члены совета безопасности конструктивно подошли к предъявленному к ним требованию генерал Маккартура, что-то не совсем поняв, кого из Маков он имел в виду, когда каждый из них имел такую приставку в своём имени. А это уже другого рода интрига и борьба за хотя бы то, чтобы тебя не обошли на этом резком повороте.
– Ты что и кого имеешь в виду? – проявляет решительность и верность своему долгу господин президент, задав этот вопрос.
Генерал Маккартур, как-то уж не скрывая на своём лице неудовольствия, покоробился в сторону вот такой слепоты и недальновидности президента, вот ничего не могущего понять без своих советников (а полагаться всецело только на своих советников, ведущая к рецидивам провалов во внешней политике организация мыслительного процесса, и на выступлениях в дебатах всё это сказывается, перестаёт президент на себя одного опираться) и ладно уж, попытается ему объяснить то, что очевидно.
– Всё новое это хорошо забытое старое. И это не возврат к прошлому, как хотят в этом убедить противники прогресса. И как говорят, сложные времена требуют сложных оргвыводов. И мой Маккартизм это конец времени Леннона. – На одном вдохе и выдохе всё это произнёс генерал Маккартур, демонстрируя таким образом, как он на дух не переносит всё то, что у него ассоциируется с Ленноном – либерализм и своеволие. А вот члены совета безопасности опять ничего из им сказанного не поняли, своими недоумёнными лицами и открытыми пастями демонстрируя не просто свою несообразительность и неумение собирать общую картинку из её фрагментов, а чуть ли не супротив решениям генерала фронду.
И одно их всех сейчас спасает от персонального недовольства генерала Маккартура, это его состояние подъёма в самые небеса духа. Куда его вознесло так немедленно и беспредельно то, что он, наконец-то, заставил себя всех тут слушать и что главное, беспрекословно. И генерал Маккартур, пребывая в этом удивительном ощущении все возможности и вседозволенности, как это всегда бывает и случается с людьми беспечными, ослабил за собой контроль и что уж поделать, расслабился, и забыв учитывать нахождение своей руки не просто над самим чемоданчиком, а он её держал над той самой красной кнопкой, не просто её отпустил вниз, а он на неё буквально опёрся, и как немедленный, все тут до единого ошарашивший результат вот такой человеческой оплошности и в чём-то разгильдяйства – всё вокруг в один момент погрузилось в тьму под вой сирены и мигание красных ламп, не давая находящимся в помещении людям хоть что-то сообразить на свой счёт и вылезти из под стола, куда их всех загнала вся эта гармония набата тревоги и назревающего апокалипсиса. Где первым апокалипсисом, то есть откровением, стали слова президента, неожиданно для всех проявившего хладнокровие и здравость суждений:
– Как я и думал. Мир вначале сойдёт с ума, а уж затем будет стёрт с карты мира в результате человеческой оплошности. И даже не заговора.
