Как Вероника попала в кабалу

никому нет дела, что она не живет, а болит, что сходит с ума среди не имеющих ума…

Рядом копошится гномиха Ани — бормочет под нос, возится с пакетами. Она диабетичная, каждый день приносит с собой кучу лекарств. Во время пятнадцатиминутной кофейной паузы первым делом достает шприц и препараты, задирает халат-распашонку и колет себя в живот. Выпивает несколько разноцветных таблеток и сидит пару минут неподвижно, со стеклянным взглядом. Потом оживает, оглядывается – все ли видели, какая она ответственная, готова умереть на работе. Никто на нее не смотрит, каждому до себя.

Ей пятьдесят девять, кругом больная, могла бы не работать. Но она одинокая, дома делать нечего. Когда напичкает себя лекарствами, энергии хоть отбавляй – моет, чистит, пылесосит как заведенная. Рэймонд ее ценит за безотказность и глупость.
Вероника ее не ценит за внутреннюю порчу и патологическую лживость. С ней, более чем с другими, невозможно общаться.
Противно даже здороваться.

Иногда, чтобы не создавать враждебной атмосферы, Вероника говорит ей пару слов.
— Пакет красивый. – Обычный, голубой, с эмблемой супермаркета «АлбертГяйн».
Ани поднимает голову и заводит:
— Пойду сегодня за покупками. Должно происходить, а? — У нее присказка – «должно происходить». Кофе попить, в магазин сходить, инъекцию сделать. — Молока надо купить, хлеба. Вчера после работы к подружке зашла. Заговорились. На ужин осталась. Ее муж пасту делал…

По привычке одиноких и никому не нужных людей Ани, когда к ней обращались, начинала говорить и не прекращала, чтобы подольше задержать на себе чужое внимание.
Вероника бесцеремонно повернулась спиной.
За столом мастеров сидели двое: белобрысый Мишель и черноглазая Бинас.  Мишель высокий, плотный, что не остановило Веронику однажды с ним крупно поцапаться…

Ёлы-палы, за последние шесть лет наверху она не скандалила столько, сколько за последние шесть месяцев в подземелье. Ну, неважно. Это от отчаяния. У Мишеля она как-то попросила мешки для мусорных бачков, он стал ее поучать, мол,  должна экономить, мешки не выбрасывать, а вытряхивать и возвращать на место.
Ее взорвало. Отчитывает, а сам-то кто? Мальчишка, тридцать лет, недалекий умом. Показала ему, где раки зимуют. Правда, орала не от всей души, чтобы не ронять его авторитет при всех, но чувствительно. Он потом весь день таблетки от головы пил. После переговоров с Рэймондом, сказал:
— Буду класть тебе в сетку по пятницам два рулона мешков, и в среду два. Хватит?
Норма – два рулона в неделю.
— Хватит.
Вот так их надо воспитывать.

Бинас — единственная из мастеров, с кем у Вероники не случилось столкновений. Она турчанка, тоже за пятьдесят, ходит в цветастом платке, курит наравне с мужчинами. Носит эластичную перевязку в виде сеточки на левой руке от пульса до локтя – из-за растяжения мышц. Она тихая, обстоятельная, некоторые уборщицы ее мамой зовут. Веронику уважает за благонадежность и одинаковый возраст. Здоровается первая:
— Доброе утро, Вероника!
— Доброе утро, Бинас.
— Я тебе в средство для чистки туалета побольше лимонного мыла налила.
Это чтобы чистилось легче и пахло хорошо. В туалетах для госслужащих ни в коем случае не должно вонять хлоркой.
— Спасибо.

Вероника взяла ключ с цифрой сорок два на металлическом медальоне и сетку с принадлежностями, которые обновляются каждый день:  фибровые тряпки разных цветов и назначений, матерчатые насадки на швабры, красная емкость с распылителем — для туалета. Отправилась к лифту.
За своей сеткой подошла суринамка Фатма. Она все еще красивая, но    подавленная, и в глазах смиренность. Иногда в паузе Вероника сидит с ней рядом.
— Красивое платье, Фатма, — бросила на ходу.
— Да? Спасибо.

Все присутствующие заговорили разом о ее платье, будто только что увидели, хотя она пришла раньше Вероники.
У лифта стоял не по-голландски маленький мужчина, мастер другого отделения, Марио зовут. Португалец. Приехал тридцать лет назад и остался. Это он рассказал Веронике, когда по заданию Азиза приходил  заполнять формуляр с вопросами о ее здоровье.
Раскрылись железные двери в кабину. Вероника провела пропуском перед лампочкой, нажала на «пять», Марио на «восемь», у него там кабинет. Вернее – стол в кабинете. Ехали молча. И не в том дело, что она мало тут работает, а он старожил, и не о чем поболтать. Просто тут другая реальность: точно так молчат люди, которые бок о бок проработали    десяток лет. Слишком сосредоточены на себе, трудно найти общую тему для разговора. Пока найдут, пора выходить…
И Веронике пора. Бросила «пока!», он ответил «пока!» и поехал дальше.

Открыла подсобку ключом номер сорок два, вывезла коляску, впереди которой висит синий, пластиковый, мусорный мешок, повесила его вчера, когда уходила. Разложила тряпки:  для бюро – в синий ящик, для туалета – в красный. Насадки для швабры – на крышку. Набрала воды  в синюю емкость. Покатила в правое крыло.
В семь утра в здании тихо, безлюдно. Некоторые госслужащие приходят на работу в восемь, большинство в девять. И начинается хождение. Самый суетной день понедельник. Хорошо, он у Вероники выходной.

