На склоне лет

бы не стерпеть матери присутствие рядом с собой мучителя ее ребенка. Ведь если он попал в это блаженное царство, то уже исправился. Или в нем могут очутиться и те, кто не исправился?
        Что остается сказать, как не то, что «человеческое - слишком человеческое». Это человеческое заключается в том, что не верят люди тому, что человек по природе своей может исправиться и из злодея превратиться в добряка. Вот именно в добряка, а не в комильфо какое-то. В чудо преображения поверить не могут. Иисус другое дело. Ведь он уже добрый. Ему и сподручно преобразиться. Злой же, опасный человек не может преобразиться, но только может превратиться в страшного, ужасного человека. Ему не место в гармонии, а самое место в аду. Но ад Иван Карамазов не принимает и возвращает входной билет в рай. Он говорит, что «не бога я не принимаю, Алеша, я только билет ему почтительнейше возвращаю». Иван мира не принимает. Причем не своего мира не принимает, а мира бога, мира замирения с извергом. Что за человек такой, этот Иван Карамазов! Бунтовщик, как называет его младший брат. Он – богоборец. Эка глупость, эка невидаль: бунт. Так бог и есть прощение. Философ сказал бы: понять и простить. Но верующий говорит: поверить и простить. Не таков Иван: он и не понимает, и не верит, а потому и не прощает. ОН сердится, возмущается. Потому и бунтовщик, бунтарь, мститель. Как он этим, своей гордыней, вспыльчивостью и раздражительностью, одним словом, истерией, похож на Раскольникова. Не готов Иван переступить через себя, через свое эго, свою гордыню. Как говорил другой бунтарь, Максим сладко Горький: «Человек - это звучит гордо»! Какие, все же, они кроваво сентиментальные гордецы.
        Первый тезис – это явно не философский тезис. Это тезис религиозный – тезис о табуации. Бог нужен для того, чтобы не все было позволено людям. В этом положении, на котором основывается порядок, краевым условием является табу на бога. Чтобы существовал порядок, то есть, не было хаоса, нечто следует не участвовать во всеобщем обращении, превращении или творении вещей и людей. Другими словами, это нечто обеспечивает такое обращение, превращение и творение всего во все. Оно исключено или табуировано и поэтому необратимо, трансцендентно всему. Но ему все имманентно как условию своего существования в связи со всем. Поэтому, чтобы не было хаоса, был порядок, должен быть бог. Иначе будет все позволено. Такой же характер носят и сексуальные табу, например, на инцест. Запрет на него, исключение из порядка сексуальной обратимости нужен для сохранения рода и поддержания сексуального порядка.
        Вслед за инцестом, то есть, половыми отношениями родителей с детьми были исключены, соответственно такого рода отношения с богами (верхний предел) и животными (нижний предел). Опять же это было сделано для установления порядка людей. Но нарушения таких табу имели место в колдовской практике в случае с животными, замещением которых стала храмовая проституция. В случае с богами рождались герои как полубоги, которых боялись боги из-за того, что они нарушали уже божественный порядок, как это объяснялось в мифологии.
        Потом, когда таким образом установился человеческий порядок как порядок социальный были табуированы отношения между членами одного пола по причине их не продуктивности, и вместе с ними отношения взрослых с детьми по этой же причине и по причине их незрелости и возможности от сексуальной травмы сойти с ума. Вот и все. Философия сложнее.
        И уж совсем далек от философии комплекс сына, которым был одержим Иван. Он спорил с отцом и свои разногласия с ним не выражал физически, как это делал старший брат Дмитрий, а подавлял в себе. В результате и образовался этот комплекс, который обострил в нем ненависть к отцу вплоть до мысли об отцеубийстве, которую он ненароком, неосторожно обронил при незаконорожденном сыне последнего, Павле Смердякове. Смердяков, так тот точно ненавидел своего отца за то, что он превратил его, сына, в слугу, и позволил себе как выродку убить отца. И этот роман Достоевский сделал криминальным.
        Были и другие криминальные романы Достоевского. Например, роман «Идиот». Даже в этом романе, посвященном «прекрасно положительному человеку», которым он почему-то сделал идиота, князя Льва Мышкина, как будто в целой констелляции героев романа не нашлось ни одного разумного существа, опять же есть убийство невесты идиота Настасьи Филипповны Барашковой ее любовником – диким миллионщиком Парфеном Рогожиным. Она же падшая женщина, которую совратил еще в отрочестве растлитель Тоцкий. Или роман «Бесы» как целый паноптикум преступников и выродков. В нем также происходит убийство группой террористов во главе с авантюристом Петром Верховенским некоего Шатова, который сдуру обожествил народ. Подобной безумной идеей был одержим какое-то время и сам Достоевский. Мало убийства – пожалуйте самоубийство инженера Кириллова, возомнившего себя богом, которому позволено убить себя и заявить тем самым свое самомнение и своеволие. Есть и инфернальный Николай Ставрогин как вдохновитель всех бесчинств бесов.
        Если сравнивать героев романов Федора Достоевского с героями романов Льва Толстого, то последние явно благороднее и человечнее первых. Да. и сами романы вполне светского, а не криминального характера. Даже «Анна Каренина» и та, несмотря на интеллектуальную недоразвитость героини (этим свойством отличается и Наташа Ростова - героиня более раннего романа Толстого «Война и мир»), распутство и склонность к самоубийству, производит лучшее впечатление, чем указанные романы Достоевского, в которых женские персонажи явно демонизированы. Вероятно, Федору Михайловичу нравились больше роковые, страстные (с перцем, с хреном, с солью) женщины, как в аду, чем реальные или идеальные (сладкие), как в жизни или в раю.
