сестры, худые, с короткими стрижками, с карими глазами. Дети так и называли их – три сестры, часто путая имена, и никто на это не обижался, Петр Николаевич, ради шутки, тоже иногда путал их.
– Олеся, – обратился он к самой высокой. – Осмотр сделали, поражений нет?
– Не больше, чем обычно. Вылечим, мелкие язвы сами пройдут, как начнут досыта есть.
– Точно, мальчишки худые просто ужас, – добавил Володя. – У Заура много круглых шрамов на ноге, похоже, прикуривали.
– Да, похоже. Но надо осмотреть. Не расспрашивайте, ребенок сам все расскажет. – Надо привыкнуть, – сказал Петр Николаевич и заметил за спиной Володи шпиона, Юлю, остроносую девчонку с улыбкой до ушей, сующую свой нос во все дела. Она была солнечно-рыжая, и лишь в самую холодную зиму веснушки на носу и щеках бледнели от возмущения.
– Юля, я тебя вижу.
– А я это, просто мимо проходила, – не моргнув глазом, сказала Юля и смело вошла в кабинет. – Потерялась.
– Это ты и потерялась, – хмыкнула средняя воспитательница, они и садились всегда по росту, не без удовольствия продолжая эту детскую игру. Кто придумал так их называть и путать имена нарочно, никто уже и не помнил, как и многое другое, что устоялось и жило в этом доме.
– Не веришь, Вита? Я ведь никогда не вру! – огрызнулась Юля.
– Я Поля, Вита вот, – улыбнулась женщина, ткнув локтем в бок соседку. Все дружно рассмеялись.
– Так, ты ждешь отчета, правильно я понимаю? – серьезным тоном спросил Петр Николаевич.
– Да, мы все ждем отчета, – не менее серьезно, уперев тонкие руки в боки, ответила Юля. Ей было только девять лет, но выглядела она уже сурово, не по-детски, когда вела серьезные разговоры.
– Хорошо. Слушай, потом всем расскажешь. Нечего сюда по одному бегать. Катя привела пять новеньких.
– Вольных, – поправила его Юля.
– Да, но это будет позже. Им надо привыкнуть, поэтому не пугайте, поняла? И всем передай, чтобы не приставали.
– Мы знаем, как надо. Немаленькие, – важно заявила Юля.
– Вот и хорошо. Три мальчишки и две девчонки. Тебе поручаю девочек, справишься?
– Справлюсь. А мне три сестры мешать не будут?
– А мы тебе разве мешаем? – удивилась Олеся.
– Это я так, заранее определила правила, – Юля поправила рукой коротко стриженые волосы, будто бы у нее ослаб пучок на затылке.
– Правильно. Надо договариваться сразу. Вы будете работать вместе. Если сможешь, возьми и третьего малыша. Как думаешь? – Петр Николаевич хитро посмотрел на нее, Юля сверкнула зелеными глазами, принимая вызов.
– Справлюсь! В помощь себе возьму Дашку и Лену, а еще Артема и Лешку.
– Вот и банда собралась, – засмеялся Володя. – А про Тимура забыла?
– Тимур козел! – с чувством воскликнула Юля.
– Юля, ты же знаешь, что мы никого не обзываем, – Петр Николаевич строго посмотрел на девочку.
– Так он на животное похож, как из того фильма. Вот упрется и все, с места не сдвинешь!
– Юля, – Петр Николаевич постучал пальцем по столу.
– А Катя спит, можно к ней? – Юля аж подпрыгнула на месте.
– Спит, не буди. Она сама тебя найдет, не переживай, – сказала Вита.
– Блин, так долго ждать! – девочка нетерпеливо задвигала ногами. – Ладно, раз надо, так надо.
– Иди, готовься, – засмеялся Володя.
– А чего готовиться? Я все помню, и девчонки помнят, – недоуменно пожала плечами Юля. Все громко рассмеялись, и девочка немного обиделась, не понимая этого смеха, даже покраснела, как наливающийся соком помидор.
– Пойдем, ты мне поможешь, – Поля встала и взяла девочку под руку. – У нас много дел, еще откажешься, а?
