Волонтер

Коля и Заур, красные и запыхавшиеся после игры. Девочки строго посмотрели на них, Даша незаметно пожала пальцы Коле, грустно улыбнувшись.
– Да ладно, не грустите. Мы же все вместе будем, – сказал Заур. – Нас же за зверей держат, так, жалко убивать. Мне папа рассказывал об этом много раз, когда жив был, а я понял только сейчас. И плевать, что мы им не нужны, зато мы нужны друг другу.
– Заур, ты когда это так поумнел? – Катя удивленно посмотрела на мальчика.
– Не знаю, как-то само пришло, – Заур смутился. – Я все равно ничего не понимаю, но и не хочу понимать.
– Тут нечего понимать,– буркнул Коля. – Взорвут город и все.
– Откуда ты знаешь? – одновременно спросили девочки.
– Да подслушал, откуда же еще. Так Петр Николаевич думает, что эти, ну с Большой земли, решили поставить точку.
Все замолчали. Никто не смотрел друг на друга, взгляды детей блуждали по бескрайним мертвым просторам, не находя ничего, на что можно было бы смотреть. Солнце слепило и жгло так, что вызывало ненависть. Коля взял руку Даши и несильно сжал пальцы. Она не одернула руку, как делала раньше.
– Ты прав, Заур. Пошли они все к черту, а нам надо жить самим, вместе. Кроме нас никого больше нет и не будет, – сказала Катя. – Я никогда не хотела туда, к этим с Большой земли. Если бы они желали нам добра, то давно бы уже закончили эту проклятую войну и забрали нас всех! Тогда бы и наши родители были живы, и мы бы никогда не родились в этом аду!
Катя уже кричала, грозя кому-то кулаком. Голос ее дрогнул, и она заревела, Даша тоже, а мальчишки держались, напрягая желваки и усиленно терли переносицу.
– Эй! Вы чего там расселись? – крикнула снизу Юлька. Она стояла и колотила куском арматуры по бетонной стене, рядом ухмылялся Тимур, залезть он не решался, протезы могли отскочить и упасть за забор.
– А ничего! Тебе то что! – огрызнулась Даша, утерев слезы.
– Ну и придурки! Сидите там дальше, а мы пойдем обедать! – не унималась веселая Юля. – Слезайте, вроде скоро отправимся дальше.
– А куда дальше? – спросила Даша, недовольно глядя на Юльку.
– Не знаю, – девочка пожала плечами и посмотрела на Тимура, тот тоже пожал плечами. – А какая разница? Мы же все вместе будем, Петр Николаевич обещал, я ему верю.
– Я никому не верю, – прошептала Катя.
– Чего? – переспросила Юля. – Я не поняла!
– Сейчас слезем. Уйдите, а то раздавим! – рассмеялась Катя и ловко сползла вниз. Даша за ней, дольше всех слезал Коля, чуть не упав.
– Короче, – Юля перешла на шепот. – Там что-то решается, я подслушала, но не поняла. Петр Николаевич очень ругается. Я никогда не слышала, чтобы он так орал на кого-то!
– Но вроде все решили, Володя так сказал, – Тимур сделал важное и многозначительное лицо.
– Плевать, главное убраться отсюда побыстрее! – громко сказала Даша и топнула ногой, желая вдавить в землю всю эту станцию.
– Да ладно тебе, тут классные роботы, – Тимур кивнул на игравших в мяч детей и роботов-погрузчиков.
– Роботы лучше людей, но мы не роботы, – проскрежетала зубами Даша и ущипнула Колю, желая разозлить. Коля сделал вид, что ничего не  почувствовал. – Они все думают, что мы глупые и ничего не понимаем!
– Нет, они так не думают, – покачала головой Катя. – Это там, на Большой земле так думают.
