Анамнезис1

вечеринке Сережа познакомил нас, и Никита не смог скрыть удивления. Очевидно, я не согласовывалась с его представлением о девушке достойной друга, что чувствительно кольнуло мое самолюбие, ведь Никита понравился мне. Но в течение вечера он словно дорисовал меня легкими мазками невидимой кисти,– я непроизвольно расправила плечи, а выражению лица придала присущую мне естественность, сбросив судорожное стеснение. И глаза Никиты оттаивали по мере того, как мое дыхание становилось свободней.
    Поезд тронулся, оставляя на перроне вместе с другими провожающими и Никиту. Но я не решилась махнуть ему рукой и безвозвратно потеряла пропуск в мир Сергея, где меня окружали люди, чьи речи я слушала с интересом и перед кем стремилась выглядеть лучше. Правда, мне представилось слишком мало времени для общения с ними, и многое осталось за неким занавесом, манившим проникнуть за кулисы, но даже такие крохи давали представление о данном сложном соединении умов, мнений, идей. Ради благосклонности этих людей хотелось стать умнее, утонченней, прочесть новые книги, блеснуть оригинальными мыслями. А за окном пробегали пригородные пейзажи, и стук колес рассыпал надежды…

***7

    Поезд уезжал в Петербург, и я, будучи не в силах оторвать от него взгляда, представлял вагон, в окне которого виднелась перистая головка Лены, клеткой, а ее – бьющейся в ней птицей. В сердце мне вонзилась грусть: я скучал без Даны. Без нее летний город, шумный, пыльный и душный, приводил меня к концу дня в состояние бессильной ярости, заставляя мечтать только о том, чтобы встать под душ и насладиться прохладной гармонией и ритмичным пульсом водяных струй. Правда, как только работа несколько отпустит меня, настоятельно потребуется заполнить пустоту в душе. Интересно, почему это вода ассоциируется у меня с Даной?     