        Правда, и в одном из романов Льва Толстого, а именно в «Воскресенье», есть криминал (убийство), суд над героиней Катей Масловой, в миру проститутки, отправленной на поселение. Но тот роман есть роман не криминальный, а морально поучительный. Как и повесть «Крейцерова соната», в которой герой Позднышев зарезал свою жену за возможную измену. Чего нельзя отказать Достоевскому, так это в том, что он не морализирует, как Толстой, от внушений которого порой бывает дурно мыслящему читателю. Но это не значит, что романы Достоевского уступают романам Толстого в читательском интересе. И такой интерес вполне оправдан гениальностью их творцов. Однако это наводит на размышления о том, что сознание Достоевского было явно криминальным и только под давлением общества, отправившем его на казнь и каторгу, рядилось в саван морали. Недаром на него клюнул Фридрих Ницше – другой криминальный (жестокий) ум (талант). Достоевского буквально одолевали шекспировские страсти и соблазны обольстителя, вроде Гете и Шиллера, Киркегора и Лермонтова, или совратителя маркиза де Сада вкупе с Захер-Мазохом.
        Чего стоит один Шекспир с его Гамлетом. «Быть или не быть»? Для Гамлета быть – значит мстить, не быть – помиловать. Что за изверг, маньяк, что за «обиженная краюшка»? «Папенькин сынок», датский, точнее, английский Эдип. Убив своего брата, дядя «кастрировал» племянника. Поэтому у наследного принца Гамлета развился комплекс против дяди-короля. Он заподозрил свою мать в половой и политической связи с дядей, с братом ее мужа и своего отца. Кастрация есть симптом покушения на убийство. Убоявшись, принц Гамлет притворяется сумасшедшим, безумцем. Или на самом деле сходит с ума со страха быть кастрированным, отлученным от короны? Ум за корону?
        Да, Гамлет делает такой выбор, пытаясь «убить двух зайцев», - надеть на себя дурацкий колпак и рыбку съесть, сменить его на королевскую корону путем отмщения своим обидчикам, предварительно усыпив собственным безумием их подозрительность. Чисто английское, коварное убийство. Слава богу, выродку Гамлету не удался этот план, и он сам поплатился своей головой за месть обидчикам. Во всем виновата маниакальная мнительность Гамлета, которая обрела наглядные формы в тени его мертвого отца. Тот просто умер от импотенции. Король умер! Да здравствует новый король! Но подлецу Гамлету неймется: он теряет обещанную ему корону. Врете, господа, актеры. Не верю. Вы неверно играете Гамлета. Гамлет не жертва, а палач. Где здесь трагедия?
        Другой распиаренный герой шекспировской трагедии - король Лир. Если принц Гамлет - сумасшедший, то король Лир - это выживший из ума старик, недоумок с короной на пустой голове. Это герой явно не трагедии, а комедии. Под стать своему шуту. По своему характеру и человеческому типу он инфантил. Как все инфантилы, он психопат, принимающий искренность своей младшей дочери Корделии за ненависть к себе. Король Лир одаривает как раз тех дочерей своим королевством, деля его на части (вот придурок!), закладывая в основание королевства великую смуту, которые его на самом деле ненавидят и только и ждут, как спровадить на тот свет. Свою же единственно любящую дочь проклинает, отвергает, отлучает от себя и изгоняет из королевства. Но именно она заботится о нем и о его несчастном королевстве.
        Из комедий Шекспира интересна «Двенадцатая ночь, или что (как) вы пожелаете» (Twelfth Night, or What You Will). И что мы, читатели, пожелаем? Двойника? Эта комедия интересна не своей постановкой, а подстановкой героя и героини – близнецов Виолы и Себастьяна (Цезарио). Все их путают и на этой путанице построена вся комедия. Эта путаница с полом говорит о том, что еще во времена Шекспира в Англии была популярна тема LGBTQ. Уже были в ходу так называемые «квир-люди» с неопределенной ориентацией в жизни. 
        Что до драмы «Ромео и Джульетта», то тема ранних половых отношений, связанная с амбивалентным к себе отношением - отношением любви и ненависти, жизни и смерти, была популярна еще в эпоху Возрождения.
        Именно в век Достоевского криминальный опыт запретной садо-мазохистской любви соблазнил и овладел воображением культурного сообщества. И как вы думаете, благовоспитанный читатель, с чего все началось? С буржуазной мелодрамы, сентиментального романа, которым забавлялся маркиз де Сад. Но чем он закончил? В протестантских странах стал популярен не столько образ совратителя, вроде Дон-Жуана (Хуана) или Казановы,  сколько соблазнителя, вроде Мефистофеля. Для совращения требуется тело, которого в изобилии в католических странах. Для соблазна же нужна прежде всего душа. Соблазн менее порочная забава. Он эротичен. Между тем как совращение порнографично, откровенно до цинизма. Соблазн же таинственный, загадочный. К тому же Мефисто метафизичен.
        Есть такие существа, которые хотят тебе добра, но делают зло для тебя. Они оправдывают свое зло тем, что в нем нет ничего личного, что они вредят тебе не со зла. Это ты виноват в том, что тебе плохо. Так тебе и надо в том смысле, что они устанавливают равновесие, возвращают тебе твое зло.
        Мефистофель, напротив, есть часть той силы, что желает зла людям, Фаусту, но делает для него добро. Почему? Это добро не по желанию, а, наоборот, против желания – желания добра. Значит, есть добро не