– Не откажусь. Я же дала слово! – твердо сказала девочка, посмотрев на всех очень серьезно.
– Молодец, и держи его. Но никогда не бойся попросить помощи. В этом нет ничего позорного. Никто из нас не знает и не умеет всего, поэтому мы все делаем вместе, – сказал Петр Николаевич. Юля радостно кивнула и одними губами прошептала: «Спасибо!».
7
Роман Евгеньевич склонился над микроскопом с закрытыми глазами. Он знал, что увидит, можно было и не проверять все пробы – болезнь вернулась, окрепшая, новая. Со стороны он напоминал статую индустриальной эпохи, не хватало еще лозунга на пьедестале или кумачового плаката над головой: «Верны труду и науке! Будущее медицины за нами!». Белый халат уже давно не был белым, стиранный сотни раз, он стал медного оттенка, как и волосы на голове и теле, окрашенные обеззараживающими реагентами. В короткие секунды забытья, когда сон на секунды овладевает негнущимся телом, мозг отключается, перезагружается, отбрасывая апатичную беспомощность, он видел себя такой скульптурной композицией, сейчас за столом с микроскопом. Прибор был очень старый, новой техники не выдавали, по слухам она копилась на складах у кого надо, но зачем? Считалось, что для работы достаточно дребезжащих центрифуг, матовых пробирок и чашек Петри, сквозь которые с трудом можно было разглядеть содержимое, приходилось светить ярким диодом, выбирая точку, где рассеивание будет минимальным.
В ушах засвистел ветер, главное воспоминание из всего скупого детства, и он проснулся. Все, кто видел его в таком состоянии, думали, что он думает, и не мешали. Роман Евгеньевич посмотрел в окуляр, без эмоций встал и записал в электронный журнал: «Проба 6789 положительно». Журналы вели не все смены, считая, что это мало кому нужно, и их никто не читает. Роман Евгеньевич не спорил и не заставлял, понимая, что это бесполезно. Он точно знал, для чего нужны эти журналы, молча о том, что никому не удастся открыть даже прошлогодние записи – все журналы засекречивали, поэтому он всегда вел два журнала, один защищенный, который не смог бы взломать ни один хакер. Заперев процедурную, он достал из потайного ящика в вентшкафу толстую тетрадь и записал. Полистав страницы, он услышал шаги, и поспешно спрятал журнал. Этот тайник для него сделал инженер Тараканов, с такой фамилией он по праву был главным по оборудованию на тараканьей ферме. Тараканов и передал еще молодому врачу Роману Антонову, уже позже его будут называть только по имени отчеству, даже особисты, запас толстых тетрадей из серой клетчатой бумаги, рассказав, как и где надо хранить. Это должно было быть такое место, куда бы никто в здравом уме руки бы не засунул.
Он успел открыть дверь до того, как за ручку дернет особист. Роман Евгеньевич сделал вид, что выходит, механическими движениями натягивая перчатки.
– О, а я боялся вас не застать, Роман Евгеньевич, – у двери стоял сгорбленный под тяжестью болезни человек с пепельными волосами и живыми зелеными глазами. Болезнь превратила этого красавца в подобие средневекового бурдюка, полного застоявшейся воды, лекарства не давали умереть, но и не лечили, просроченные, поменявшие цвет и форму капсулы отказывались пить другие, а он пил. И жил до сих пор. Мало кто знал, сколько ему лет, знали только то, что первую войну он застал в утробе матери. Большая голова и лицо, похожее на кусок метеорита, огромный зоб, надутые руки и ноги, мешок вместо тела лучше любого удостоверения заставляли людей слушаться, выдавать все, что требовалось и не требовалось. Его боялись так, что в тесных компаниях под перегнанное три раза пиво не упоминали его имени, боясь, что друг и собутыльник донесет, не по злобе или ради выгоды, а потому, что иначе было нельзя. – Вы выглядите очень усталым.
– Спасибо за заботу, Леонид Петрович, – Роман Евгеньевич спокойно выдержал шутливый и требовательный взгляд. – Продолжаете пить тот препарат, что я вам прописал? – Конечно, доктор! – с театральным жаром воскликнул Леонид Петрович. – Для меня нашли целую коробку. Мне ее хватит до конца жизни, и, скорее всего, оно меня и добьет.
