Введение в философию

либо те, кто добровольно, как говорят, из чистой любви к искусству (к искусству для искусства), стремятся к этому, то, вероятно, и философией занимаются и те, для кого она стала профессией, и те, кого мы называем любителями или дилетантами. Действительно, и тех и других нельзя не встретить в философском обществе.
      Профессиональные философы заняты философскими исследованиями. Как правило, работают на совесть: разрабатывают темы исследования и решают философские проблемы, результаты исследований и решений они публикуют в философских изданиях. Спрашивается, для кого? Для себя, конечно, и таких же, как они, узких специалистов.  Это их работа, за которую они получают от общества средства к своему существованию. Надо же, чтобы человек занимался хоть каким-то делом, даже вот таким, философским, чтобы о себе и своих близких  позаботиться.
      Любители же занимаются философией любопытства ради, чтобы занять себя в свободное время культурным занятием, интеллектуальным развлечением. Одни решают кроссворды. Другие, наши любители, - философски-популярные проблемы, например, что такое душа или есть ли у мира граница? Одним словом, дилетанты.
      И все? Больше никого не встретишь в этом философском обществе? Почему же. Есть еще в философии люди, которые ей занимаются, чтобы ей не заниматься, а заниматься, например, студентами. Это учебные философы, философы-воспитатели. Они не только читают молодежи мораль, доводя ее до состояния невыносимой скуки на лекциях и семинарах.  Философы-педагогики еще отбивают у своих слушателей всякое желание думать не только на уроках, но и вообще в жизни. Именно их чаще всего люди называют болтунами, философистами (существами кентаврическими как помесью философа, ищущим правду, с софистом, выдающим желаемое за действительное), специалистами в области болтологии. 
      И, наконец, те, кто философствует  не ради награды, успеха, славы, любопытства, назойливости и исполнения долга, ради людей, а токмо ради себя, потому, что, просто, не могут не философствовать, размышлять, иначе жизнь для них потеряет всякий смысл. Для них это не работа, а призвание, судьба, сама жизнь. И не важно, кто они в философском обществе, учитель или ученик, академик, профессор или младший научный сотрудник, важно, что они заняты своим любимым делом, а именно поиском истины, важно, чтобы все посторонние их оставили в покое наедине со своими мыслями, которыми, когда они созрели, они могут поделиться с такими же, их понимающими философами.  Причем они философствуют сами, но ищут не себя для потехи своего тщеславия, - они себя уже давно нашли в качестве умных людей, - но всеобщее, которое нельзя найти вместе, вместо себя. Беседа, конечно, нужна, диалог, бывает, необходим, но не для поиска истины, а для уклонения от заблуждения и отказа от иллюзии, которые становятся наглядными, когда мы их замечаем в других. 

    3. Философия и не-философия: искусство, религия, наука, идеология
        Мы уже с вами сравнивали в «двух словах» философию с искусством, религией, наукой и идеологией. Напомню, что искусство связывает человека с миром чувств, религия есть связь человека с миром, который нам недоступен ни в чувствах, ни в мыслях без веры. Без нее мы остаемся наедине с ними, но не с миром. Вера требовательна, отсылает нас к тому, что то, что должно быть, важнее, действительнее для нее того, того, что нам является в чувствах и мыслях, настаивает на решительном действии, верности.
      Наука открывает для себя мир, когда за явлениями находит то, что в них скрывается, а именно ту связь, которая их связывает и которая называется законом природы. Ведь чувствам доступна не сама связь между явлениями, которая носит общий характер, а только они (явления) как источники их (чувств) возбуждения. Мир наших физических чувств – это мир явлений, событий и лиц, их процессов и состояний, которые экземплярны, частичны, делимы, конечны и тем самым ограниченные, изолированы друг от друга. Для того, чтобы они составили общую картину, требуются наша интуиция, которая схватывает то, что требуется схватить прежде нашего желания это сделать. Поэтому для того, чтобы увидеть что-то, необходимо не у-став-иться на него, а от него на время отвлечься. А также продуктивная способность воображения, дополняющая эту картину тем, что нам никогда не встретить по причине того, что мы ограничены в пространстве и во времени, и, разумеется, разум, который собирает все части картины в одно целое. И тогда человек понимает, с чем он имеет дело, - не с явлением только, а с явлением самого мира. Но для этого необходимо выработать целую систему-сеть понятий, которые позволяют уловить в нее искомое единство мира многообразия его проявлений. В этом наука близка философии. 
