- Если это такой необычный способ познакомиться, то я не понимаю. – Она коварно, но холодно улыбнулась. – Вы оригинал. Это лестно, но я отвечу вам отказом.
Елена гордо повернулась и уверенной походкой, ощущающей себя всегда правой женщины, даже не поинтересовавшейся – откуда я знаю её имя, направилась к дальнему от входа столику, к уже ждавшим её, идальго Дон Кихоту де ла Манча и его извечному спутнику Санчо Панса, вызывавших во мне тошноту и оскомину. Моя растерянность была видна всем, внимание к нашему диалогу – чрезмерным. Я поспешил ретироваться до злорадных улыбок и насмешек.
Что ж, всё заканчивается, но с разной скоростью: деньги и признательность – быстро, любовь и зима – медленно, остальное – по-всякому, и только стыд и глупость – никогда…
… Мне нужно было срочно занять свои мысли чем-то совершенно отвлечённым, чтобы нивелировать туше фиаско с Еленой, в роковой битве при барной стойке. Я спонтанно выбрал «Постижение истории» Тойнби, видимо, чтобы успокоить себя тем, что бывали провалы и помасштабнее. Прошло всего полчаса, а мои думы уже были отягощены более глобальными материями, чем неудачи в личной жизни. Много ли нужно человеку, чтобы упорхнуть в свою башню из слоновой кости и затаиться там, делая вид, что вышел из реальности, поставив её на паузу? Всего лишь очередная травма, причинённая кем-то из окружающих собратьев, соседей по цивилизационной обители. Я даже начал писать эссе по следам своих соображений, по мере прочтения труда великого учёного. Возможно, интересовало меня влияние личной жизни лидеров на принятие исторических решений. Потом остановился, задумался – опять, ощутил себя на середине моста, в верхней точке его прихотливо изогнутой дуги, в пропасти межмирья.
Существуют ли всечеловеческие культурные и моральные ценности, те, что для любого человека подходят и значат одно и то же – добро, красота или что-то ещё? Такое, что послужит мостом из констант между всеми культурами, и даже нечеловеческими? Может то, что является конечными целями развития этих культур – сопоставимы ли они или принципиально расходятся? На чём ещё можно построить межкультурный диалог? На взаимовыгоде? Взаимоуважении и научном интересе? Обоюдном страхе, желании избежать проблем и договориться? Математике, как универсальном языке? Насколько для таких культур будет разниться понятие «цивилизованное существо»? Вы же съели сердце своего врага, милейший, а ещё «цивилизованное существо». Насколько показательны принятые мерила нравственности? С чем предстоит столкнуться человеческой цивилизации в будущем?..
… Холодный пронизывающий ветер содрал все чёрные, постоянно меняющие градус тощие углы птиц с небосклона. И падали, падали они с грозных небес на великий и славный город, сделавшийся обиталищем бесов и пристанищем грехов. Город поглощал их без следа, без памяти, без сожалений. Стыли каменные статуи, одинокие фонтаны и вытянувшиеся рядами деревья, кованые бутоны скамей и колышущаяся бахрома выключенных гирлянд. Снег, теперь уже до весны, пленил газоны, застелил крыши домов, укутал головы памятников, сплошь одетых не по погоде. Небо заволоклось всеми оттенками серости до синевы, с бледно-жёлтыми прожилками, на западных окончаниях, перецветающими в нежно-красные. Синяя дымка вилась над шумным городом, наполненным тусклым зимним светом, без следа его источника. Наконец, я прервал своё сумеречное существование, и увидел дневную жизнь. Она была насыщена лишь блеклостью, обыденностью и запахом выхлопных газов. Время тянулось медленно, просачиваясь в будущее по каплям, выжатым из ткани настоящего. Незаметно вечерело. Темнота постепенно съедала пространство, разливаясь из дверных проёмов, высветляя оконные рамы и пластинчатый доспех радиаторов. Вместе с тьмой пришла пурга.
Электричество отключили ещё с обеда, я зажёг свечу и поставил её посреди стола, то и дело, поглядывая на крестообразно вздымавшиеся крылья теней на потолке. Был ли тот вечер также снежен и вьюжен, Борис? Было ли тебе также муторно на душе, хотелось заползти с головой под одеяло и не слушать однообразные напевы ветра? Или ты был весел и горяч, и сам чёрт был тебе не брат? Подвывал ли ты по ночам, терзаясь о судьбе своего собрата по перу, не бережёного мученика Осипа? Винился ли ты старым теням утраченного иконостаса? Был ли он мастером? Что ты ответил бы на исходе жизни? Что бы вы ответили прямо сейчас, в тягучий и страшный год 2022-й от Рождества Христова?
