Посмотрев на наручные часы, мирно почивавшие, как ни в чём не бывало, на прикроватной тумбе, я понял, что всё же нашёл способ убежать от ненавистной субботы – было около четырех утра воскресенья. Я постоял в неуверенности, покачиваясь, вынул иглу капельницы, поджав руку. Плотные шторы были задёрнуты, дверь лишь прикрыта. Может моё видение не сбылось? Но, подходя к двери, я понял, что уже давно учуял запах серы и горелого дерева, с самого пробуждения. Сердце неистово колотилось, отдавая в лопатку, как будто Харон похлопывал по спине, объявляя о конце поездки. Набравшись храбрости, и оставив надежды, я вышел, ослабевшей рукой распахнув портал в ад. Цербер, на удивление, так и не объявился.
Бар и гостиница оказались в стороне от потоков раскаленной лавовой реки, практически уничтожившей городок, который был ниже почти на километр и стоял в аккурат супротив горного ущелья, из которого, как по литейному жёлобу хлынул огненный поток. Уцелела только церковь на холме, побитая лавовыми бомбами, вся в чёрных пятнах, с опасно накренившимся крестом на верхушке и сброшенной змеиной кожей черепицы. Зарева пожаров плыли в дрожащем раскалённом воздухе. Какая-то тёмная масса приближалась, втягиваясь вверх по острому склону, направляясь точно к гостинице. Скопление приблизилось, явив неоднородную структуру. Это были люди. Плотными рядами, шли они, целенаправленно, неотвратимо, в молчании. И вот, они уже в десятке метров от веранды, я направился к лестнице и, спустившись на одну ступень, остановился, почувствовав угрозу. Внизу, передо мной, стояла Елена, с влажными от выступивших слёз глазами. Она была с ними, она была частью их, частью немой кровожадной толпы, требующей возмездия, замершей перед последним актом, пока автор перечисляет действующих лиц. Я увидел, в отсвете далёкого пламени, детей, немигающе взиравших на меня большими взрослыми глазами. В плохие времена дети взрослеют быстро.
Всё вокруг было покрыто хлопьями белесого пепла, словно грязным снегом и напоминало родной мне север. Уцелевшие деревья, утратившие листья, были будто облеплены инеем, а в воздухе кружился хоровод снежинок. Мне неодолимо захотелось домой. Ностальгия поселилась во мне. Нет ничего лучше дома.
Неведомский протиснулся сквозь сомкнувших строй людей, где-то с правого фланга, и смотрел, бессильно опустив, измазанные сажей и влажно блестящей кровью, маленькие азиатские ладони. И ты, Брут? Во мне вскипало возмущение.
Почему они решили, что я хоть как-то мог повлиять на титанические карающие силы природы, а может даже сам вызвал их? Неужели я был слишком уныл и горделив? Нет, им просто нужно было на ком-то выместить свою ненависть, свою растерянность, свой страх, своё безумие.
Но, размышлять уже не было времени, толпа качнулась вперёд, как один человек, и один человек, и надвинулась…
...magistra vita
… Я люблю город, я понимаю его, чувствую. Я смотрю на него сквозь тьму ночи, и огненный лабиринт черт его лица дрожит в морозном воздухе. Вдалеке виднеются тонкие, прочерченные благородным неоном, гордые дуги мостов. По пересекающимся иллюминированным полосам улиц ползут механические светлячки. Бархатная тишина, воздух, напоённый огнями и ночью, щиплет ноздри терпкой свежестью.
Она обернулась – прекрасная, грациозная, изящная, даже в зимней объёмной одежде, и улыбнулась мне:
- Может, пойдём домой, любимый? Холодно. – Она вынула из карманов тонкие женственные кисти и принялась дышать на них, создавая облачка тумана, кутающего их до призрачности.
Что-то почти незаметно упало, украдкой скатившись по тёмной ткани её куртки, заговорщицки зеркально подмигнув, незадолго до нырка в снежную пучину. Ключи, подумалось мне…
