Нелюди

уставился на ворона, сидящего на кладбищенской оградке. Птица смотрела на него одним глазом, дергая головой. Один неверный взмах руки и она сорвалась со своего места, взметнувшись ввысь.
    Его пышная белая челка была зачесана назад, а ниже плеч падали черные пряди. Почти как у Тило Вульфа из "Лакримозы".
Губы аккуратно были подведены черным карандашом (за неимением черной помады), под глазами — слабые черные штрихи.
    Клаус посмотрел в небо: колько воронья кружится на кладбище! Они истерически кричат в диапазоне от тенора до баса.
    Смерть... Вестники смерти... Что такое смерть? Куда уходит человек после смерти? Тянется ли нить жизни после смерти или труп просто съедят могильные черви и жуки, точащие бездыханное тело? Куда девается душа? И есть ли она вообще?
Все эти вопросы донимали Клауса с того дня, как он узнал, что болен СПИДом. Почему он? Где можно было подхватить эту верную шавку безносой старухи с косой? Стоматолог? Игла для пирсинга? Кто знает...
    "Откуда желание смерти? Это желание идеальной жизни", — сказал Джим Моррисон. Но Клаус не хотел этой "идеальной жизни"! Где гарантия, что эта "идеальная жизнь" вообще существует, что существует жизнь после смерти? Нет, он хотел жить здесь и сейчас, в своем молодом и привлекательном теле, со своей душой, жить в ЭТОМ мире, а не строить нелепых бессмысленных догадок о том, есть ли что-то ТАМ.
    Все эти бредни готов о СМЕРТИ, о том, как прекрасно быть мертвым... Что они знают о смерти! Да, бесспорно, он был одним из них. Хорошо разглагольствовать о смерти, когда тебя она не касается, но теперь-то ЭТО его касается! И вот, столкнувшись со смертью, парень понял, насколько он хочет жить. И ведь никто никогда не ценит того, что имеет, а когда теряет, то сожалеть об утерянном уже ПОЗДНО.
    Клаус так заморочился этими мыслями, что чуть не расплакался от жалости к самому себе. Все его приятели будут жить, радоваться жизни, а его молодое, не успевшее изведать радостей жизни тело,  будет гнить в мрачном гробу, кишащем червями! Он и не заметил, как зарыдал, не обращая внимания на слетевшихся и кричащих дурацкими голосами ворон.
    Парень молча встал и пошел по кладбищенской тропинке. Воображение живо рисовало ему близость собственной кончины. Он представлял родителей, брата, друзей оплакивающих его у гроба. Ему стало настолько невыносимо, что захотелось задушить самого себя обрезанными и  продырявленными черными колготами, которые он натянул себе на руки до локтей.
    Вот так же и к нему придут на могилу, а изображение Девы Марии или Иисуса Христа будет украшать черный мрамор памятника... Все, что от него останется — всего лишь груда костей и воспоминания, которые сотрутся со временем тоже, так как все будут жить своей жизнью, БЕЗ НЕГО.
    К черту их всех, к черту готику, к черту весь свет, который собрался жить припеваючи без него! Клаус сорвал здоровый серебряный анкх, болтающийся у него на груди, и запустил его в воздух. Со свистом, ни в чем не повинный символ вечности пролетел по своей траектории и повис на ветке.
    "Нет, уж лучше его с собой в гроб", — решил Клаус, приближаясь к дереву, на котором повис анкх. Тут была чья-то могила. Клаус мельком взглянул на памятник усопшего. Потом сделал это еще раз. Что-то в этом памятнике его привлекло. Он даже забыл об анкхе, и о том, что собирался скоро умереть. Здесь был похоронен молодой парень.
    "Год рождения и смерти: 1980—2000".
    — Двадцать лет! — вслух воскликнул Клаус, распугав непроизвольными жестами ворон, продолжающих кричать истерическими голосами. — Совсем как мне сейчас!
      "Людвиг... Он был немцем, как мой отец"...
    Лицо красивого ангела на памятнике глубоко запечатлелось в сознании Клауса. Он пошел прочь, оставив анкх болтаться на ветке, обернувшись раз пять на памятник.


