думать над тем, как эти качества отражаются на окружающих. Мою неискушенность в подходе к людям дядя Сева быстро преодолел, ибо, клеймя ханжество, просвещал меня в областях, о которых с родителями откровенно говорить я не могла. С ним же мы общались легко и доверительно, и он во многом сформировал мои взгляды, ведь, в отличие от моего просто эрудированного папы, дядя Сева был начитан глубоко и тонко, что возносило его в моих глазах к интеллектуальным небожителям. А, кроме того, беседы с ним придавали мне уверенности в своих силах, ибо его участие, сродни искренней отеческой любви, поддерживало мою неокрепшую душу.
Конечно, начав работать, я постоянно консультировалась с крестным, но вскоре поняла, что справляюсь сама. К тому же, дядя Сева переехал в Питер, где организовал большую фирму, костяк которой составили его старые друзья-туристы, с кем он до сих пор выбирался в дальние походы. Несмотря на свои пятьдесят, седые виски и некоторую грузность, крестный выглядел моложаво и был достаточно энергичным и крепким мужчиной. Москву он покинул, но часть капитала разместил у одной из своих московских пассий, некоей Норы. Особа эта, будучи старше меня всего-то лет на пять, уже весьма преуспела в издательском бизнесе, правда не без спонсирования и поддержки дяди Севы. Он и меня чуть было не пристроил к ней, но видно из этических соображений в последний момент передумал.
На новом месте помимо экономического и налогового планирования я занималась ценными бумагами и формировала инвестиционный портфель фирмы, чему научилась достаточно быстро и чему, вероятно, способствовали черты моей натуры. Электронные торги я воспринимала как увлекательную игру, и эта "легкомысленность" и легкость неизменно приносила удачу, поскольку не позволяла азарту переходить в иную, остро болезненную, фазу, многократно повышающую вероятность грубых просчетов.
Самостоятельность пьянила,– оказывается, я ждала ее. Мои профессиональные амбиции требовали реализации, а попутно с финансами фирмы я нарастила и собственный капиталец. Мне льстило уважение коллег по службе и их легкая зависть к моим успехам, однако хотелось заявить о своих талантах в полную силу, что заставляло работать головой усиленно. Тем не менее, слушаясь дядю Севу, я помалкивала и скрывала большинство своих умений и тактических ходов, как если бы была носительницей семейной реликвии. Полученные от крестного знания являлись неким стартовым капиталом, опорной точкой в моей карьере. Крестный во всем направлял меня. Отдельной статьей шли заботы об имидже, хотя с этим у меня постоянно возникали трудности – из-за прически. Я любила одеваться спортивно, теперь же для офиса по настоянию дяди Севы выбирала безупречные костюмы и белоснежные блузки, только вот художественный беспорядок на голове из-за непослушных волос никак не удавалось привести в соответствие с требованиями стиля.
Жгучей моей мечтой было отделение от родителей, поэтому при первой возможности я взяла кредит и купила квартирку подальше от них. Маме приходилось ездить через весь город, чтобы оставить записку в дверях: sms на мобильник она так и не научилась отправлять, а на звонки я почти не реагировала. И застать меня составляло труда,– с работы я увеивалась на тусовки, а с утра отправлялась на службу, не появившись дома. Да и, попав в мою квартиру, ключ от которой я никому не давала, мама увидела бы в углу кухни пустые бутылки после кутежа с друзьями. Родители стойко ассоциировались у меня с ограничителями драгоценной свободы, поэтому их настойчивые просьбы сделать дубликаты ключей от моего жилища я встречала в штыки, ведь знание, к примеру, о какой-либо из моих ночей любви повергло бы отца в шок. Мама была по ее собственному выражению романтической реалисткой и вполне терпимо относилась к современным нравам, но даже ей в данную сферу моей жизни доступ был закрыт. Похоже, они считали меня невинной, тогда как каждая предыдущая встреча заставляла меня заметать следы и расчищать территорию для новой. Впрочем, родители могли быть спокойны,– постельные эксперименты не развратили меня, напротив, оголили мою душу.
Чтобы спрятаться от Сергея по возвращении из Египта я отправилась в Питер, где имела знакомства среди туристов. В прошлом сезоне мне довелось сплавляться на катамаране по одной из саянских речек в очень теплой компании. Меня до сих пор влекло к команде Леона, полноправным членом которой я очень хотела стать. Мы планировали в будущем году преодолевать норвежские водопады, чтобы в последующем покорить более крутые канадские. Однако встреча с друзьями неизбежно привела бы меня в объятия дяди Севы, ведь именно он спонсировал группу Леона. А крестный не одобрил бы моего постыдного малодушия, так что оставалась только Любаша.
Вот кто сопровождал меня, начиная с подростковых споров и первых девчоночьих секретов. Мы были с ней не разлей вода, в школе ходили в обнимку, хотя я жила иной, нежели у нее, жизнью, промышляя скаутскими вылазками в компании отъявленных хулиганов, в последующем ставших моими товарищами по спортивному туризму. Вдобавок, я зачитывалась литературой, не входившей в школьную программу, и смотрела удивленно на сверстниц, уделявших массу времени нарядам, прическам и косметологическим центрам, где за немалые родительские деньги искоренялись какие-то незначительные прыщики или миленькие веснушки. Любашу также не увлекали подобные заботы, но не как меня – из легкомыслия, а по причине изумительно молочной гладкости кожи лица.
