Волонтер

Наши все ходили?
– Все, кроме Шухера, он еще не вернулся?
– Должен был, – Слава долго зевал. – Он предупреждал, что по возвращении будут мурыжить особисты. У него чутье на такое дерьмо.
– Да, Болт тоже что-то такое говорил. Сказал, что надо быть осторожнее, не болтать.
– Не болтать в принципе хороший совет, – Слава сел и спрыгнул на пол, как распрямленная пружина, будто бы и не спал пару минут назад. – Шухер вообще сказал, чтобы я в столовую не ходил. Что-то там не то, оттуда через пару дней прямо к Маше, а через неделю в печку.
– Не придумывай, а на одних тараканах сдохнуть можно, – Дима поморщился, в животе заурчало. – Мне тараканов мало – это ты привык каннибализмом заниматься.
– Очень смешно, – огрызнулся Слава и ловко подсек Диму.
Слава был на полголовы ниже его и сильно уже в плечах. Дима больше походил на громилу Болта, брился наголо и во всем подражал ему. Он не ожидал и упал на одно колено, успев сориентироваться и встать в защитную стойку. Так они играли все время, но по мере того, как Дима обрастал мышечной массой, ширился в плечах и бедрах, Слава все чаще выигрывал, оставаясь таким же быстрым и ловким.
Дима сел на койку и сделал вид, что устал. Слава прошелся по жилому отсеку, выполняя несложную зарядку. Этот ритуал повторялся раз за разом, пока Слава не убедился, что нигде ушей не выросло. Он сел рядом с Димой и достал из кармана два таракана.
– Не, не надо, – поморщился Дима, живот его опять заурчал. – Короче, разведка донесла: Кая и Федора Григорьевича арестовали. Кай в изоляторе, а Федю избили и вернули.
– Федю то за что? – гневно зашипел Слава. – А Кая за что в яму?
– Никто не знает. Болт шепнул, что им шьют диверсию и предательство Родины.
– А они других слов не знают! – слишком громко воскликнул Слава и прикусил язык.
– Болт сказал всем передать, чтобы не болтали. Будут допрашивать – отвечать строго, как в рапорте указали. Я сходил в  библиотеку, перечитал, для надежности. Ты ничего не забыл?
– Я все помню. Меня Шухер научил. Должно быть два: один в базу, второй для себя.
– Я так не могу. У тебя голова всегда была лучше, – вздохнул Дима. – Что-то живот болит. Это все ты, напугал меня.
Слава услышал, что воздух у входа задвигался, и стал болтать про девушек с тараканьей фермы. Дима живо и громко отвечал, отпуская сальные шуточки. Вошел Шухер и пошел к ним. Его койка была рядом, со Славой они делили одну тумбочку.
Слава достал детскую магнитную доску и быстро написал: «Кая в яму». Шухер кивнул, что знает. Он собирался спать, переодевался.
«В столовую не ходить», – написал Шухер и стер, когда Слава и Дима прочли.
«Я ходил», – написал Дима. Шухер задумался.
– Давно ходил?
– Да полчаса назад, – ответил Дима.
– Пошли. Слава, за мной, – Шухер потянул Диму в санузел.
Шухер заставил Диму выпить воды и вырвать все, что он съел. Слава стоял у входа, чтобы задержать ненужных свидетелей. Когда они вернулись, Дима лежал на койке и кашлял. Он сильно побледнел, а живот продолжал урчать.
«Почту забрали, – написал Шухер. «Еду травят. Все пришло в последнем вагоне».
Слава и Дима удивленно смотрели на Шухера и молчали. Он продолжил писать, тут же стирая: «Я все запомнил, Маше передам. Зараза пришла с гумпайком от наших. В других убежищах дела шьют врачам, лепят диверсию».
– Надо это сжечь, – шепотом сказал Слава.
«Нет, надо залить дезинфектором. Тогда штамм гибнет», – написал Шухер.
– А есть это потом можно будет?
– Нет, придется выбросить, – ответил Шухер и отложил доску, – деактивировать надо, чтобы не расползлось, а то в воду попадет.