    Клаус увидел Фила. Брат сидел за столом. Уронив лицо, закрытое длинными волосами, он казался неживым.
    — Фил! — Клаус с нежностью погладил его по голове. — Фил! Что случилось?
    Парень поднял на него измученное лицо с опухшими заплаканными глазами.
    — Братишка, чего ты? — Клаус осторожно поцеловал его в щеку.
    — Я принес тебе жизнь, — болезненным голосом сказал Фил, доставая пробирку.
    — Как это? — не понял Клаус.
    — Помнишь, в газетах писали о сыворотке?..
    Клаус с презрением махнул рукой:
    — Написать можно, что угодно.
    — Это правда! — продолжал настаивать Фил. — Никто не смог, а он смог. Он один это умеет. Пей! Когда я достану тебе еще семь таких же пробирок, ты будешь жить.
    Клаус растерянно посмотрел на брата. Но утопающий хватается за каждую соломинку, как и тот, кому нечего терять. Клаус готов был поверить во что угодно, что дало бы ему хоть малейшую надежду на жизнь. Он выпил сыворотку залпом.
    — Но если это правда, почему этот человек отдал тебе такую бесценную сыворотку? — спросил Клаус. — Что он попросил взамен?
    — Ничего, — сухо отвечал Фил .— Ты будешь жить.
    Видя измученное лицо старшего брата, Клаус наклонился к нему:
    — Пойдем спать, ляжем вместе. Тебе очень плохо, я же вижу.
    Клаус помог Филу подняться. Они легли на кровать Клауса. Фил прижался к нему, кутаясь в одеяло, а Клаус обнял его за плечо и моментально уснул (видимо подействовала сыворотка).
    Фил плотнее прижался к младшему брату. Как дорог ему этот такой родной человек! Он пожертвует ради него всем, подвергнется позору, надругательству, но Клаус будет жить. Он ДОЛЖЕН жить.
    А Клаус повторял почти бессвязно имя "Людвиг", так звали того парня из Некрополиса, о котором он не мог забыть.





