наглости её Артурчика, даже не сподобившегося не выпячивать напоказ вот такие свои очень близкие отношения с носительницей таких умопомрачительных духов. А иначе и ещё как можно самым доверительным и простодушным умом Женевьевы понять всё то, что вкладывает в своё насыщение вот такой эксклюзивной паскудностью и следами своих внутренних чувствительных поветрий…нет, никогда она не поверит, что это госпожа Шарлотта Монро, хоть у неё и есть для этого все возможности и средства, а вот кто-то из тайных поклонниц аморального поведения на рабочем месте редко, а вот в какой-нибудь кладовке, то это да и в том и в том случае.
И раз так и к этому её вынуждает такая циничная распоясанность Артурчика, раз он сам даёт повод собой манипулировать этой тайной любительницей аморального поведения, какой-нибудь профурсетки Анжеле, главе какого-нибудь несущественного департамента в качестве прикрытия её основного рода деятельности – соблазнения самых влиятельных генералов, чтобы затем держать их на привязи своего влияния (что мне захочется, то и будешь делать, скажу взбесить свою стерву, ты её выбесишь, скажу отозвать с ней свои отношения, будешь неделю спать на диване в гостиной), то она не будет молча в углу отстаиваться и разводить растерянно руки, а она сразу потребует объяснений от Артурчика его внутри служебной политики.
– И с кем сегодня ты, Артурчик, так близко ручкался? – так с порога прямо и спросит Артурчика Женевьева, не обращая нисколько внимания на степень его зарядки на храбрость, которой он хватил на очередном заседании комиссии по разоблачению очередной непродуманной политики и что уж говорить, подлости не партнёров отныне во веки веков и навсегда (этим тостовым приветствием, своего рода девизом, заканчивала и подкрепляло каждое своё решение комиссия по распределению ответственности стран общественного договора не вмешиваться в жизнь других стран перед самозванным гегемоном; а вот здесь не придерёшься к слову, он сам без всякого спросу к кому хочет заявляется).
И только собирается Артурчик честь по чести оправдаться, – это королева дезодоранта, пресс-секретарь Алабама, как мы её между собой зовём, и чем она оттеняет свою изморозь красоту, – как уже поздно и он перебит ударом ладони Женевьевы в нос, чтобы ты, падла, забыл как пахло и как пахнет, а будешь знать, как отдаёт в нос вот такая твоя запредельная наглость и самонадеянность. Ну а пока Артурчик пребывает одновременно в сознании и в бессознательном состоянии и положении, – в сознании осознания своей вины, а его бессознательность относится к его физическому состоянию, сидя, уперевшись к стеночке, – прохаживающая рядом с ним Женевьева с него спросит о том, что он ещё от неё решил скрыть по своему неразумному умолчанию.
– Значит так, – строго-настрого поглядывая сверху вниз на Артурчика, начинает озвучивать свою декларацию о будущих намерениях Женевьева, даже в том случае, если Артурчик будет пытаться и дальше строптиво себя вести, – точно такие же духи ты мне завтра же организуешь. А сейчас мы обратим наше общее внимание к насущному вопросу. Давай посвяти меня с кем ты там на этих заседаниях лясы точишь. И не вздумай меня обманывать. – И как понимает Артурчик, то пытаться взывать к здравомыслию Женевьевы тем, что это самая секретная информация в мире, вообще не стоит. У Женевьевы на это есть не пробивной аргумент:
– Если тебе дураку всё это доверяют, то не хочешь ли ты сказать, что я ещё больше дура, чем ты есть?
Ну а пока Артурчик в себе демонстрирует коварство и неверность всему тому, что ценно для Женевьевы вот таким своим молчанием и вот такой сомнительной попыткой дискредитировать право Женевьевы на свою защиту от его грубых попраний её семейного счастья, она всё же находит в себе силы, чтобы найти контраргументы на такой его произвол в свою сторону. – Что, глаза разбежались от незнания на ком остановиться?! Со всеми имеешь контакты близкой степени. Вот и не знаешь от своей беспрецедентной жадности кого сдать в первую очередь, как отработанный материал. – Вот так смело и со знанием мужского потенциала в теории и его захватнической сущности, где он никогда не может на чём-то одном остановиться и ему подавай раз за разом новые объекты для своих утех и утешений, поставила на своё место негодяя и подлеца последней степени Артурчика Женевьева.
И хотя Артурчик в достаточной степени обескуражен вот такой мысленной активностью и воображением Женевьевы, – ей бы романы писать о служебных романах, – и он в пал в некоторое сомнение, тем не менее в нём ещё работают инстинкты и рефлексы самосохранения подлеца и негодяя как выразилась Женевьева, которые одёргивают его от прежней, занятой им немой позиции, подсказывая ему, что он таким образом только усугубит своё положение. И ему нужно немедленно что-то отвлекающее сообразить в ответ по всему этому поводу. Вот только, что-то ничего этого ему не подсказывают его рефлексы, и получается, что Артурчик должен сам за себя отвечать.
И Артурчик, как это на него похоже, ведёт себя как в дешёвой драме, начиная считать Женевьеву ещё более глупой, чем он её всегда считал и показывал. А как иначе ещё объяснишь это его заявление от том, что вы, моя дорогая Женевьева, в очередной раз делаете слона из мухи и вообще меня всегда удивляло то, откуда в вас все эти мысли берутся.
