Prior versio

десять-пятнадцать старше, но казалось на целую жизнь…

       - … Почему вы решили отказаться от борьбы? Помнится, род Неведомских имел множество доблестных воителей и политиков. Ваши предки много раз доказали свою непреклонность, особенно, в принципиальных вопросах выбора сторон.
       - Ну что же, вполне резонное замечание, mon chér . Знаете ли, предки болонок были волками – нельзя судить о потомках по их предкам. Иногда свобода выбора – это свобода от совершения выбора.  Я думаю, вдолгую выигрывает тот, у кого лучше нервы. Когда достаточное время сидишь на берегу, мимо проплывает много разного и неожиданного. – Он с весёлым прищуром посмотрел на меня, видимо, следя за реакцией – верю или нет. Я выждал паузу и совершенно непристойно прокомментировал:
       - Сдаётся мне, лукавите вы, как Лейба Бронштейн, господин граф. Тоже мне, испуганный опальный оппозиционер. – И прямо ответил на его взгляд.
       - Недоверие – основа выживания среди акул социума. – Неведомский усмехнулся, он говорил на русском с ощутимым акцентом, и явно брал паузу для перевода своих мыслей. Был ли он по-прежнему русским, задумался я. Скорее нет, человек принадлежит тому народу, на языке которого он думает.
       - Успокойтесь, если я и акула, то карибская рифовая, для человека в основном, не опасная, если, конечно, не вздумать на меня охотится, и, кстати, также люблю танцевать. – Посмеялся я, и повернул голову, чувствуя себя куском стали, почуявшим магнит.
       Меня притягивала восточная красавица, сидящая и по-прежнему улыбающаяся в компании одиозной парочки. Видимо, я замирал, теряя нить разговора, когда её взгляд встречался с моим, а это происходило всё чаще.
       - Хочется стукнуть вам по колену и сакраментально воскликнуть: «Почему ты молчишь?» - Неведомский рассмеялся. – Она и правда, очень красива. – Потом пробормотав нечто, вроде: «Без руля, но с ветрилами», сказал, уже сочувственно. – Нужно вас срочно чем-то отвлечь.
       - Это будет действительно непросто. – Я не смотрел на него, мои глаза были прикованы к столику слева, так, что спутники прекрасной незнакомки вскоре  стали недобро поглядывать на меня. Она, казалось, этого не замечала, притягивая всё больше.
       - Почему вы решили приехать сюда именно сейчас? Ведь не сезон. – Неведомский искренне старался переключить меня на иное настроение.
      - Честно говоря, я сбежал. – Этот человек интуитивно внушал доверие и я стал говорить свободно о том, что произошло, что мучило меня уже несколько дней. А может, сказалось количество выпитого или мне нужна была аутоиндульгенция проявления слабости под удобным предлогом сочувствия постороннего, но такого располагающего к себе? Может и просто тёплое участие другого человека, такое простое и понятное, ведь у каждого существует предел терпения и если он не поделится своими мыслями с кем-то, то просто взорвётся...

       - … В городской больнице сказали, что нужды в дальнейшем пребывании там нет, и быстро выписали на амбулаторное лечение, предупредив, что показаться на приёме врача поликлиники нужно обязательно. А также, что о случившемся придут опросить меня специально уполномоченные люди.
       Прошло несколько дней, раны очень быстро затянулись, не оставив шрамов, синяки сошли, и никаких последствий случившегося не осталось. Уполномоченные люди так и не появились, и не то чтобы я об этом особо досадовал, думая, что всё произошло по какой-то нелепой случайности, но всё-таки это было странновато, как-то не логично и труднообъяснимо. За время, проведённое в больнице искореженная масса металла, бывшая автомобилем, куда-то пропала без следа. Зачем и кому она понадобилась, я объяснить также не могу.
       Дальнейшие мои усилия выяснить, что же такое произошло, привели лишь к ещё более загадочным вещам – оказалось, что водительского удостоверения я не имею и никогда его не получал, ровно как и не покупал машину. Так, во всяком случае, значилось во всех базах. Удивительнее всего было и то, что коллеги и прочие знакомцы не помнили, что видели меня за рулём авто. Про взрыв поначалу соседи говорили неохотно и туманно, а затем и вовсе перестали, как по команде, одновременно. Я перестал что-либо понимать, только ощущая, словно происшествие стремится исчезнуть из реальности, будто его намеренно стирает кто-то. И чем больше я этому сопротивлялся, доказывая что-то, расспрашивая и утверждая, тем больше меня сторонились и недоуменно смотрели мне вслед, после бессвязного разговора. В итоге, я просто удрал.
       - Вам нужна моя оценка вашей исповеди? Не думаю, mon chér. Но мне всё же удалось вас отвлечь, она ушла. – Неведомский благородно наклонил голову в направлении столика, за которым я наблюдал целый вечер, за исключением последних пятнадцати минут, когда был слишком погружён в себя.
       - А знаете, что самое странное? Я уверен, что изменились и некоторые другие, менее значимые детали, которые я помню совершенно иными – несколько раз появлявшийся, и снова без следа пропадавший со своеобычного места, киоск «Мороженое», другой оттенок цвета дома напротив, куда-то делись некоторые вещи из моего гардероба и появились другие, которые я не покупал и вообще в глаза не видел. – Я поднял взгляд. – Он серьёзно и молча смотрел на меня, ожидая продолжения.   
         Небольшой тик под правым глазом почему-то ассоциировался с раздраженной кошкой на грани терпения, с подрагивающим хвостом. – Так вот, изменилась даже дата моего рождения – уж это-то я не мог перепутать или забыть. Некоторых людей не оказалось в списке контактов телефона, не то чтобы очень близких, но всё же. Другие разные мелочи, привычные пустяки, вроде формы ручек дверей, вкуса зубной пасты и направления оборотов замка. Я уже ничего не понимаю, может мне просто снятся очень реалистичные сны, и я настолько проникаюсь их достоверностью, что подменяю реальность видениями? Или просто схожу с ума? – Мы помолчали. Незаметно почти все посетители ушли, и я удивился, как такая толпа могла исчезнуть незаметно, растворившись во мраке горной ночи, царившим за окнами. Неужели я настолько был увлечен собой?
       - Бар закрывается – тихо промолвил Неведомский. – Три часа пополуночи.
       - Да, уже пора. – Я испытывал неудобство от неуместного и стыдного распаха души. – Владельцы, наверное, установили строгое правило, если все уходят ещё до закрытия?
       - Видите ли, mon chér, собственно, владелец - я…