      Только наука редко, когда «прижмет», использует силу разума, ограничиваясь его низшей способностью рассудка, который следует «в хвосте явлений природы», в том смысле, что именно они его возбуждают, пробуждают в нем свою чуждость к ним, ведь он абстрактен, а они конкретны. Он от них отвлекается, но помнит, на что они его натолкнули, - на саму проблему. Проблема его заводит потому, что ему не по нраву, так как он абстрактен, однороден и не терпит потому противоречия, которое ему является в виде нечто смешанного, разнородного. Он пытается это противоречие исключить, от него абстрагироваться (повторюсь, речь идет не о самом рассудке, а о рассуждающем человеке, ученом, - это такой оборот речи, риторический троп по названию «метонимия», когда имеют в виду вещь, а говорят о ее признаке, т.е. часть выдают за целое, частью которого она является), создает идеализированный объект исследования, теоретический конструкт, в котором искомое нечто является в чистом виде, в своем собственном качестве, как например, «идеальный газ» в физической химии или «капитализм» как чистый тип общества  в социологии и т.п. Правда, затем ученый должен обязательно подтвердить на практике в протоколе проведения научного эксперимента или научного наблюдения правильность употребления этого идеального научного объекта, выраженного научным термином или формуляром, в качестве аргумента объяснения того, следствием чего явилось зарегистрированное в протоколе явление природы, т.е. его причиной, проще законом природы. Сам протокол наблюдения является актом регистрации проявления этого закона, который в чистом виде доступен ученому только абстрактно, как теоретический предмет.
      Философ же занят только теоретическим занятием как выяснением при помощи понятия как формы мысли, т.е. мысли оформленной, доступной мыслящему в материале его сознания, того, что есть на самом деле. Здесь мы возвращаемся к изначальному пониманию теории как умозрения. А что есть на самом деле? Есть то, что он думает о том, что с ним происходит, когда он об этом думает, не забывая того, что в это время, как и всегда что-то происходит с миром, в котором ему есть место в этом качестве. Это теоретическое занятие становится практическим тогда, когда и то, благодаря чему он думает, т.е. понятия, и то, что он думает, становятся для него действительными, т.е. действуют на него так, что он вынужден с ними считаться. Другими словами, условно говоря, его мысли, как и мысли других мыслителей, с которыми он часто ведет диалог, ведь надо же с кем то общаться, если нет рядом умных людей (умных не по роду, по природе человека, по этому мы все умные и поэтому отождествляем человека с умом, - человек, значит уже умный, даже если он дебил или преподаватель философии, а по своему занятию быть у себя на уме), являются теми фактами, которые либо подтверждают истинность его теории либо ее отрицают. То есть, истинность философской теории, самой философии проверяется мыслями философа, когда он им следует в жизни. И тогда истина мышления становится естиной поступления. Другим путем они не могут быть проверены. Но для этого бывает нужно ждать до самой своей смерти, которая вынесет окончательный приговор: это истина или заблуждение. А человек не любит ждать и философ торопится и выдает свои мысли за то, что есть, т.е. путает план онтологии с планом гносеологии. В этом, как раз, сказывается иллюзия философского разума, разума сугубого, не находящего ничего равного себе в смысле проверки, как об этом нас часто предупреждал немецкий философ Кант. Ученого хоть в этом спасает чувственный опыт, который сочетается с тем в разуме, что он к себе подпускает, а именно с рассудком, который этот опыт оформляет.
      Из всего сказанного (не только по объему, но и по существу) видно, что философия ближе всего к науке. Она и есть наука, но какая? Такая, какой она была прежде, когда ей занимался Аристотель или хотя бы Декарт. Но в век сциентизма, господства научной, а уже в XXI веке, техно-научной идеологии, об этом говорить можно только с нажимом, условно, на каких-то условиях, постоянно оговариваясь. И потом, в отличие от науки, философия - это дело личное, тогда как наука дело коллективное, социальное. Как правило, наукой никто в одиночку не занимается, вот если только математикой как самой отвлеченной из всех, кроме философии, наук. Однако математика и самая включенная в жизнь наука, потому что без ее предмета: чисел и их взаимных преобразований ничего в человеческом мире не будет работать. Все ею пользуются, но никто, кроме математиков, ее до конца не знает. Недаром математик, логик и философ XX века сэр Бертран Рассел на вопрос о том, что такое математика, ответил: «Математика – это то, чем занимаются математики, так что не мешайте нам заниматься».
      Философия, как и любая наука, даже такая описательная как история или ботаника, теоретична и занята понятиями. Однако если все другие науки заняты понятиями для вещей, а затем людей, чтобы от них, от вещей поиметь какую-то пользу (кстати, на это нацелена современная наука-science, в отличие от древней науки- sapientiae, в самой себе находящей пользу), то философия как мать наук, как их родитель занимается ими для понимания и полагает это достаточным для занятия. 
      Философия в этом смысле самодостаточна. Казалось бы, этим она похожа на искусство, которое тоже чем оно выше и лучше, тем больше похоже на себя, искусство для искусства. Что имеют в виду умные люди, когда так его характеризуют? Что от него нет никакой пользы, что в хозяйстве оно не пригодится, а если и пригодится, то только лишь как украшение, декорация жизни? Разумеется, не это. А что? То, что единственная польза от искусства заключается в том, как и от философии тоже, что оно делает человека человеком, не дает ему окончательно потерять человеческий облик. Как тут не вспомнить Федора Михайловича, как-то сказавшего, что «красота спасет мир». Правда, современное искусство не столько не дает, сколько помогает не только потерять человеческий образ, но и не искать его в принципе. Искусство, философия, как и наука, если она искусна, и религия тоже такая же, нужны человеку, чтобы через прекрасные и возвышенные, совершенные образы, воспроизводить в нем его человеческий образ, который не рождается от природы, а создается искусственно, точнее, культурно. Ничто человеческое само по себе, естественно, так просто, не держится, а постоянно