Погода внезапно изменилась, ливень бил косыми струями по вагонам, не то желая залить купе, не то столкнуть с пути прямо в черное болото. Ночь спустилась незаметно, и было так темно, что терялись даже яркие сигнальные фонари, отмечавшие каждые пять километров пути. Поезд несся сквозь внутренний космос, и, если долго смотреть в окно, начинало казаться, что ничего больше не существует, только этот вагон, купе и спящие на полках дети. Слышен был стук колес, свист электродвигателей и хлесткие удары с неба, и ничего больше. Кате вдруг показалось, что она одна в этом вагоне, что в купе никого нет, а двери просто нарисованы, причем плохо и неумело, художник определенно схалтурил, взяв самую простую 2D-модель. Она прошлась по вагону, дотронулась до потемневших от старости ручек на дверях, ощупала сами двери, приложив ухо к узкой щели, из которой доносилось слабое сопение и кашель спящих. Это успокаивало, но на короткое время – два отрезка пути, два еле видимых красных фонаря, пролетавших мимо как далекая комета, и она вновь терялась в этом бесконечном черном пространстве. Сон на доли секунды овладевал ее сознанием, расширяя страх до бездонных глубин вечного ужаса, и Катя просыпалась, тихо вскрикивая. Она еле стояла на ногах, но спать не могла, как закроет глаза, так начинает трясти, судороги переходили в глухой крик, на который прибегала Даша из соседнего купе, тянулась к верхней полке, чтобы сжать Катины пальцы и прошептать какую-нибудь глупость. Катя не понимала, что шепчет ей Даша, но точно знала, что глупость.
– Чего не спишь? – прошипела Катя, больно ущипнув Дашу за ухо. Даша, как привидение, бесшумно подкралась к ней и тихо встала рядом.
– Ай! – громко воскликнула Даша, ответив ловким щипком за шею. Катя моментально проснулась, готовая отразить новую атаку. – Какая ты противная!
– Не противнее тебя, – огрызнулась Катя.
Девочки встали рядом, касаясь плечами, и смотрели в бескрайние черные просторы. Запаха не чувствовалось, воздухозабор был защищен фильтрами, и в вагон поступал чистый и безжизненный воздух, слегка теплый после озонирования.
– Интересно, как там на самом деле, – прошептала Даша, вглядываясь в окно. Она немного различала поля, пару раз ей показалось, что она увидела там застрявший в трясине робот-трактор, державший ковш на манипуляторе в приветственном жесте. Таких памятников было много, если приглядеться, то мертвые роботы напоминали скелеты древних ящеров из учебного фильма.
– Воняет и можно утонуть, – фыркнула в ответ Катя.
– Как у нас дома, – Даша хихикнула, девочки переглянулись и засмеялись, совершенно не боясь кого-нибудь разбудить.
– Я не хочу уезжать из города. Что мы будем там делать? Кому мы там нужны? – Катя, что есть силы, сжала перила, пластик затрещал, прося пощады.
– Опять ты эту песню завела. Что, программа заела?
– Заела. Я уснуть не могу, все думаю об этом, – вздохнула Катя.
– Я тоже думала, но перестала. Ни к чему это, что толку от того, что ты вдруг что-то поймешь? Кто подтвердит, что это действительно так и есть, а? Никто, так чего думать.
– А что тогда делать? Идти туда, куда скажут, как тупой скот на бойню? Помнишь, Петр Николаевич нам рассказывал?
– Помню, я потом спать неделю не могла. А разве у нас есть выбор? Разве нам кто-нибудь даст право на выбор, решать самим? Кто мы такие?
– Мы? Не знаю, но не люди точно. Наш статус чуть выше этого скота на бойне, – глухо ответила Катя. – Это мне Тимур сказал. Я его чуть не побила за это, а сейчас поняла, что он прав.
В окне выросла высокая тень, будто бы черный великан шел рядом с поездом. Девочки вздрогнули, сонное сознание играло с ними, как хотело, раскрашивая эту тень до невыносимой жути, древнего страха животного перед смертью, неизбежной и безжалостной. Катя и Даша отпрянули от окна и врезались в Петра Николаевича. Он завершал обход состава, вылавливая тех, кто не спит. Катя очень удивилась, не понимая, как он на своих громоздких протезах смог бесшумно подойти к ним. Потом она поняла, что от свиста электродвигателей вагона, подхватывавших движение электровоза, она слегка оглохла. В ушах стояла тонкая вата, а глаза чесались так, будто бы Даша бросила в них горсть песка. Почему-то Кате думалось, что так могла сделать именно Даша, стоявшая рядом с открытым от удивления ртом.