– А, понял, – сказал Дима и часто задышал. Его тошнило.
– Иди воду пей. Тебе надо промыться полностью, – сказал Шухер, и Дима послушно ушел.
– Пошалим? – улыбнулся Шухер.
– Ага, – обрадовался Слава.
– Пока спать, – Шухер закинул в рот сразу пять тараканов и захрустел, довольно улыбаясь. Слава последовал его примеру.
Когда вернулся Дима, они уже спали. Дима повздыхал и лег на свою койку. Его мучил вопрос, хотелось встать и пойти, сообщить всем. Он  полез в тумбочку за жетоном и увидел в ящике магнитную доску: «Мы вместе». Дима выдохнул и лег. Эта фраза означала, что Шухер всем передал, а это передадут и дальше тем, кому можно.

Каждые две минуты заходил и уходил особист. Маша раньше не видела этих людей, к ней они точно не попадали. В первые часы допроса она еще различала их лица, сопоставляя с названными ей именами, уверенности в том, что это были их имена, у нее не было. Допрос длился более шести часов, Маша отмечала это по внутренним часам, и особисты слились в одного, постоянно сменяющего друг друга. И дело было даже не в том, что их лица и головы были слишком похожи, глаз замечал, что они разного роста, кто-то толще, кто-то уродливее, главное было в том, что это был один и тот же человек. Она много лет назад читала такую книгу про жизнь в прошлом, как люди, работавшие и живущие в одной стране, напоминающей один большой лагерь заключенных, сливались в одно целое, неразделимое, не дополняя и не исключая друг друга – однородная серо-бурая масса. Эту книгу ей переписал Роман Евгеньевич, преподававший юной медсестре врачебное дело. Он увидел в ней живой ум и неравнодушие к людям, желание делать больше, не задумываясь о себе. Он сказал ей об этом позже, когда Маша стала Марией Султановной, уважаемым врачом, и ее знали во всех убежищах.
Маша улыбнулась про себя, не выдав лицом ничего, кроме мертвенно-бледной усталости. Она не сохраняла письма, которые приносили разведчики, а запоминала их наизусть. Губы, едва двигаясь, шептали его письмо, строгое, четкое, как и его лекции и семинары, как и он сам, но и доброе, полное отеческой любви. Маша тогда написала ему ответ, сознавшись, что сразу же выбрала его на роль своего тайного отца, которого ей не хватало все детство, и очень остро не хватает сейчас. Тут же всколыхнулись воспоминания о брате, встало перед глазами ухмыляющееся лицо Муслима, и ее затошнило от отвращения. Почему память настолько жестока, и когда она думает о чем-то хорошем, вспоминает о хороших, любимых людях, то обязательно откроется пыльный шкаф в закоулках памяти, и выйдет грязный скалящийся скелет, она читала об этом в одной книге, но уже не помнила, в какой. Доступ врача был гораздо глубже, чем у разведчиков, про остальных и говорить не стоило. Она могла открыть в библиотеке такие разделы, о существовании которых не знали, наверное, даже эти тени людей, сменяющие друг друга перед ней.
– Что вы шепчете? – спросила одна тень, сев напротив и уставившись в нее стеклянными глазами. Не дождавшись ответа, он вскочил, и его место заняла другая тень. – Что вы шепчете?
Маша дождалась, пока они сменят друг друга о три раза. Игра поддавалась ей, и немного все начинали играть по ее правилам.
– Я молюсь, – твердо, холодным голосом, ответила она. В начале этого допроса Маша испугалась своего голоса. Она не знала, что внутри нее может жить такая ледяная статуя. – Вам бы тоже не мешало. Вы пропустили вечернюю молитву.
– А это не ваше дело! – неожиданно резко и громко воскликнула тень. – Что мы должны – вам знать не положено.
Маша остановила его взглядом, приковав на месте. В комнату уже вошла другая тень, а особист сидел за столом, как загипнотизированный. И тут тактика поменялась, видимо, что-то щелкнуло в их простых мозгах, что эта карусель не работает. Вторая тень села напротив, и они стали напоминать некрасивую гей-пару в ссоре.
