Волонтер

рабочих костюмах, сплошная серая масса, расцвеченная невообразимо ярким солнцем. Можно было приблизить камеры, рассмотреть лица людей, заглянуть в их глаза, но зачем, и кому это было нужно. Камеры переключались между собой, изредка показывая короткие перестрелки в дальних районах, где окопались сбрендившие от дури и внезапной вседозволенности солдаты. Не было никакого смысла в их позиционной борьбе, быстрых атаках и затяжных перестрелках, кроме самой стрельбы. Можно было передать только эти кадры в Центр, чтобы пустить в эфир, показать стране и всему миру, что идут бои. И никому бы не было важно, кого и с кем, лишь бы стреляли, лишь бы лилась кровь и взрывались красиво тела, разлетаясь в камеру десятками кровавых ошметков.
Операторы пытались об этом сказать, пальцами показывая на команды из Центра, требовавшие отключить трансляцию мирного шествия людей. В планшете одного из генералов, который лежал сложенным в кармане у Жукова, летели гневные команды, требовавшие разогнать толпу, согнать всех обратно под землю
– Это и есть их выбор? – спросил Мордвин, бесстрастно следя за шествием людей по городу.
– Да, они его сделали. Не знаю, правильный ли он, но это их выбор, – Жуков вчитался в командную строку. Программа требовала ввода пароля и верификации чипа. – Не пойму, чего хочет этот робот.
Один из операторов осторожно подошел, часто прикладываясь к опухшей после мордобоя челюсти. Жуков кивнул, разрешая, и оператор сел.
– Программа запущена. Можно ее остановить, для этого нужен суперюзер и пароль, – объяснил оператор, голос его дрогнул.
– А кто у нас суперюзер? – спросил Жуков.
– Много, человек пять из высших. Там, в Генштабе надо спросить. Им надо себя верифицировать, а дальше я сам все сделаю.
– А зачем что-то делать? – спросил Мордвин. – Пусть все идет, как идет.
– Вы не понимаете! – вскричал другой оператор. – Все вышло из-под контроля! Они сейчас закроют эмуляцию!
– Какую еще эмуляцию? – Мордвин напряженно смотрел на Жукова.
– Мдамс, значит, я был прав, – покачал головой Жуков.
– Так ты про это? – Мордвин схватил оператора за горло, а второй рукой стал медленно доставать нож. – Какая еще эмуляция! Это же люди, а не боты  на движке!
– Они нас уничтожат! Они нас всех уничтожат! Вы не понимаете! Если это не прекратить, то эмуляция будет закончена, а все будет уничтожено! – хрипел оператор.
– Тебе их жалко? – с удивлением спросил Жуков, смотря на вышедших на улицы из подземелий людей, смеющихся, некоторые танцевали, дети прыгали и играли.
– Представь себе, – прорычал Мордвин и отбросил оператора в пульт. – Это же что за скотство! Я все думал, что ты мне голову морочишь, а оно так и есть, да?
– Так и есть. Вот только это не люди. Знаешь, у них статус чуть выше, чем у промышленного скота. Так что по закону все в порядке, – Жуков посмотрел на экран ввода команд, появился таймер, десятки меняющихся цифр, но что это значило, было непонятно.
– И что дальше? – спросил Мордвин.
– Ты боишься смерти? – усмехнулся Жуков.
– Нет, а пора бояться?
– Посмотри на этих уродов, – Жуков показал на трясущихся операторов. – Они не дадут соврать.
– Приведите кого-нибудь! Я знаю код остановки, но нужен чип, иначе программа не даст доступа! Нас же всех уничтожат! – умолял оператор, встав на колени перед Жуковым.
– Как уничтожат? Взорвут? – спросил Жуков.
– Да-да! – с радостью заверещал другой оператор и стал набирать на клавиатуре длинную команду. – Вот, смотрите!
На экране появилась карта города, на которой загорелись красным сотни точек. Они соединились вместе, затем карта повернулась, выстроив объемную модель города. Из Красных точек взлетели красные лучи, черные нити, изрезавшие город под землей, приподняли объемную модель немного вверх. Над городом вырос огненный купол, после чего город исчез, карта осталась пуста, отрисовывая глубокий черный котлован.
– Осталось меньше двух часов! – заорали операторы.
– Мордвин, ты же не захочешь пропустить такой фейерверк? Было бы обидно просидеть все время в бетонной могиле, как думаешь? – спросил Жуков.
– Конечно, не хочу. Надо бы поесть собрать, а то сдохнуть на голодный желудок неохота, – он дал одному из операторов в зубы рукояткой ножа. – Генералов ваших ищите в коллекторе. Если их еще змея не съела. Ну, чего время теряете?

