Как Вероника попала в кабалу

насиловать. Приходила домой, первым делом заваливалась на диван, лежала пластом два часа. Лежала бы до конца дня или до утра, но заставляла себя вставать, чтобы поесть-попить да сесть к компьютеру, написать хоть страничку — третий роман заканчивала, осталось буквально две главы, глупо бросать на финише. По дому ходила враскорячку, как пингвин, которого акулы изрядно потрепали о морские волны. Спина, шея руки, ноги – все ныло и протестовало.

Ночью засыпать не давали судороги в икрах. Однажды проснулась от того, что не чувствовала пальцы рук. Если они долго не будут получать крови,  отомрут. Не сможет писать. Паника! Принялась судорожно тереть о простыню, разминать. Пальцы покалывали, возвращаясь к жизни. На следующую ночь — то же самое.
От длительного хождения и стояния ступни рапластались и превратились в  лягушачьи лапы, резко расширяющиеся от пятки к пальцам. В старую, кожаную обувь не вмещались, пришлось купить просторные, тряпочные тапки. Ступни стали чувствительные с двух сторон – где кость большого пальца и кость мизинца, чуть заденешь, вскрикнешь. Боль поднималась вверх, в пах, стало тяжко передвигать ноги. А-а, вот почему зомби ходят своеобразно – не поднимая ноги, а будто подтягивая…

Ужас обуял Веронику. Да они тут из нее зомбированную инвалидку сделают! И никому до ее страданий нет дела. Тяжких повреждений не имеет, идти ко врачу нет смысла. Что она ему скажет? «Все тело болит» – слишком расплывчатое определение. Так говорит каждый, кто не хочет работать.
До этого проклятого «траекта» она была практически здорова. Теперь наполовину. Какой выход? Ждать, когда что-то конкретное сломается в организме? Тогда назначат ей пенсию с прибавкой для покупки лекарств и отстанут навсегда.
Печальная перспектива.

Забила тревогу.
Просмотрела на свою тему материалы в интернете. Много чего написано, а конкретных советов нет. Обратилась с письмами к политическим партиям, фракции которых находились в том же здании. Ответили только из «Социалистической партии». Ходила туда.
В комнате фракции сидели две молодые девицы, вероятно, помощницы. Ту, которая разговаривала с Вероникой, звали Мирта. Лицо уставшее, голосок тонкий – такие не бывают у людей, принимающих решения.
Вероника высказала жалобы. Используют ее практически как рабыню. За то же количество часов постоянные работники получают на сто пятьдесят евро больше – уже дискриминация. Вдобавок – не учитывают возраст, нельзя же людей после пятидесяти заставлять целый день физически трудиться, причем с самого начала, ведь она пять лет просидела дома. И не по своей вине.

Во время ее рассказа Мирта сочувствующе качала головой, иногда вставляла:
— Да, мы понимаем… Получаем много жалоб… – Потом сказала: — Вы попали под «закон о соучастии в социальной жизни», а он широк. Да, имеются нарушения, мы о них знаем. Но что-то исправить… Единственное, что можем – поднять вопрос на следующей сессии городского совета с участием бургомистра. Это в конце следующего месяца… — И сделала такое жалостливое лицо, будто ожидала, что Вероника ее пожалеет.
Жалеть их? А кто пожалеет ее? У нее жизнь отняли, оставили боль…

Ясно. От них помощи не жди. По-быстрому распрощалась, вышла.
Написала жалобу на Азиза, что за месяц ни разу не поинтересовался — как у подопечной идут дела. В ближайшую пятницу он явился для разговора.
Выглядел… не то, что напуганным, но слегка обеспокоенным. Расспросил очень вежливо и подробно. Насчет работы. Насчет жалобы. В конце сказал, что снижает количество часов с тридцати двух до двадцати, теперь ее расписание – с семи до двенадцати. Еще сказал, что назначил встречу со врачом трудовой комиссии, который определит ее пригодность к работе.

Дал ей листок с объявлением – требуется работник в прачечную. В глаза бросилось первейшее условие: работа тяжелая, кандидат должен быть в хорошей физической форме. Для чего дал, ведь понимает, что Вероника ни с какой стороны не подходит? Дал, чтобы показать – он про нее не забыл, пытается найти оплачиваемую работу.
Взяла листок, сказала, что отошлет им резюме.
И оба понимают, что никогда не найти ей работу, ни самостоятельно, ни с помощником. Это игра. Административная машина в действии.

Азиз протянул для подписи листок, на котором стояло «жалоба удовлетворена», рука дрожала. Вероника подписала. Она была удовлетворена. На данный момент.
Через две недели врач комиссии установил ей регламент – четыре часа в день.
Время каторги сократилось, но мало что изменилось в ее состоянии. Первую половину дня трудилась, вторую лежала. Ночью страдала. Она имела высокую границу боли, но любое терпение не бесконечно. Жалко наблюдать, как собственное тело – которое она любила и холила,  разрушалось на глазах. И ради чего? Только потому, что кому-то наверху взбрело в голову выгнать безработных на работу, как стадо баранов, не разбираясь – молодой-старый, больной-здоровый. Пусть все отправляются, там увидим.

Взяла неделю отпуска, дать отдых мышцам и успокоить терпение. Провела отлично. Дописала роман. Сходила на главный пляж Гааги с труднопроизносимым названием Схейвенинген полюбоваться на недавно установленное колесо обозрения. Кино посмотрела — четвертую серию про Борна. Кстати, не понравилось: акций слишком много, за ними теряется сюжет. То же самое с последней серией про главного шпиона всех времен и народов Джеймса Бонда «Спектр». Наверное, мода сейчас такая в Голливуде – побольше спецэффектов, поменьше смысла, над ним думать надо, а некогда.