Ветер стучался в окна, звал, протяжно и жутко взвывая демоническим контральто в воздуховоде; закручивая маленькие торнадо, он, разочаровавшись, бросал их, и поднятые было снежные спирали, на мгновение, застывая в образе витой пары ледяного ДНК, погружались в хаос инерционного разброса. По низкому небу, поспешая за горизонт, змеились, извиваясь давили, вытянутые тяжёлые тучи и острые шпили башен города норовили проткнуть им брюхо, в георгиевском экстазе.
Нахохленные, продрогшие, склонённые против ветра, похожие на гнутые ржавые гвозди, люди, бурыми руническими загогулинами вырезанными на выцветающем берестяном пейзаже, сосредоточенно пробивались на островки благоденствия. В тепло и уют модерновых пещерок, среди которых, порой, встречались даже индивидуальные, на посрамление нашим кроманьонским предкам, с их неизбывной бессознательной тягой к малому коллективизму, в ущерб индивидуальным свободам. Чадящий костёр, объедки в самом дальнем углу, пахнущие шкуры животных, наскальные картины охоты в бликах иногда оживающего сверх меры пламени, унылые разговоры, детское хныканье, кровавые отпечатки ладоней, вымазанных сиеной. Брр… Правда, исповедующие индивидуализм неандертальцы, не выдержали конкуренции, но что нам до этого?
Где-то едва слышно тоскливо жаловался Сальваторе Адамо – снег в его мире всё падал и падал, хотя в моём уже закончился, и в воздухе одиноко маялись запоздалые снежинки, грациозно порхая, изобретая замысловатые траектории, словно не желая подчиняться непреклонной гравитации. Огромный дымчатый кот, развалившись на подоконнике, пытался подбодрить меня лукавой чеширской улыбкой, в которой расплывался немедленно, после очередного грандиозного зевка с превентивной демонстрацией устрашающих атрибутов хищника, хоть и одомашненного, но не терпящего лишнего внимания к своей персоне, особенно тактильного. Сам по себе он гулять не желал, считая это пустой глупой забавой, поэтому, учитывая его склонность к вечерней сытой говорливости и миросозерцательной рассудительности, и будучи решительно против совершения необоснованных движений, прозывался Сократом. Видимо, древнегреческое имя импонировало этому представителю кошачьего племени, ибо отзывался он на него с готовностью, в особенности, когда произнесение его напрямую было связано с едой. Сократ был гурманом. И считал, что все близкие его в этом должны понять и, более того, испытывать солидарность, потому как трапезничать в одиночестве не любил…
… Настолько был я поглощен «обзором покамест незримых реальностей мироздания», что проснувшись, долго не мог понять, где я и что происходит. Я не помнил момента перехода в страну сновидений, даже приблизительно, и это настораживало. Меня теперь всё настораживало. Мне снился родной город, так явственно, так ощутимо. Мой кот, уже давно гуляющий по лунной дороге со своим великим тёзкой. К чему бы всё это? Я посмотрел на часы – без одной одиннадцать. Предстоит полночь.
Включив ноутбук, я стал искать написанное накануне эссе. Открытый документ был сделан лишь на треть, да и эта треть сильно отличалась от финального варианта, я знал это, но никак не мог заставить себя вспомнить, что именно было в нём, и испытал лишь недоумение пустоты в памяти и мучительное чувство досады на самого себя и технику. Но росла внутренняя уверенность, что документ я сохранил, как полагается, и дело не в моей невнимательности или техническом сбое. Я осознал вдруг, что мыслей, составивших основу документа, я никогда не вспомню и эссе это не закончу, сколько бы ни пытался сделать его заново. Было там нечто важное, критически важное. Словно повелели мне: «Не пиши сего!». Осталось лишь ощущение, что это была по-настоящему качественная работа и радость от снизошедшего вдохновения, рождавшего оригинальные мысли, свежие сентенции и неожиданные выводы. Всё это было утрачено ныне и казалось придумкой озорницы фантазии, пытавшейся меня и сейчас убедить в том, что оставшиеся тени воспоминаний – очередная её игра, такая же забавная, как déjà vu. Разочарование, ощущение бессилия, смирение…
… ad astra
Сидя