– Добьет, но не сразу. Вы еще нас всех переживете, – заметил Роман Евгеньевич, мельком взглянув на улыбающееся лицо особиста.
Они шли из палаты в палату, которые уже перестали делить на зоны – везде была только одна, красная зона. Вонь стояла страшная, больные не двигались на узких нарах, под каждой койкой стояло низкое ведро или таз, в которое все и стекало. Санитары и медбратья сбились с ног, вынося, моя, обмывая, вывозя умерших и устраивая еще живых, выглядевших в этом могильнике совершенно здоровыми. Новенькие выли, рыдали, не в силах сопротивляться, не в силах двигаться, умоляя перевести их в палату к выздоравливающим, ведь они же скоро поправятся, совсем скоро. Так думали все, но через неделю тело иссыхало, человек становился похож на живую мумию, капельницы с трудом поддерживали жизнь.
– Вы знаете, доктор, шансы кончить вот так есть у каждого из нас, даже у самых-самых, – особист благоговейно посмотрел наверх. Они стояли достаточно далеко, чтобы их никто не услышал. Роман Евгеньевич пожал плечами и продолжил готовить уколы. Препаратов оставалось мало, скоро должна была придти новая партия, волонтеры обещали, нашли хороший склад. Надежда, глупая надежда овладевала всеми, подстегнутая и выправленная политруками. Никогда не было неразрешимых проблем, все должно было решаться быстро, и решения находились моментально. А если не работало, то находили виновных, вредителей и шпионов. Просыпаясь, люди чувствовали, что враг рядом, закрывая глаза, старались спать вполглаза, чтобы враг не сумел подкрасться незаметно.
– Как вы думаете, Роман Евгеньевич, дети все умрут? Я же понимаю, что эти антибиотики бессильны. Я прав?
– Это не лучшее место для подобных разговоров.
– Отчего же? Как раз самое лучшее, нас никто не сможет подслушать. Не подумайте, что мне не жалко этих людей, но я видел больше смертей, чем вы. Все же я сильно старше вас. И такое я уже видел и не раз. Они ничего не смогут понять, хоть бы вы им и в ухо кричите.
Роман Евгеньевич кивнул, что согласен. Подошел медбрат, высокий и худой мужчина, с длинными цепкими пальцами, больные называли их клешни. Медбрат молча взял поднос со шприцами и ушел в другую палату.
– Все не умрут, кто-нибудь должен выжить, – сказал Роман Евгеньевич, механически набирая препарат в шприцы.
– Я тоже так думаю, видел такое и не раз. Жаль, что не все выживут. Дети огромная боль, можете мне не верить, но это так.
– Почему же, верю, – ответил Роман Евгеньевич и машинально хмыкнул.
– Так-так, говорите все, не скрывайте.
– Ваши коллеги не восприимчивы, поэтому и не болеют.
– Интересно, в таком ключе я об этом не думал. Вы меня, вроде как, похвалили. Спасибо, это очень ценная для меня похвала. Помните, как в сказке одного моего тезки: «Ну, а те, кто выживают, те до старости живут». Почему же не могут выжить все?
– Не знаю. У нас нет хороших лекарств.
– Вы не все договариваете. Не зря же вы сами проверяете каждый анализ. Что вы нашли? – особист постучал пальцем по столу, он никогда не кричал, а тем более, не бил во время допроса, а любая беседа становилась допросом, который мог войти в досье, а мог и пропасть.
– Это другой вид или другая бактерия. Они похожи, но ненамного.
– Мутирующий организм: А где он мог мутировать, у нас?
– Вряд ли, должна была быть вспышка, хотя бы малая. Такая болезнь в фоновом режиме протекать не может.
– Значит, кто-то принес извне. Думаете, это диверсия или чья-то ошибка? Говорите честно, можно без имен.
– Имен я не знаю. Можно мыслить логически: разведчики и волонтеры занести не могли. После выхода они обрабатываются и осматриваются. Болезнь проявилась бы у них сразу