Многих моих одноклассниц из-за раннего созревания поглощали чисто женские проблемы, я же не могла представить общения с мальчиками в свете влюбленности, ибо еще долго воспринимала их равными себе и соперничала с ними в спортзале и школьных квн-ах. Но взросление вынуждало меня подражать девчонкам, дабы не выглядеть "недомерком" и не ощущать своей ущербности. К моему крайнему удивлению выбранные мною мальчики легко отзывались на прямолинейные предложения дружить "по-настоящему". Однако эти детские дружбы быстро надоели мне своими глупыми ритуалами, к тому же, я влюбилась в одного старшеклассника и долго бегала за ним, пока он не зажал меня в углу и не поцеловал. "Ах, вот чем это кончается!"- ужаснулась я, ощутив страшное насилие над собой. Мне даже в голову не пришло, что хитроумные маневры и выстраивались мной ради этого поцелуя. Праведный гнев точно ветром сдул мою влюбленность, породив в душе подозрение, что в так называемой любви скрывается отнюдь не предполагаемое моей мечтательной натурой.
В то время как большинство моих ровесников-мальчишек увлекались только компьютерными играми, а знакомые девчонки, отложив кукол, восторгались глянцевыми журналами, я со своим прохладным отношением к Интернету "проскочила" приключенческие романы и полудетскую фантастику, чтобы, "нарушив" сроки, случайно открыть для себя Достоевского, все во мне перевернувшего. Благо к тому времени учителя еще не успели "навязать" его моему неокрепшему уму.
Меня образовывали природное упрямство и любопытство. Именно они помогли мне в очень раннем возрасте, противясь отцу, утолить свой интерес и жажду познания жизни "Анной Карениной" и "Мадам Бовари". Впрочем, трагические эти героини ни в чем меня не убедили, но породили страстное желание узнать о любви больше. Отец, считавший данную литературу недопустимой для детского восприятия, вынудил меня тайком, по совету Любаши, заглатывать вперемежку романы Остен, Саган и Мердок. Несколько позднее, определившись с собственными вкусами, я переключилась на Булгакова и Фриша, Гессе, Кафку и Джойса. Однако особо поразил меня Пруст, и я потихоньку утаскивала том за томом его "Поисков" из семейной библиотеки.
Возможно, отец был прав,– подобное чтение, действительно несколько преждевременное в одиннадцать-двенадцать лет, привносило в мою душу смятение, хаос, непонимание и порождало тысячи вопросов, требовавших разрешения. Мой мозг находился в постоянном поиске новой пищи для ума. Конечно, он был незрелым и не ухватывал многих тонкостей в прочитанном. Но даже выборочные зерна, упав в нетронутую почву, обильно взросли и преобразовались в уверенность, что любовь – это ослепление, цена которому – потеря свободы, а, следовательно, стремиться к ней равносильно отречению от собственной личности.
И все же годам к тринадцати природа и юность взяли свое, склонив меня к поискам друга и сделав все остальное второстепенным. Хотя я, не до конца преодолев свою мальчиковость, велеречиво развивала некие теории о личностной бесполой общности и ненужности секса как такового, до которого, правда, пока не доходило, ибо "близкое" общение с представителями противоположного пола ограничивалось у нас с Любашей лишь поцелуями. Тем не менее мы с ней знали о романах друг друга подробнейшим образом, и беседы на эти темы были для меня сродни сеансам психотерапии, поскольку только Любаша хоть как-то воздействовала на несусветную мешанину, царившую в моей голове. Этому во многом способствовало неотразимое обаяние моей подруги и ее не поддающаяся внешним раздражителям безмятежность. Только какая-либо идея, обдуманная глубоко и наедине с собой, могла изменить что-то в поведении Любаши. Никакие образцы и догмы не принимались ею на веру слепо, что неизменно вызывало мое восхищение. К тому же, она от природы была очень осторожной, к чему постепенно приучила и меня. Хотя во многом я копировала ее лишь внешне, механистически,– моей неугомонной натуре совершенно чужда рассудительность. А Любаша, в отличие от меня, не очаровывается даже самым изощренным и умнейшим из собеседников, никто не силах сбить ее с мысли – ясной, как весеннее небо. Мне с моей неустойчивостью не оставалось времени разобраться в своих чувствах, и я усиленно впитывала стереотипы поведения подруги с парнями, благо та обладала развитым чувством собственного достоинства и являла образец сдержанности.
Из студенчества мне запомнилась лишь наша, то убывающая, то пополняющаяся новыми членами, компания. Вот уж где был простор для дружеских попоек, танцев, споров и интрижек – с применением различных стратегий обольщения и отбивания партнеров у соперниц. Спектакли этого театра заслонили в моей памяти процесс обучения: лекции, зачеты, экзамены остались в ней сплошным безликим потоком. Вероятно, женское начало во мне все-таки всегда преобладало, ибо по шкале ценностей лишь отношения между мужчиной и женщиной имеют для меня особую значимость. Мой полудетский разум и сегодня уверен: главное – это соединение двоих в одно целое, а карьера, успехи в бизнесе, политике и даже творчестве есть средства к самореализации, имеющей в своем основании скрытую цель обеспечить процветание семьи, членом которой ты являешься. Хотя меня неизменно привлекало взаимопонимание со всяким симпатичным человеком: в туризме я и вовсе наивно стремилась к искренней дружбе. К сожалению, всякий раз по окончании очередного похода иллюзорность необыкновенной доверительности и душевной близости таяла, оставляя в сердце