Маша и Кай гуляли по городу, по их городу. Они решили пожить несколько дней отдельно от всех, за свой лазарет Маша не беспокоилась, всех больных уже отпустили, другие просто умерли. Они шли по городу, смеялись, дурачились, представляя, как бы выглядел этот бульвар, эта улица, в каком бы доме они хотели жить, создавая для себя воспоминания несуществующей жизни, придумывая счастливое мирное прошлое. И как здорово было просыпаться рядом, пускай и в холодной квартире, завтракать и идти гулять, без цели, куда глаза глядят, возвращаться домой, в свой маленький и уютный дом, и греть друг друга, любить друг друга. Невозможное и примитивное счастье.
Встретились со всеми они на проспекте. Когда-то это был проспект, Кай помнил карты и рассказывал Маше о городе, что здесь было или могло быть. Что-то изменилось в городе, в воздухе, в них самих. Маша видела это в глазах тех, с кем жила, с кем провела всю свою жизнь, кого терпела, любила, ненавидела, в глазах детей, радующихся солнцу и свободе, долгожданной свободе.
Земля затряслась. Из черных глазниц дыхнуло смертью, друг за другом раздавались невыносимо громкие страшные хлопки, переходящие тут же в жуткий вой реактивного двигателя. Невозможно было понять, что и откуда вырывалось, пробивало небо насквозь, выстраиваясь в сложную фигуру. Шахты ожили, мертвые, глубокие, в которые привыкли сбрасывать мусор и трупы – теперь они были самыми живыми в городе, теперь они вершили миром на этом жалком клочке земли.
– Что это? – без страха, спокойным умиротворенным голосом спросила Маша. Она вдруг поняла, что все время ждала что-то подобное, зная итог, но не гадая, как это произойдет. – Как красиво, очень похоже на солнце.
– Это и есть солнце – термоядерное солнце, – Кай крепко обнял ее и поцеловал. – Наш ад закончился.
– А что будет после него? – Маша улыбалась, кивнула на Таракана и Тому, смотревших вверх, крепко сжимая руки.
– Ничего не будет. Больше ничего здесь не будет, и никого.
– У нас было так мало времени для нас, – Маша закусила губу, время будто бы остановилось, огненный шар, переходящий в вихрь медленно спускался на город, или это ей казалось?
– Я был счастлив все это время. Я люблю тебя, но по-другому и быть не могло.
– Молчи. Не трать наши секунды счастья на разговоры. Я люблю тебя! – Маша обхватила его шею и поцеловала, закрыв глаза. Кай сжал Машу в объятьях изо всех сил, все еще пытаясь ее защитить.
– Ну, дружище, обнимемся? – Шухер кивнул на Машу с Каем и Таракана с Томой, застывших в долгом поцелуе. – Извини, целоваться не будем.
Носорог хмыкнул, и друзья обнялись. Встав бок о бок, сильно до белизны в костяшках сжимая плечи друг друга. Огненный вихрь несся со страшной скоростью, смерть еще никогда не была так красива. Люди заворожено смотрели ей в лицо, не было ни паники, ни даже самых тихих криков, только внимательное любопытство и переполняющее душу счастье от свободы, чистого воздуха и мира, пусть и длившегося бесконечно мало.

