ВРЕМЕНА ГОДА

шуршащей травы. Выводил из себя лай собак. Лиричное мяуканье кошек выводило из равновесия. Река человеческих откровений, будто все разом решили исповедаться перед одновременным прощанием с жизнью.
    Длилось это долго. На короткое время возникала свистящая тишина, мне понравился её бархатно-громкий голос.
    «Ты угостишь меня яблоком с немецкого дерева?» Снова тишина.
    Отрывистая, похожая на удары бича частая речь: «В рубашке родился. Чудо – иначе не назовёшь. Камень раздробил височную кость. Крупные фрагменты костей удалось удалить. Мелкие проникли глубоко в мозг. Летальный исход обеспечен, но он вернулся к жизни!»
    Сквозь утренний рассвет долетает пение петухов и ароматные волны бабушкиной горилки, самой лучшей на всём хуторе: «У тебя своя голова на плечах. Решай сам».
    Разрывающий слух крик на грани потери голоса: «Как же так… Да не стойте… Несите немедленно бинты… Вызывайте скорую…»
    Спокойный, размеренный, равнодушный голос Оксаны: «Я не желала ему смерти… Я хотела угодить в неё… Кто мог подумать, что он заслонит случайно собой эту… Что я могла поделать, я видела, как они смотрели друг на друга…»
   
    После очередного провала новое всплытие жёлтой субмарины подсознания на поверхность незамутнённого штормами болей моря сознания.
    Прихожу в себя медленно. Садистская боль в глазах – надо мной висит больничный огромный операционный абажур с десятком ламп, застыв надо мной надгробным изваянием.
   
    С Оксаной развели быстро и без помех. Судья была в курсе произошедшего. Вынесла решение и закрыла дело. Прошло несколько десятков лет, до сих пор не могу представить, как мог влюбиться в Оксану, видимо, точно говорят, во влюблённых иногда вселяется бес…
    Категорически отказался писать заявление в милицию. Мне не нужна была ещё одна трагедия в пусть уже и развалившейся семье. Достаточно горя и несчастья, выпавшего на моих родных.
    Зачем она вдавила в яблоко крупный кусок щебня, яблока весом почти четыреста грамм хватило бы с лихвой для контузии, при удачном стечении обстоятельств и для более катастрофичного исхода, Оксана не могла. Думаю, тот же бес ревности вселился и в неё, который толкает попавших под его влияние людей на кровавые преступления.
    Едва не ставший моим надгробным камнем в миниатюре кусок щебня бережно храню дома в стеклянном ящичке на книжной полке, как напоминание о том, что все мы ходим под богом и несть власти аще не от него…

                                                                                            Якутск 14 августа 2022 г. 


                                        3. ЯБЛОКО ЗАБВЕНИЯ

                                                               
    - Новостей нет хороших, нет и плохих, - с безразличием в голосе произнесла родственница во время телефонного разговора. – Приезжай, всё увидишь сам.
    Сборы были недолги, чай не от Кубани до Волги был поход, немного далее – из Якутска на Донбасс.
    Стояла тихая в своей непредсказуемой тревожности золотая осень 2013 года.
    Из заснежено-морозного октября Якутии окунулся в солнечно-осеннее тепло октября Донбасса. Шумит говорливая листва под дуновением слабого ветерка, колышется, поскрипывают ветви и толстые стволы акаций с длинными иглами незаметно ведут беседу с разросшимися яворами и начинающими мечтательно летать в осенних грёзах каштанами. Не смотря на все эти южные прелести по утрам морозный иней серебрил металлические кровли сараев и оставлял на стёклах окон загадочные арабески.
    Вступать в полемику с Ницше не берусь, не тот вес, но моя жизнь служит опровержением его тезису, если хочешь услышать о себе хорошее – умри.
    Хотелось бы посмотреть в глаза старому немецкому философу, увидеть реакцию на моё с ним несогласие, что часто слышал хорошее в свою сторону из алых уст любимых женщин и совершенно незнакомых людей. Увы, нас разделяют годы…
    Будоражащее, будто внутри что-то трогает осторожно натянутый нерв, щемящее ощущение в сердце всегда посещает в первые минуты прилёта и соприкосновения с родной землёй. Выхожу на трап. Смотрю на терриконы, в отдалении раскинувшиеся высокими верблюжьими горбами, влажнеют глаза, так и тянет растереть слёзы по лицу грязной детской ладошкой. А с чистого незамутнённого хмурыми облаками неба светит яркое солнышко, гладит по лицу нежными тёплыми лучами, как бы приветствует моё возвращение.
    В новую волну ощущений окунаюсь, приехав в родной город, близкий и понятный до шороха опавшей пожухлой листвы на тротуаре, она говорит, не умолкая всё о том же, о чём делилась, когда детскими ножками шлёпал по земле, как и тогда, когда, вернувшись со срочной службы в матросской форме дефилировал по улицам города. И те же тени сопровождают в прогулках по тенистым аллеям парка, когда, не стесняясь целовался с девушкой и когда в задумчивости бродил после выписки из больницы после печального инцидента.
   
