адреналин, мышечная эйфория: ведь за монитором мышцы сокращаются, как при беге, и сердце начинает работать в авральном режиме. Недаром геймеры "подсаживаются" на эту цепную гормональную реакцию словно наркоманы, но ведь он не мальчишка и давно держит свои реакции под жестким контролем.
Подергавшись, он понял, что пока потерпел фиаско. Однако ему удалось узнать истинное сетевое имя беглянки. Оно промелькнуло и тут же скрылось, но Ягуар выхватил его быстрыми глазами: Баттерфляй – так ее звали.
Прошла неделя, после которой она согласилась с ним уединиться, и они почти полчаса болтали в "аське". Ягуар пробовал прощупать ее, узнать хотя бы, откуда она выходит в сеть, но Баттерфляй перекрыла все ходы к себе.
-Не ломись в мои двери, я их надежно закрыла,- смеялась она.
-Ты нравишься мне и я, как любой хищник, хочу обладать тобой!- отвечал он дробью клавиш, ведь с некоторых пор думал только о ней. Правда, поймать ее ему все никак не удавалось, хотя он гонялся за ней по сети и ставил самые немыслимые ловушки.
Баттерфляй появлялась, только когда сама того хотела. Как он ни бился, она позволяла ему лишь письма на безликий адрес, а сама ускользала в неизвестном направлении. И все же у него появилось эффективное оружие в борьбе с ней. Впервые он остро ощутил глубинный, физиологический уровень слов, перенесенных телом и душой на экран монитора: эту чистейшую поверхность, отделяющую знаки от звуков речи, но соединяющую их с чем-то неизмеримо более действенным, превращающим слова в инструмент психологического воздействия на избранный объект.
"Моя восхитительная Баттерфляй! Есть в твоих письмах нечто, что тревожит меня. Будь со мной более откровенной, и я научу тебя невосприимчивости к боли на любом уровне, а значит, обретению внутренней свободы. Ты ищешь смыслов в тех или иных своих спонтанных поступках, некой нравственной управляющей природной силы, и она существует, но лишь в твоей власти избирательно отдаваться собственным порывам или внешним обстоятельствам. Исключай все мешающее твоему развитию. Хотя в этом и есть основная сложность для истинно женского существа. Тебе необходима поддержка мужского интеллекта,– доверься мне, мотылек.
Я не раз испытывал озарения, некие люцидные состояния особой ясности и просветленности, но ты каждым своим письмом подтверждаешь действенность инсайт-медитации, хотя и отрицаешь, что в совершенстве владеешь всеми ее приемами. Меня лишь беспокоит, что ты, пусть неосознанно, используешь их слишком интенсивно и плотно. Нельзя постоянно жить на гребне – это путь в шизофреническую бездну. Не веришь мне, поверь доктору, а он самого восторженного о тебе мнения как о существе уникальном. Есть люди, являющиеся как бы чувственно-интеллектуальными медиаторами. Они способны концентрировать внимание на неосознаваемом опыте и выходить за грани обыденного, расширяя сознание, что дано лишь единицам. Ты – одна из них.
Насколько я понял, ты воспринимаешь окружающее как квазибелый шум, декодируя его полуосознанно, но вполне целенаправленно и продуктивно. Однако тебе недостает умения расслабляться.
Не бойся "отсутствия мыслей", каждый испытывал подобный шперрунг, витание в облаках, а многие в нем живут постоянно. Сознание "сужается" и как кошка готовится к прыжку, концентрируясь, сжимаясь в пружину. Взлет и творческий подъем не заставят себя долго ждать,– процессы эти волнообразны. Но научись получать телесные наслаждения осмысленно".
Так завязалась их игра, перешедшая в нескончаемый диалог. День Ферсмана, строго расписанный, с утра теперь был заполнен лекциями, завершаясь послеобеденными практическими занятиями со студентами. Как всегда собранный и подтянутый, Ферсман поглядывал на слушателей в аудитории, прикрыв веки: ему нравилось наблюдать сквозь ресницы преломления света в маленькие радуги. "Интересно, думает она обо мне или нет?"- размышлял он о Баттерфляй.
Ферсман сразу оценил ее знания и талант, но ему хотелось говорить с ней не о прикладных задачах программирования, что уже давно не интересовало его само по себе. Однако она была увлечена проблемами искусственного интеллекта и горела идеями, и он вел с ней дискуссию об этом, хотя по письмам ее было ясно: в личной жизни она попала в какие-то сети и нуждается в профессиональной поддержке, дабы ничто не отвлекало ее от чистого творчества.
К своему удивлению, он получал острое удовольствие от общения с ней и гордился тем, что смог раскрыть ее к искренности, ибо сделал вывод о достаточной замкнутости и зажатости Баттерфляй. Вероятно, ей мешала стеснительность, как и многим гордецам, знающим себе цену. Он и сам был таким в ранней молодости, когда еще не умел справляться с неуместной краской, заливающей щеки в моменты спора. Правда, это быстро прошло, но он хорошо помнил свои прежние ощущения и комплексы. И даже ценил их влияние, ведь во многом именно они заставили его развивать и культивировать в себе волевые качества.
2.
Итак, я решилась на диалог с виртуальным психоаналитиком, поскольку на этом настаивает мой друг, хотя и он возник в моей жизни из Синего Ничто, а вернее, из сети. И почему это я слушаюсь его?