– Так-так, почему не спите? – строго спросил Петр Николаевич и улыбнулся, долго сердиться он не мог.
– Не спится! – дерзко ответила Даша. – А вы чего не спите?
– Потому, что вы не спите. Идемте со мной.
– Куда? – удивилась Катя.
– Это зачем еще? – не унималась Даша, Петр Николаевич разозлил ее, тем более что она поняла, как безрассудно и глупо они тут болтали, когда любой мог их подслушать. По глазам Петра Николаевича Даша видела, что он слышал, не все, но многое.
– Увидите. Не буду же я вас с поезда сбрасывать, – Петр Николаевич пошел вперед, девочки, отставая на шаг, пошли следом.
– Это еще кто кого сбросит, – бурчала Даша, бессонница нагрела ее злостью так, что она закипала, осознавая, что не права, но ничего не могла с собой поделать.
Они прошли три вагона, в последнем тамбуре Петр Николаевич задержался у окна. Стекло было треснутое, и можно было вдохнуть воздух снаружи. Даша боязливо понюхала и пожала плечами. Катя тоже подышала, стараясь понять, что она чувствует, но воздух был обычный, без запаха и пыли, холодный и резкий. Пахло дождем и железной дорогой, и никакого страха. Он улетучился, растаял в темноте. И почему нельзя было открыть окна в вагоне, впустить немного дождя и ветра.
– Вы нас подслушивали? – спросила Катя.
– Да, но делал я это неспециально. Вы говорили слишком громко.
– И что скажете? – Даша грозно посмотрела на него.
– Скажу, что вы не правы. Стоп, не надо сразу спорить, – он похлопал девочек по плечу и подвинул ближе к треснувшему окну. – Смотрите вперед, что вы видите?
– Ничего. Поле, черное, там, вроде, какой-то трактор стоит. Нет, показалось, – ответила Даша.
– Ветер, дождь,– ответила Катя.
– Хорошо. Скажите, а ветер свободный? А дождь?
– Не знаю, – ответила Катя и обернулась, Петр Николаевич кивнул, чтобы она продолжала. – Дождь же не может лить где захочет. А разве он может что-то хотеть?
– Не может, он же неживой, – ответила Даша.
– Вопрос кто живой, а кто неживой для человека не может быть всунут в рамки биологического фактора. Человек видит мир иначе, наделяя многое жизнью в его понимании, часто наделяя волей биологически неживые объекты и понятия. И человек может сам стать неживым, продолжая существовать, как живой биологический объект. И это понимание свободы, ее степени и допустимости для каждого из объектов и субъектов нашей жизни. Мы сами внутри себя расставляем эти рамки, и чем старше становимся, тем сильнее зажимаем себя, свое собственное я. Никто и никогда не может быть полностью свободным – мы все живем с кем-то, взаимодействуем с нашей планетой, капризной и несправедливой, как нам кажется, но, главное, мы взаимодействуем друг с другом. И вот в этом наши основные оковы, рамки, загон, если хотите, и не удивляйтесь, наша свобода.
– Я ничего не поняла, – честно сказала Катя. Даша кивнула, что тоже ничего не понимает.
– Помните, я рассказывал про разные религии и духовные практики? Если отбросить их основной элемент, а именно, построение системы управления обществом, то во многих из них вы увидите попытку человека описать и объяснить окружающий его мир, привести все к единому знаменателю, чтобы всем и всегда было все понятно, одинаково, по сути. И в этом огромная ошибка и огромные возможности для управления обществом. Сначала это получается, но вскоре, через века и тысячелетия, люди раскусывают эту ложь и начинают протестовать, пытаясь заместить одну ложь другой, более понятной или просто иной, в противовес прошлым законам. Я пока понятно говорю?
– Что-то понятно, – честно ответила Катя. – Я поняла, что все вокруг вранье. Так?
– И да, и нет. Вопрос в том, как ты это видишь, понимаешь, а главное, как ты это ощущаешь, что ты чувствуешь. Понимаешь?
– Не