По утрам она хозяйка. Она и потом хозяйка. Поставила себя так. Когда везет коляску по коридору, дорогу встречным не уступает, пусть они выстраиваются гуськом, чтобы не угодить под колеса. Первая здоровается только, когда входит в кабинет. Чистит туалет, никого не впустит, пока не закончит, и пусть не просят «я по-быстрому».
Это ее им месть: из обрывков разговоров догадалась – именно этот этаж разрабатывал схему «траектов» для безработных, куда угораздило попасть Веронике.

Угораздило, будем выживать. Подчиняясь обстоятельствам, сохранять достоинство.
Уверенность в себе придает человеку силу, которую чувствуют окружающие. Эти госслужащие – те еще снобы. Показушники и выпендрежники. Высокомерные и самовлюбленные. Вероника их не боится. Она на работе, и ее работа не менее важна. У нее железный аргумент — для вас же стараюсь. Пришла убирать, будьте добры подчиняться: отодвиньтесь, еще лучше покиньте место, чтобы она пропылесосила пол и протерла стол. Пока ходит, вытряхивает урны, не мешайтесь под ногами или отклоняйтесь с ее пути.

И они ей подчинялись. Те пять-десять минут, что находилась в кабинете, была там начальником.
Всего на этаже три отделения – «D», «E» и «F». Начинала с отделения «D», где сидел член исполнительного совета при бургомистре, заведующий финансами, Баудевяйн де Брайн. Вероника видела его два раза – один раз живьем, другой по телевизору. Живьем он был маленький, лысенький, суетливый. По телевизору выглядел представительно, говорил умно и понравился Веронике больше. Оказывается, раньше он служил послом в странах Среднего Востока, и считался специалистом по вопросам терроризма.

Его кабинет всегда закрыт. Скоро придет кто-нибудь из мастеров, откроет. Вместе приберутся и уйдут.
В кабинете имеется секретная сигнальная кнопка. Вероника узнала случайно. Как-то убирали с Бинас, прибегает парень с охраны, спрашивает – что случилось? Они в недоумении – ничего не случилось. Он – сигнализация сработала. Они – ничего не знаем.
Он походил, посмотрел. Разобрался.
Оказывается, Бинас отодвинула стул и случайно прижала кнопку вызова, которая под крышкой стола. С тех пор стулья двигали с двойной осторожностью.
Кабинет пришел открывать Рэймонд. Как истинный экстраверт он не может долго молчать. Пока Вероника протирала пыль, он вытряхивал урны в мешок, висевший на коляске, по ходу дела рассказывал, как провел недавний отпуск.
— За границу не ездили. С этими террористическими актами… Лучше дома. Безопаснее. В Нидерландах тоже есть куда сходить.

— Куда ходили? – Ей не особо любопытно, но ему хочется поговорить. С зомби не поделишься, а из него прет. Пусть выплеснет.
— А, никуда. Садом занимались. Купили набор — два лежака, большой зонт от солнца, стол, стулья.
— Где покупали?
— В «Гамме».
Рэймонд ценил Веронику. Она не жаловалась, не прогуливала, не филонила. За четыре часа делала целый этаж, что другим едва удавалось за полный рабочий день, причем качественно и совершенно бесплатно. Знал, что она выше его по уровню интеллекта. Это знание выражалось в том, что к ней, единственной в подземелье, обращался на «вы».
Решил показать уважение, сделать ей приятно. Он из тех людей, которые получают удовольствие от того, что делают другим добро.

— Когда вы были в отпуске, я здесь убирал. Получил сюрприз. – Замолк, смотрит с хитрецой.
Веронике неинтересно, но надо подыграть, чтобы не обижать хорошего человека.
— Какой?
— Люди о вас хорошо отзывались. Женщина с короткой стрижкой из отделения «F». И мужчина вон из того кабинета.
— Знаю его. Самый приятный человек на этаже.
— Другие тоже хорошо высказывались. Вы женщина аккуратная, вежливая. Убираете чисто. Они довольны.
Ей, в принципе, все равно. Не собиралась рассыпаться в благодарностях. Работала на совесть — не стремясь кому-то угодить, а по правильности характера, и чтобы не шпыняли как девчонку.
Похвала всегда лучше критики.

— Ладно. Приятно слышать.
В кабинете закончили. Рэймонд захлопнул дверь, уходить не спешил. Решил разведать. Он боялся, что ее отсюда уберут.
Она боялась, что ее здесь оставят.
Оба в неизвестности.
— Что говорит Азиз насчет вашего траекта? – спросил осторожно.
— Ничего от него не слышала. – Правда. А если и услышит, не сообщит. С ними нельзя откровенничать, не те люди. Не ее люди. – Вообще-то мой полугодовой контракт заканчивается…

— Некоторым продлевают на неопределенный срок. – Он имел ввиду Фатму.
— Не знаю. Посмотрим. Дуй, Рэймонд.
«Дуй» по-голландски «пока», сейчас хорошо по-русски получилось.
Прицепила пылесос к тележке, покатила дальше. Некогда ей. До кофейного перерыва надо больше половины этажа убрать, чтобы к одиннадцати управиться.
Скорости от нее никто не требовал. И помощь часто предлагали. Помощь принимала только от Бинас, разрешала ей выбрасывать мусор из бачков. Вероника чемпионка и одиночка. Хозяйка. Рассматривала пятый этаж как личную вотчину, за которую несла ответственность. И не надо ей в помощь гундосых и тупорылых, сама справится.
Сумасшедшая…

Нет, перфекционистка.
Это одно и то же.
Неправда, что похвалы ее не трогают. Все-таки лестно. Раньше, на первой родине, в семье ее много критиковали, часто ни за что, просто установка такая была – всегда ругать, никогда не хвалить. Воспиталось у нее чувство собственной неполноценности, от того была робкой. Боялась жизни, людей. Краснела до свекольного цвета.
Россия – не для слабаков.
Кто-то сломался бы,