Ну а Женевьева эти его слова понимает следующим образом. Хочет подлец Артурчик к ней подлизаться через вот такое указание в ней качеств хорошей хозяйки и способностей писать романы. А что всё это значит? Всё верно. Артурчик знает чью сметану кошка съела и все её подозрения имеют для себя не только одни логические основания быть.
– Ты мне тут голову не пудри. Говори, как оно там у вас в департаменте есть. Сколько мест отдано под женские квоты? – жёстко так вопрошает Женевьева Артурчика, зажав его физические и интеллектуальные возможности и способности в узкий коридор решений – между собой, в интеллектуальном гневе ничем неограниченной, и стенкой кухни, в которую Артурчик уткнулся спиной.
И Артурчик, таким образом припёртый к стенке, вынужден был озвучить количественный состав их ситуационного штаба поимённо. Где к ещё большей потере выдержки и собственного равновесия Женевьевы, всякого, конечно, ожидавшего от своего Артурчика, никогда не демонстрировавшего ей стойкости убеждений и верности данного ей слову, – всегда ты мне врал и притом так убедительно по поводу моей стройности, заглядываясь в сторону других женских силуэтов, – но то, что она сейчас услышала и стала свидетелем, это уже ни в какие добропорядочные рамки не лезет, кроме как только попустительские.
– И как ты всё это, мне предлагаешь понимать?! – с дрожью в голосе и в нервном исступлении вопрошает Артурчика Женевьева. А Артурчик и понять не может, что опять не устраивает в государственном управлении и устройстве его управления Женевьеву.
– Ты это о чём? – хоть и с трудом из-за опаски быть принятым Женевьевой за строптивца, но всё же спрашивает Артурчик. На что Женевьева, как и ожидал Артурчик, сочла себя им опять униженной и оскорблённой, – значит я дура и не моего ума дело всё это, – и чего она не потерпит, но не сразу, а как только Артурчик доведёт её до белого каления, чтобы она одним махом за все эти годы мучений под игом его провокационного энтузиазма и интеллектуального разглагольствования ему отомстила, то он за всё получит. И Женевьева пока что только истерично указывает ему на то, что он всё пытается не заметить.
– А теперь скажи мне дорогой на милость, с какой такой целью ваш совет по так называемой безопасности (надо ещё понять и разобраться о какой и чьей безопасности идёт речь) собран в такой пропорции. Где каждой твари по паре? – с вот таким подчёркнутым неуважением и даже сомнением в целесообразности создания совета по безопасности, занимающегося чёрт знает чем на своих тайных тусовках, вопрошает Женевьева так, как будто ей итак уже всё ясно за то, чем они на этих сборищах обязательно по вечерам, и ни в какое другое время занимаются.
С чем Артурчик категорически не согласен, и не только потому, что у него такая всегдашняя позиция по отношению к Женевьеве, а он считает, что деяния великих людей не только никогда при их жизни должно не оцениваются, но все их действия обязательно обесцениваются (это чтобы самих себя пропихнуть в эту категорию всё решающих людей). При этом слова Женевьевы неожиданно навели Артурчика на мысль о том, что она не так уж и не права, и в её подозрениях что-то есть. И это что-то с близкого расстояния, находясь внутри этого совета, никто не замечал, а вот если посмотреть на всё происходящее в совете безопасности и на него самого с высоты стратегических планов и что уж мелочиться, с высоты глобального планирования мирового пространства и сбережения природы человека, то …и такая провокационная точка зрения Женевьевы имеет для себя право быть.
Ведь совет безопасности просто обязан рассмотреть все варианты для сохранения жизни не только на той территории, за которую он в данный исторический момент взял на себя ответственность по обеспечению на ней правовой жизни, но и в случае всемирного катаклизма, который всё ближе и ближе приближается по причине несговорчивости других игроков на карте мира (каждый хочет лучше остальных жить, действуя по одному и тому же алгоритму действий, являющемуся основой капиталистических отношений: чем хуже соседу живётся, тем лучше нам, так простыми словами объясняется конкуренция, основной двигатель капиталистических отношений), на него возлагается огромная ответственность по возрождению популяции человечества.
– И тогда теория о звездолёте обретает для себя самые логические обоснования и практические черты. – Аж сглотнулось Арурчику от таких своих выводов-откровений и от той степени ответственности, которую на него налагает буквально всё человечество, для которого он должен стать одним из прародителей, а может даже, при очень удачном стечении для него обстоятельств, то и Адамом.
– А для начала предстоит выяснить. Кто у нас претендует на роль Ноя? – тут же умственно отвлёкся от первоочередных проблем в лице Женевьевы Артурчик. Впрочем, ответ на этот вопрос прямо напрашивался. – Это господин президент. Вечно он всех достаёт своим нытьём о том, что институт президентства нынче не тот, и нет того уважения к президенту, что прежде. И убедить его в обратном практически невозможно, тем более президент умело их подлавливает на подтверждении своих слов.
– Ты согласен со мной, генерал Маккартур? – как бы исподтишка, так это было неожиданно для генерала Маккартура, сидящего с той стороны стола, куда не обращался президент со всем этим своим нытьём, задаётся этим вопросом к нему президент. А генерал Маккартур, как и все служивые люди обучен уставом воинской службы к непререкаемому подчинению своего главнокомандующего. И он, не учтя сквозящую в этом вопросе к нему уловку президента, ожидаемо им полностью соглашается с президентом: Так точно, господин президент.
– А я что говорил. – Театрально хватается за сердце президент, осаживаясь на ослабевших ногах на первый же попавшийся