    Если в чёрной комнате не видно чёрной кошки, нужно включить свет.
    Старший мичман Борисов, командир нашего подразделения, мастер ошарашить очередным вербальным шедевром. Хоть ходи за ним с блокнотом и успевай записывать.
    Только и зацепилось, будто репейник на штанине, в памяти это его единственная способность выдавать афоризмы на лету. И всё, как ни стараюсь ещё что-то припомнить – пусто. Будто и не было нескольких лет службы в военно-морском флоте. Не было времени бескозырок и чёрных бушлатов.

    Однажды приснился сон. На диком скакуне мчусь по степи. Полыхает алым пламенем рассвет. Вокруг меня на много вёрст голая земля. Конь мчит быстрее ветра. Свобода, скорость – пьянят. Внезапно конь оступается. Смещаются ориентиры. Где земля, где небо, где солнце… Слышу вкрадчивый тихий голос: «Хочешь воды?» открываю глаза. Больничная палата. Лежу на койке. На простыне песок, мелкий сор и прочий мусор. Во рту горько-приторно-сладкий вкус полыни. «Воды?» - следом за вопросом острый крик: «Скорее доктора, больной пришёл в себя!»

    Чем дальше углубляешься за проводником-памятью в прошлое, тем отчётливее становятся забывшиеся воспоминания.
    - Может, подождёшь до вечера? – предлагает сестра, - муж приедет с работы, быстро смотаемся на хутор и обратно.
    Категорически отказываюсь, говорю, мне как раз и не нужно быстренько туда-сюда, хочу прогуляться, подышать свежим воздухом, солнышко на пригреве по-летнему, ветер если будет попутный, быстрее доберусь на место.
    - Чёрт упрямый! – смеётся сестра, - всегда делаешь по-своему! Вот, держи, - она суёт в руки два пергаментных кулька с конфетами и печеньем, затем кладёт в карман куртки чекушку водки. – Разложишь по могилкам, выпьешь за всех и помянешь заодно. Там давно кто был, все разъехались. Хутор обезлюдел почти, впрочем – увидишь сам…