Пройдут века, тысячелетия, и земля оживет. Вместо страшного гигантского котлована, покрытого черной несмываемой кровью погибшего города, будет озеро. Красивое, очень чистое озеро с прозрачной голубой водой. В нем будет жить новая жизнь, кто знает, кто захочет заселиться на этой новой земле. Пропадут в никуда фильтрационные поля, время скроет  мусорные полигоны, а уцелевшие катакомбы заполнятся нефтью или газом. Когда-нибудь на этой земле, да и на всей планете не будет войн, никто не будет убивать другого просто так, а природа сможет жить по своим законам. Когда-нибудь на планете больше никогда не будет людей.

+0>0

Снег выпал неожиданно и сразу покрыл все вокруг. Снегопад шел всю неделю без просветов, ослабевая утром, чтобы ближе к вечеру зарядить опять. Все вокруг стало одинаковым, белым и молчаливым, и казалось, что кто-то неведомый выдернул небольшой поселок из реальности, поместив под стеклянный шар старинной игрушки, в котором всегда идет пушистый мягкий снег. Дети выходили утром во двор, расчищали дорожки, сбрасывали сугробы с крыш беседок, с теплиц и навесов над поленницами.  Играли в снежки, строили снежные города, а вечером сидели у окон и смотрели, как белый снег в сумерках становится серым, потом чернеет, загораясь маленькими звездочками, когда луч прожектора выхватит танцующие с ветром беспечные снежинки. Вспыхнут, разгорятся до воспоминаний о теплом солнце и исчезнут, потонув во мраке ночи.
Снег помог забыть, не навсегда, отложить до времени тяжкий груз, давивший в груди каждого, кто прибыл на корабле в поселок два месяца назад. Успокоились дети, успокоились и взрослые, даже стали шутить и смеяться, мечтать о большой снежной горке, о ледяном скате к реке, когда лед встанет. Всем не терпелось увидеть зиму. Настоящую зиму наверху, на воле, свободную, холодную и приветливую, с ярким слепящим солнцем, незлым морозцем, щипающим лицо, рассыпчатым снегом и лесом, полным новых удивительных и сказочных мест. Зима приближалась неумолимо, неторопливо и ласково, помогая поверить в сказку.  И даже старшие дети сидели вместе с малышами, слушали, как читают три сестры по ролям о волшебном мире, о сказочных и опасных приключениях, о далеких странах, где все изо льда, о белых зайцах и голодных волках, хитрых песцах и коварных белых медведях.
Судно еще не прибыло в порт назначения, когда прозрачное небо разорвал гром далекого взрыва, потом еще одного и еще, слившись, они превратились в один невыносимый гул, давивший на уши, на сердце. Далеко, там, где остался их город, вырос ослепительный купол, разлетевшийся на бешеный слепящий поток. Сила взрыва была огромной, море приняло на себя дрожь земли, и начался шторм. Там, где раньше был их город, где был их дом, вырос исполинский черный столб, страшный, будто бы двигавшийся за ними. Началась буря, и все пропало в пене волн и в диком свисте ветра.
После этого дети перестали говорить. Они смотрели с немым вопросом и ждали, и никто не мог на него ответить. Никто не хотел врать, а сказать, что у них больше нет дома, нет их города, пускай и искалеченного бесконечной войной, взрослые не могли. Как только Петр Николаевич пытался начать этот разговор, так сам первый и умолкал, не находя ни одного верного слова. Все казалось мелким и бессмысленным.
Им выделили отдельный дом с небольшим хозяйством, в котором были теплицы,  две лошади и старая телега. Удивительно было видеть настоящих лошадей и телегу, пришедших к ним из сказки. Жизнь в доме не была сказкой, дети без лишних уговоров выстроили быт, как в своем доме, оставшемся в городе, превратившемся, как и все остальное в черный столб. Работая, почти не ссорясь, помогая друг другу, дети вспоминали о прошлом доме каждый, и то тут, то там кто-нибудь вдруг бросал работу, ронял кастрюлю или швабру, и плакал. Плакали все, даже старшие, не понимая сразу, что стоят и плачут, не в силах ничего делать. И никто никого не высмеивал или унижал,