       … Она ждала на открытой веранде, и я не удивился, словно догадывался, что так и будет.
       - Любите гулять в ночи?
       - Да, - произнесла она на удивление хрипловатым и уставшим голосом, - ночь, горы, луна, стихи – люблю, и не могу противостоять. Почитайте что-нибудь. О том, откуда вы, о вашем доме. Вы ведь, северянин? – Женщину явно позабавил невольный каламбур.
       - Откуда вы знаете, что я могу что-то прочесть? – Я был удивлён.
       - Да, ладно, не будьте занудой. Назовём это женской интуицией. – Она сделала сложное лицо и я не смог его разгадать. 
       Что мне оставалось делать? Разочаровывать не хотелось, а хотелось нравиться. Мимо нас по невероятной дуге пронеслась ночная птичка, обдув разгоряченные лица маленькими крыльями – не иначе, инкарнация какого-то аса заскучала. Я тихо начал:















       - Необычно. А почему без рифмы? Хотя, хорошо, что без рифмы. Обычно она скрывает недостатки.
       - Это белый стих. Вы ведь хотели о доме, а там сейчас всё белым-бело. Наверное, вы правы насчёт недостатков, но рифму я тоже люблю, просто с этим так вышло. Впрочем, не чужд прозе. – Что ещё мне было ответить? Соглашаться с красивой женщиной приятно. Елена задевала что-то во мне, что-то особенное, глубинное, полуосознанное, то в чём признаёшься себе лишь изредка, перед тем как уснуть, «и видеть сны, быть может», добавил я, усмехнувшись. Впервые ощутил себя Парисом и понял его. Мне было безразлично, свободна ли она.
       - Пишете прозу? Что-нибудь эдакое, модернистское про Будённого и полноту, что-то такое мне советовал, помнится, хозяин бара? – Она, казалось, была удивлена, и от этого, явно желала поддеть. – Не подумала бы, я была уверена, что вы романтик, а проза это так…м-м…
       - Прозаично? – Улыбнулся я. – Но почему бы и нет? Проза прозе рознь, как бы ни банально это звучало. В конце концов, она бывает и романтической.
       - Мне кажется, вся романтическая проза закончилась в девятнадцатом веке, вы ведь не оттуда? Ну, это если не смотреть на одежду. – Она уже откровенно иронизировала. – Или вы зачинатель неоромантизма? Было бы забавно и ещё более необычно, чем я думала.
       - Не возьмусь определить, - притворно насупился я на мгновение. – Да и не к чему. Всё равно почитать не дам.
       Мы помолчали. Ночь была восхитительна. Её запах дурманил.
       - Вы один? – Спросила прелестница, пряча в притворном прищуре зеркало души.
       - Да. – Просто ответил я на прямой вопрос.
       - Почему? – Это была уже бестактность.
       - На этот вопрос не смогли бы ответить даже оба моих психолога.
       - Оба? – Она заинтересованно наклонила голову.
       - По одному на каждую из личностей. Я шучу, конечно, у меня их нет. Не знаю, почему один – я всегда один. – Горько ответил я. Она приблизилась.
       Веранда была освещена цепочкой ярких ламп, тянувшихся волнами по периметру. Я хорошо видел её смуглое лицо, с резкой, но восхитительной гармонией, под стать мелодиям окружающих гор, черт; неестественно светлые для такой женщины глаза, контрастировали с ними, до странности ощущения северного холодного течения в южных, прогретых солнцем водах.
       - Говорят, что если у человека расширены зрачки, ему или страшно, или нравится тот, на кого он смотрит. Вам не страшно? – Я тихо усмехнулся.
       - А вам? – Она дерзко усмехнулась в ответ.
       - Ну, может самую малость. Боюсь окунуться в бездну ваших глаз и не вынырнуть больше, околдованный, так и остаться частью вас, одним из многих, поддавшихся этим неодолимым чарам,  но всё же счастливым от возможности быть всегда с вами, даже потеряв себя.
       - Вы всё же романтик, один из последних…

       … Светало. Сделалось холоднее. На местность вокруг опустился плотный туман. Поезд, погружаясь в него, пропадал из виду, вагон за вагоном, словно его стирали, и звуки его движения тут же затухали, навеки пропадая вместе с ним. Невдалеке, на узком горном приступке, прилепилась к скале тонкая башня с откушенной низким облаком верхушкой, словно леденец, до которого добрался нетерпеливый ребёнок. Преследовало неизбывное сюрреалистичное ощущение кошмарного тягучего сна. Когда ты идёшь, но не двигаешься с места,