– Ты знаешь, скольких ты убила! – не задавая вопроса, крича в силе своей правоты, раскрыла пасть левая гей-пары.
– Их смерти на твоей совести! – закричала правая.
Они долго кричали оскорбления, ходя по кругу, не в состоянии придумать ничего нового. Маша не слушала, она думала о Кае, проживая вновь и вновь ту малую жизнь, несчастные дни, когда они стали так близки. Память ничего не вытаскивала с пыльных чердаков или заплесневелых подвалов. Этому методу сохранения себя обучил Роман Евгеньевич, в конце курса, без намеков или недоговоренности, сразу сказав, что теперь она под прицелом, навсегда. Ей было больно, сердце кололо, разум сам догадался, что Кая бросили в яму, хотя эти контрразведчики, как они любили себя называть, ничего ей не говорили, держа этот козырь в рукаве.
– Кай нам все рассказал! – кинул карту на стол левый.
– Как ты подговорила его достать инфицированный препарат! – заорала правая половинка. – Ты должна сознаться и все чистосердечно рассказать! Тогда мы спасем людей, а тебя просто пристрелят. Это легкая смерть!
– Кай ничего не мог вам сказать, потому что это неправда, – медленно и твердо, холодным громким голосом сказала Маша. – Препараты запросила я, и это отмечено в журнале. Кай принес точно то, что я запросила, проверять стоит по действующему веществу или непатентованному названию, а не по торговому названию. Все препараты я и мои коллеги выписываем на основании медицинских и клинических рекомендаций, указанных в медбазе. Вы должны открыть базу и увидите, что протокол был соблюден полностью, досконально. Все ваши обвинения ложны и не имеют никакого подтверждения. Все препараты были в целой упаковке, маркировка была проверена – препараты неподдельные, данные на упаковке совпадают с данными базы. Больные умирают не от лечения, а по причине отсутствия нужного лечения. У нас нет лаборатории, чтобы точно узнать с какой инфекцией мы имеем дело. По клинической картине это холера, но антибактериальные препараты не действуют. Мы испробовали все типы препаратов, и ничего не работает. Соответственно, опираясь на методические указания, я и мои коллеги делаем верный вывод, что речь идет о вирусной инфекции. Противовирусных препаратов у нас нет.
Особисты надолго замолкли. Тот запал, с которым они ворвались сюда, считая, что клиент созрел, улетучился. Мозги не до конца понимали то, о чем говорила Маша, но до них доходило, что нет ни одного довода против. Схема не работала, и это видели те, кто остался за дверью. В комнату вошли еще три особиста и сели полукругом, глядя стеклянными глазами на Машу. Один откровенно пялился, желая всем своим видом показать, что она ему нравится. Он оскалился и стер слюну с губ, выглядело это так топорно и глупо, что Маша невольно рассмеялась.
– Ты веселая, да? – спросил он, встал и подошел к ней сзади. – А ты ничего, хоть и инвалидка. Кай любит калек, да? Как ему больше нравится, когда ты ему сосешь, или он тебя в задницу, а? Мне нравятся калеки, вот если бы тебе полноги отпилить, то я бы не слезал с тебя полгода, пока не сдохнешь.
Маша не обернулась, ни взглядом, ни жестом не показав, что она чувствует. О таких провокациях рассказывал Роман Евгеньевич, он еще много рассказывал, моделировал, и Маша думала, что все это забыла, оказывается, не забыла.
– Кто вам передал эти рекомендации? – спросила другая тень, они снова слились, и Маша перестала их различать. Тот, что пускал слюни, сидел на месте, смотря неподвижными стеклянными глазами куда-то позади нее.
– Мне передали их после обучения на врача. Все методические рекомендации находятся в специальном разделе в базе, доступ в библиотеке возможен только по жетону врача.
– Скажите, а Роман Евгеньевич, он какой?
– Он самый лучший врач, которого я знаю, – не колеблясь ни секунды, ответила Маша.
– Нет, я не об этом.