Пришлось подумать, прежде чем начать исповедь незримому доктору, хотя событийность вполне поддается описанию, стоит лишь прикоснуться к клавиатуре. Однако от этого – такого простого и привычного – действия могут родиться признания, доселе никогда не озвученные мной. На эмоциях легко проколоться и сболтнуть чего-нибудь лишнего. Впрочем, после каждого такого отчета невероятным образом действительно получаешь облегчение, словно собеседник за гранью монитора – твой бог и судья. И, действительно, он словно отпускает мне грехи, по крайней мере, освобождает мою душу от тяжкого бремени. Глядя реальному человеку в глаза, я никогда не смогла бы откровенничать, но сеть давно стала пространством моего разума, куда я не боюсь нырять и куда как в банк данных с легкостью сгружаю накопления своего сознания. Осудит ли меня за это мой незримый духовник?
С какой-то радостью я открываю ему самые темные стороны своей души, которые осознаю лишь теперь, впервые облекая мысли в слова. И в этом есть острое удовольствие сродни эротическому, ведь тело реагирует на обнажение чувств таким же возбуждением, как и на обнаженную плоть, правда, с иными, новыми, незнакомыми ощущениями.
Странное дело, частенько самое неприглядное, уродливое и извращенное, что мучило смутными сомнениями, в словесном облачении приобретает пристойность и даже некоторую изысканность, а, озвученные или описанные, внутренние бури выглядят почти банальностями. Словно ты уже слышала все это – где-то и когда-то, а ведь казалось – только твои чувства и ощущения необычны, уникальны, неповторимы, подвержены неясным порывам и глубинному клокотанию чего-то мощного и грозного. Но нет,– подобное уже когда-то и с кем-то случалось,– язык лишь подтверждает это, облекая столь неуловимо ощущаемые нюансы вполне стандартными оборотами. Остается надеяться, что мой собеседник тонко почувствует в отдельных словах, в их расположении и чередовании, мои состояния и по ним восстановит истинные мысли смятенного сознания, проскальзывая между строк и раздвигая невидимый плотный занавес. Поэтому я корплю над каждой буквой – в надежде, что в стонущих суффиксах и плачущих гласных мысленным взором он увидит мои страдания.
Удивительно, но заново проживаемые события приносят боль даже большую, нежели в момент осуществления, однако мне обещано облегчение душевных мук, и хочется верить, что искренний рассказ поможет назначить прицельное лечение. Ну вот, даже описание своей души я выстраиваю древовидно, ступенчато, подобно корневому каталогу – с гипертекстовой структурой. Одно утешает – хоть тут не пытаюсь оправдываться, а лишь констатирую то, как мой разум уживается с телесной оболочкой, данной ему природой. Вот поистине две несовместимых сущности.
Мне хочется представлять моего доктора красиво седеющим профессором, в каких без памяти влюбляются первокурсницы. Хотя порой я улавливаю в его письмах слишком уж психотерапевтические конструкты, поэтому далеко не все ему открываю. Да и можно ли описать словами то, о чем боишься даже подумать...
Моя старая Бабушка сидит у окна и поглядывает, как во дворе на солнце высыхают лужи от утреннего дождя, и воздух парит от томительной жары. Этот дом одряхлел вместе с ней и хранит в своих стенах запахи, которые я помню с детства. Никогда и нигде подобный букет ароматов не встречался мне больше. Жара усиливает их, словно концентрирует, смешивая со стрекотом цикад, птичьим гомоном, дальними звуками с реки, приглушенным лаем собак и отдельными голосами. Бабушка великолепнейшая часть этого неповторимого по колориту пейзажа, и широкополая шляпа итальянской соломки с длинными шелковыми лентами делает ее образ романтично юным, точно пригрезившимся из далеких, волошинских времен. А ведь она давно с трудом передвигается, так что приходится помогать этому легкому как пушинка созданию, несмотря ни на что сохранившему приметы царственной осанки.
Меня всегда чрезвычайно интересовало, о чем она думает. Разговаривает как ребенок или олигофрен, а смотрит хитро, и все время кажется, что она притворно пытается соответствовать образу своего ветхого тела, но глаза выдают ее: выцветшие от времени, однако таящие в глубине зрачков отблески огня. И ведь знает, что я поглядываю на нее, когда она подолгу сидит и смотрит на мир. Ах, лиса – моя лукавая Бабушка!
Когда мне становится невыносимо, я открываю ей свои мысли, а наши с Додиком математические выкладки декламирую как стихи. Поведала даже о том, как и почему рассталась с мужем, на что она в ответ лишь равнодушно пошамкала губами.
-Скажи хотя бы, как ты относишься ко всему этому?- вконец разозлилась я.
-Жди испытаний для сердца!- захихикала старая фурия.
Я прильнула к ней в надежде услышать нечто, но стоило мне поймать ее взгляд в упор, хитрые глазки по-старушечьи заслезились, выражение их расплылось, и Бабушка вновь обрела вид дрябло-шелковистой старушки, беспомощной и поглупевшей.
С утра она не склонна к разговорам и почти до полудня сидит на веранде, откуда смотрит на дальний лес, обрамленный облаками точно картинной рамой – так живописен вид в проеме окна. А дальше озеро открывается синей подрагивающей гладью, и слышен его странный рокот, будто из глубины бьют ключи или даже готовы вздыбиться буруны. Но оно почти всегда спокойно и торжественно, никогда на его поверхность не прорвался ни один из глубинных монстров, наверняка живущих в толще воды. И все же Бабушка каждый день ждет чего-то. Да и вообще она мечтает проводить у воды все свое время, так что сосед частенько помогает мне, и мы на тележке везем ее на берег. Тогда я сажаю упрямую старушку на раскладное кресло под большой зонт, и она, совершая свой тайный ритуал, что-то шепчет воде и крошит в нее лепестки цветов.
Она считает это озеро особенным и называет его разными именами. Лишь поначалу они казались мне нелепыми,– очень скоро я поняла, что озеро стоит всех этих чудных