                                                      4


  — Тормози! — сказала Изольда.
Ромина выставила вперед руку, жестом останавливая машину.
  — Куда едем, девочки? — спросил здоровый, откормленный, как боров, верзила, снимая очки с прищуренных, заплывших жиром, похотливых глазок, уставившихся на соблазнительную грудь Ромины, вздымающуюся под корсетом. Его друг, подобной комплекции, тоже уставился на Ромину, глотая слюну.
  — Сто пятьдесят миль на восток, — ответила Ромина.
  — Вам повезло, — квакающим голосом ответил старый похотливый урод. — Мы едем как раз в ту сторону.
  — А вы хиппи, девочки? — давя улыбку на жирном жабьем лице, спросил друг, который сидел за рулем.
  — Нет, "киберготы", — ответила Изольда с усмешкой презрения, бесцеремонно прыгая в машину.
  — Виски, девочки? — спросил свиноподобный мужлан.
  — Предпочитаем вино, — в своем любимом тоне отвечала Изольда, покуривая сигарету. Она потянула за шёлковую ленту и непревзойденные черные шелковистые волосы мягким водопадом накрыли плечи и бедра.
  — Что-то мы не туда едем, — шепнула Ромина. — Эти ослы думают, что мы можем перепутать восток с севером?
  Изольда лишь цинично ухмыльнулась.
  — Слушай, ты, — сказала она, обращаясь к водителю, — быстренько повернул в том направлении, какое тебе указали!
  — Еще чего, сучка! Пока мы с приятелем не трахнем вас где-нибудь по дороге, мы никуда не поедем.
  — Это ты серьезно насчет сучки? — на лице Изольды не было гнева, лишь презрение. Длинные, кроваво-красные ногти впились водителю в шею едва ли не полностью, потекла кровь.
  — Ты, козел, быстро повернул на восток, я не люблю повторять трижды. И трахну тебя Я, ножкой от табуретки, в твою жирную вонючую задницу!
  Ромина звонко рассмеялась, оскалив белоснежные зубы с аккуратными клыками по бокам.
  — Господи... — проговорил толстяк и между его ногами стало мокро.
  — Он обоссался! — захохотала Ромина, вгрызаясь в короткую жирную шею, которую-то и шеей нельзя было назвать.
  Водитель чуть не вписался в кирпичный забор, но Изольда держала его под контролем.
  — Останавливай тут! — скомандовала она. Ромина выкинула труп одного из них в кусты.
  — Так, кто-то что-то говорил насчет траха? — улыбнулась Изольда своей белоснежной безукоризненной улыбкой, которую украшали два верхних и нижних клыка.
  — Снимай штаны!
  — Что? — пролепетал водитель.
  — Снимай штаны! — повторила Изольда, вцепившись в ширинку красными, словно сделанными из стали, когтями. Через минуту она уже вертела в руках то, что еще недавно называлось мужским достоинством.
  — Ромина, закинь в дорожную сумку для коллекции, — она швырнула оторванный пенис кузине.
  Ошарашенный водитель в состоянии болевого шока помчался, не разбирая дороги.
  Изольда аккуратно поправила волосы и, будто бы ничего не случилось, села за руль.
  — Поехали. Я уже чувствую Локи.
  Дорога была пустынной, а погода тихой, за исключением освежающего легкого ветерка. Взору открывались необъятные просторы, чистое звездное небо и стыдливо улыбающаяся полная луна. Ромина села в ногах у Изольды, пытаясь справиться с замочком на брюках.
  — Ах, прекрати, ты сейчас начнешь меня возбуждать и я опять куда-нибудь врежусь от дикого оргазма.
  — Изи, это нас не убьет.
  — Я знаю, но зачем лишний раз портить прическу? О...
  Ромина уже делала свое дело, справившись с молнией. Временами машина ехала зигзагами.
  — Нам нужно приехать после четырех утра, — сказала Ромина, когда у нее появилась возможность говорить.
  — Я знаю, — ответила Изольда, поглаживая кузину по голове. — Самое опасное время для нас.         
  — С полуночи до четырех. В другое время Локи нам не страшен.
  — Хороший Локи — мертвый Локи, — с ненавистью проговорила Ромина.


  Фил снова появился в доме Локи в конце недели. Как он ненавидел этот дом, всегда наполненный множеством собак, больше похожих на огромных чудовищ. Они рычали и скалили свои зубы, но трогать не смели.
  Было так тихо... Фил дотронулся до двери. Она заскрипела и открылась сама.
  — А, это ты, мальчик, заходи, заходи, — послышался голос Локи. Он валялся на постели, играя с собачьим ошейником, к которому был прикреплен колокольчик.
  — Вовремя пришел. Стоит упустить хоть один день лечения и все покатится к черту. Где же ты достанешь сыворотку, секрет изготовления которой не знает кроме меня никто? — Локи улыбнулся. Его улыбка вышла такой добродушной и безобидной, словно он был сама невинность.
  Фил опустил взгляд в пол, краснея, вспоминая, что творил с ним Локи в прошлый раз. Ему было настолько стыдно, что он не смел оторвать от пола глаз.
  — А поработать придется хорошо, — сказал Локи, закинув ногу за ногу и подложив под голову руки. По его полуобнаженному торсу струились пряди темно-красных волос. — Представляешь, продай я эту сыворотку в массы, я бы стал мультимиллиардером! Почему я должен дарить тебе ее просто так? Ты не настолько Бог!
  Фил молчал, не отрываясь от пола, будто бы на нем была нарисована карта, по которой можно было прочесть где хранятся сокровища.
  — Я рад, что лишил тебя девственности в прошлый раз. Ты познал секс, который, полагаю, привел тебя в ужас и принес боль. Но это лишь самое начало нашего обучения. Сегодня будет урок номер два. Разденься донага там, где ты сейчас стоишь и медленно подойди ко мне.
  Фил закрыл лицо руками:
  — Нет. Зачем ты издеваешься!
  — Я не издеваюсь, я учу тебя не бояться собственного тела. Ты стесняешься меня просто до смерти! У тебя есть выбор: или уйти отсюда и ждать похорон брата, или сейчас медленно передо мной раздеться,