В первый рабочий день прокляла отпуск. Тело категорически сопротивлялось входить в прежний каторжный режим, от которого думало, что избавилось. Когда поняло, что сопротивление бесполезно, заскулило, заныло пуще прежнего.
В трудную минуту человека поддерживает надежда. На что было надеяться Веронике? Только на то, что когда честно отработает прописанные в траекте полгода, от нее отстанут. Надежда слабая: Рэймонд как-то обронил, что контракт может быть продлен. В приказном порядке. На неопределенный срок.
Он был бы рад. Он получал хорошие отзывы от обитателей пятого этажа, пару раз говорил Веронике, что доволен ею. Конечно, доволен. Она человек старой советской закалки, в нее чувство ответственности въелось, как в шахтера угольная пыль. Если что-то делает, делает хорошо. Чтобы своя совесть была спокойна, и чтобы начальство не вякало. И никому невдомек, что из последних сил, что каждый день в поту, домой приезжает, потеряв килограмм веса за четыре часа.

Да. Попадешь в административную машину, не выберешься…
Ехала на велосипеде, тупо глядела на луч, освещавший дорожку, сырую от висевшего тумана.
Ночь. Вернее, утро, которое еще не началось. Погода не по-осеннему тихая, ясная, но звезд не видно: они высоко и далеко, на земле их затмили свои звезды — светофоры и фонари. Движение на улице практически в одном направлении, в центр. Веронике тоже в центр, на кабалу. Хорошо, сегодня пятница, за ней три выходных. Отработает, будет отлеживаться.
Вот что ее занимает. Сегодня двадцать шестое октября, по идее должен быть последний день ее траекта. Это по ее идее. От контакт-персоны Азиза пока информации не поступало. Две недели назад она запрашивала с ним встречу именно на эту тему.

Хорошенько подготовилась. Сходила к домашнему врачу, объяснила –  руки днем болят, скрючиваются, ночью теряют чувствительность, то же самое с ногами, вдобавок судороги. Он осмотрел, поставил диагноз: защемление нервов. Обычно проходит само, в тяжелых случаях требуется операция.
С тем Вероника явилась на беседу к Азизу. Он выслушал. Посмотрел в компьютер. Подумал. Говорит:
— В досье стоит, что вы ухаживаете за тяжелобольным человеком.
— Да.
Протянул бумажку.

— Здесь формуляр, заполните, пожалуйста.
Пошла в соседний кабинет заполнять.
Первая строка спрашивала имя-отчество тяжелобольного. Вероника написала – Герард Кулеман.
Вот что с ним приключилось.

Герард имел в собственности жилье на первом этаже длинного, трехэтажного строения — в русском понятии это квартира, голландцы называют общим словом «дом». Дом Герарда соседствовал стеной с местной кафешкой под названием «Дубок». Название невинное, а посетители — тертые дубы. Особенно, когда выпьют. А выпивали в кафе каждый день. Пьяные себя не контролируют, орут среди ночи, мочатся где попало, блюют, совершают другие не совсем законопослушные и общественно-приличные поступки.

Вся округа молчала, а Герард возмутился. Он свято верил, что закон на его стороне, и стал собирать доказательства, чтобы, в конце концов, кафе закрыли. Установил камеры — наблюдать за посетителями, каждое нарушение фиксировал, копировал на диски и с сопроводительным письмом отсылал в инстанции. Вызывал полицию – они поначалу приезжали, потом сказали «слишком часто звоните» и перестали реагировать. Он нанял адвоката, обращался в суды. Писал в газеты, на телевидение, политическим партиям. Писал жалобы на полицию, на бургомистра и прочая, и прочая.

Втянулся в окопную войну против владельца «Дубка» и его клиентов.
Война длилась уже лет десять.  Но ему не светило ее выиграть.
Попробовал крайнее средство – продать дом. И тут неудача: грянул кризис, дома перестали покупать.
Когда невозможно изменить ситуацию, надо изменить отношение к ней.
Ему бы смириться. Остыть. Рассудить здраво.
Дожил до пенсии, так наслаждайся заслуженным покоем в своем комфортабельном домике с садиком и не становись в стойку из-за каждого нарушения общественного порядка. Да, не повезло с соседями, но нет смысла «бодаться с дубом»: за него система, за Герарда только адвокат. И только потому, что получает от него деньги.
Но смириться не позволяла гордость бывшего военного моряка.

Посвятил он свою жизнь борьбе против кафе. И Веронику хотел втянуть. Поначалу она поддерживала, выслушивала, давала советы, ходила как свидетельница на заседания. Потом поняла — бесполезно: клиенты кафе совершали не преступления, а правонарушения, за них владельца журили, на том кончалось. Это мелочи. Из-за них никто не будет закрывать  заведение, лишать людей возможности ежевечерне собираться и общаться.
А Герард не понимал и продолжал.

Когда занимаешься чем-то непродуктивным, это отражается на всем: настроении, поведении, здоровье. Из жизнерадостного, юморного человека Герард превратился в угрюмого зануду. Злился на весь свет, в том числе на Веронику. Разговаривал об одном. Звонил ей десять раз на дню и жаловался – там его не выслушали, там отмахнулись, а посетители кафе продолжают нарушать: пьют пиво на улице, покупают у дилеров наркотики, рычат мотоциклами среди ночи.  Обижался, когда она просила не нагружать ежеминутно негативом, у нее психика тоньше, нарушается легче. Не выдержать ей. Пусть разрушает