    Ветер дует в спину, - помогает спортивному шагу, - с таким шустрым помощником быстро вышел за границу города и окунулся в совершенно другую стихию. Ни улочек, изогнутых под непонятными углами, ни покосившихся заборов и разрушенных домов с просевшей то шиферной, то черепичной кровлей. Одна ширь пространства, на сколько хватает глаз, аж захватывает дух и на языке вертится старая-престарая песенка из кинофильма о ветре, который пропоёт нам сейчас свою весёлую песню.
    По асфальту, расчерченному трещинами на геометрические фигуры параллельного пространства, бодро иду, читаю считалку. Так легче и быстрее проходит время. По обочинам всё меньше и меньше деревьев, красуются потемневшими спилами старые пеньки и молодой тонкой порослью по бокам.
    Никогда не было потребности, но сейчас захотелось присесть под деревом, опереться спиной на ствол и… Через колышущееся плетение ветвей старого яза, тянущего в осеннее приветливое небо чёрно-серые кости ветвей, смотрю и ловлю на мысли, что мысли совершенно отсутствуют. Удивляюсь, всегда в голове что-то вертится, то навязчивый мотивчик модной пошлой песенки, то неприхотливая мелодия приевшегося шлягера, то воровской шансон о тяготах суровой уркаганской доли. Редкими листьями играется ветер; иные отваливаются и летят, кружась, на землю; затем скользят по ней, гонимые тем же забиякой-ветром вместе с грустной компанией поднятой пыли. Один лист падает на лицо; закрываю глаза; стараюсь представить его молодым зелёным, весело порхающим со своими братьями; дикое чувство удовольствия от отдыха на природе, когда никто посторонний не отрывает тебя просьбой дать закурить или ещё какой-нибудь чушью; прерывать не хочется отдых, надо идти.
    Закусываю ножку листа, едковато-горький вкус вяжет рот. Открываю глаза; смотрю на часы – думал просидел в мечтательной релаксации минимум полчаса, нет, всего-то минут десять; отвык, отвык, батенька, обращаюсь сам к себе, отдыхать на природе, радоваться простым жизненным радостям.

    Хутор встретил тишиной. Гулкой. Навязчиво-отстранённо гудит ветер, гоня воздух по широкой колее грунтовой дороги, будто дует в трубу неумеха-горнист, разучивая гаммы. И тишина. Не гогочут гуси, купаясь в черной воде глубоких древних луж; не квохчут куры, выискивая в земле между корешков насекомых; молчит колокольчик на шее молоденькой козочки, белой с ярко-рыжим хвостом – она беззвучно проводила меня взглядом, не поворачивая головы и принялась дальше щипать невысокую травку.
    Вот и бабушкин дом; точнее, бывший бабушкин дом. Новая рука мало что изменила во внешнем облике двора. Штакетник, его ремонтировал в последний раз перед свадьбой, выкрашен половой краской в красно-бурый цвет. Лавка рядом с калиткой разрисована героями детских мультиков; планки ворот расписаны вертикальными волнистыми линиями.
    Нахлынуло и… бу-ух… я в детстве… Бабушка зовёт обедать. Какой обед, когда с друзьями полностью не обследовали заросшую густо кустарником старую балку с мелким ручейком на дне, не на всех орехах, росших на кладбище набили шишки, падая с толстых ветвей, и не сбили в кровь и ссадины коленки и локти. Разве есть время для еды, когда так много вокруг интересного!..

    - Вам кого нужно?
    Коряво построенное предложение должно резать слух, а оно ласкает. Передо мной в домашней рабочей одежде женщина лет сорока с гаком; в руках старая эмалированная миска с зёрнами кукурузы. Настороженный взгляд светло-карих глаз. Ранняя седина рассыпалась на пряди, выбившейся из-под повязанного вокруг головы выгоревшего ситцевого платка.
    - Вы кого ищите?
    Хочешь, не хочешь, но бросаю быстрый взгляд: вязанная кофта поверх вельветового серого платья, фартук из клетчатой ткани, из кармана выглядывает ручка какого-то инструмента, возможно, и ножа. Она боса, не смотря осень. Ступни в земле.
    - Не холодно? – киваю на ступни.
    Женщина рассмеялась; наклонилась миска; просыпались зёрна и разбежались, почувствовав свободу.
    - Та, не, - тянет она певуче. – Привыкла… Так вы к кому?
    - Давным-давно здесь жила моя бабушка.
    Новая хозяйка согласно кивает, смотрит на меня, ждёт.
    - С вашего разрешения, хотел бы посетить дом…
    Женщина вдруг прикладывает руки к груди.
    - Ой! – высокий фальцет. – Я вас узнала. Вы нисколечки не изменились. Ей богу. Самую малость.
    - Где вы меня видели?
    - На фото.
    - На каком?
    - Ой, да вы не знаете…