    Выйдя из офиса, я вдруг увидел Гостью. Ветерок развевал ее шифоновое платье, похожее на прозрачные крылья стрекозы, порхнув которыми она скрылась за углом. Уж не померещилась ли? Сев за руль, я поехал домой, но странная дама не шла из головы. Что задумали эти две шестидесятилетние моли, какую игру?
    Возле арки, ведущей во двор, на живописно разрушенном выступе старой ограды парадного по обыкновению последнего времени сидела девчушка лет двенадцати – из квартиры напротив. Она иногда брала у меня что-нибудь почитать, мы подружились,– мне нравилось отвечать на ее нестандартные вопросы. Худая, в джинсиках, сутулящаяся от желания скрыть проклюнувшуюся грудь, она шевелила в моей душе какую-то давнюю уснувшую боль.
    Перекинувшись парой слов со своей трогательной подружкой, я, было, направился домой, но как специально возле подъезда соседка по лоджии разговаривала с нашим старожилом, бывшим архивариусом. Дедуля выглядел колоритно, я всегда любовался им: эдакий высохший, желто-пергаментный, но крепкий и аккуратный старик с прямой спиной и отчетливым гортанным голосом. Голова его, скульптурно очерченная, контурно просматривалась сквозь нежнейшее облако седины, белыми были даже ресницы на красноватых веках, что обрамляли поблескивающие, точно стеклярус у муляжа из музея естествознания, глаза. Одной рукой он царственно опирался на трость, а второй благородно и артистично жестикулировал, разговаривая с соседкой. Увидев меня, оба замолчали и заулыбались – каждый по-своему: женщина робко и ласково, старик открыто и радушно. Он обратился ко мне, чеканно проговаривая слова:
-Что это вы, Никита, не уезжаете на море? Ладно, мы – старики, а вам не следует в городе пыль глотать.
-Работа, Борис Платонович,- ответил я и собрался уже пройти мимо. Но собеседники явно желали задержать меня, так что пришлось-таки опуститься на скамейку и позволить им оживиться в рассказе о нехитрых новостях нашего двора. Они точно в пинг-понг играли, рассказывая, между прочим, о жильце первой квартиры, долгие годы писавшем бесконечный роман. Он работал по совместительству консьержем в нашем подъезде и, как это часто случалось последнее время, крепко запил горькую. Случалось мне увещевать этого угрюмца, чтобы не губил себя, именно поэтому они подробно доложили об очередной истории Венечки нашего дома, приведшей того к запою. 
Однако вскоре дед усмехнулся:
-Давайте, Софья Павловна, отпустим Никиту. Сам я в молодости тяготился длительным общением с престарелыми философами.
Я с интересом взглянул на него, а он кивнул:
-Всем известно, что старики помнят свои юношеские впечатления лучше, чем события десятилетней давности. Приходите в гости, с удовольствием покажу вам книги и альбомы. У меня, знаете ли, достаточно фотографий, есть даже старинные фотохромы – настоящие произведения искусства. Вот хочу один Соне на день рождения подарить. Думаю, и вам они будут интересны.
-Обязательно зайду,- пообещал я и по привычке открыл органайзер, отмечая дату,- в субботу  примете?
Мой педантизм был оценен по достоинству,– дед расплылся в улыбке и гордо взглянул на снедаемую завистью Софью.
-Буду ждать с нетерпением,- сказал он, а соседка заелозила на скамейке и заканючила:
-Можно и мне прийти? Я плюшки к чаю испеку.
Дед кивнул благосклонно.
-Софья Павловна,- спросил я как бы невзначай,- а к вам сегодня в гости приятельница приходила?
Софья вспыхнула, заметалась слезливыми глазками и пролепетала:
-Это Любочка, моя старинная подруга…
Продолжения не последовало, повисла пауза, и я поспешил улизнуть, но прежде постучал в первую квартиру.
    Открыл мне всклокоченный человек с мутным взглядом.
-Не надейтесь снова выступить в роли миротворца!- запальчиво выкрикнул он.
-Ей нет до меня дела, способны вы понять это?!
-Но поговорить-то мы можем?- спросил я.
-Ладно, вечером приходите, когда я в подсобке чай заварю.
Он действительно умел это делать как никто, да и сорта чая откуда-то добывал необыкновенные. 
    Дома я набрал номер Юлькиного телефона и спросил без предисловий: не звонила ли Дана. Юлька меня не выносит из солидарности с подругой, которую прямо-таки болезненно обожает. Естественно, я для Юльки последняя сволочь и не достоин называться человеком. Она немилосердно насаждает всем и вся свои феминистские идеи, в соответствии с которыми считает мужчин примитивными существами, способными разве что неплохо работать и существующими лишь для удовлетворения женских прихотей. Мало того, эта поборница женских свобод норовит беспардонно влезать в наши с Даной отношения, пытаясь настраивать ту против меня, а в пример мне ставит своего обожателя, эдакого пай-мальчика, который точно на поводке за ней ходит. При рукопожатии меня поразили вялые пальцы этого субъекта, резко контрастировавшие с его внушительной внешностью и приятным баритоном. Но это тип мужчины, настоятельно нуждающийся в такой как Юлька женщине: не сомневающейся ни в чем, практичной, решительной, с потребительским отношением к окружающему, как единственно возможным и имеющим смысл. Мечты и философствования разного рода она всегда считала непозволительной роскошью и играми развращенного ума. Ее интересы сводились к удовлетворению дешевых бабских амбиций: дескать, смотрите, какой мужик у меня – не хуже дорогой мебели для кухни. И Дане эта "мать-Тереза" мечтает найти подобного послушника.
    Следует признать, Юлька наделена пронырливым и практичным умом, присущим многим женщинам. Вот откуда берутся сварливые жены, казавшиеся еще вчера своим поклонникам романтичными созданиями. Но даже, еще не захватив Юрочку в законные мужья, Юлька не стеснялась повелевать им, как-то умудряясь при этом ублажать его самолюбие, и было бы нечестным отрицать ее таланты в данной сфере. При ужасающей поверхностности эта, на мой взгляд, крайне манерная, особа обладала редким даром создавать впечатление глубокой натуры и легко располагала к себе окружающих. Мало того, со своим веселым нравом она казалась полной жизни. Женский инстинкт и проницательность диктовали ей быть услужливой, ласковой и даже льстивой. К тому же, она при цепкой памяти на интересные факты и детали умело пользовалась этим в разговоре, представая внешне привлекательной и разносторонней личностью. Но в моих глазах ее существование извиняло лишь то, что Дана к ней благоволила по непонятным для меня причинам.
    Женщин подобных Юльке я откровенно не приемлю и, несмотря на ее обходительность и умение лавировать в любом сообществе, пару раз мы с ней погрызлись основательно, ибо меня она откровенно не щадила, априори агрессивно настроенная против моей персоны.
    Спор наш, конечно, касался Даны, которую Юлька считала своей собственностью. Разумеется, я не собирался уступать ей и доказывал, что готов выполнять любые желания Даны, только ведь женщины вечно хотят неизвестно чего, совершенно не разбираясь в себе. И это всецело согласуется с моей теорией и практическими наблюдениями. А Юлька, не находя достойных аргументов, выдавала, что не отдаст подругу такому твердолобому куску дерева и сексуальному эксплуататору, одаривая меня еще многими нелицеприятными эпитетами, коим я отнюдь не соответствую. К примеру – эксплуататор, да еще сексуальный – это чересчур. Впрочем, любые мои действия в отношении Даны Юлька считает террором. Ей невдомек, насколько чувственна ее подруга, которая, я уверен, никогда и ни с кем не откровенничает на такие темы. Да и способна ли Юлька хоть на малую толику подобной сенсорной восприимчивости? И конечно, в ее глазах я выгляжу монстром.
    Мне не терпелось поставить эту фурию на место, дабы не лезла с воинствующими бабскими советами к Дане. Не с Юлькиными куцыми мозгами и мещанской философией насаждать свое мнение человеку, неизмеримо более глубокому. Но при Дане наши склоки повисали жгучей паузой,– мы не позволяли себе расстраивать ее глупыми ссорами, замолкая как по мановению волшебной палочки, и Юлька выдавливала любезную улыбку, несмотря на страстное желание меня уничтожить.
    На мой вопрос она ответила незамедлительно:
-Дана звонила, но о тебе у нас речи не шло.
Эта кукла прекрасно знает, что Дана не отвечает на мои звонки и сама не звонит, поскольку избегает разговоров по телефону, и часто единственной возможностью выяснить планы моей упрямицы является общение с ее подругой. Я гордился своими дипломатическими способностями, которые Юлька игнорировала: мы не считали нужным притворяться как члены одной семьи. И надо признать, между нами установилась некая "семейственность",– оба мы входили в круг Даны, а сама она являлась объектом нашего дележа.
-Юля, как там Дана?- миролюбиво спросил я.
    Сейчас преимущество находилось на стороне моей противницы, поэтому не следовало с ней ссориться, ибо искренняя дружба делает женщин свирепыми в защите друг друга от мужских притязаний,– это особый вид скрытой зависти, в чем я уже успел убедиться, хотя внешне на Юльку не действовал мой шарм, отмечаемый многими знакомыми женщинами. Да и я не собирался соглашаться с ней в наших спорах, так что меня она воспринимала только в черных тонах. Мне она также активно не нравилась – черноглазая, верткая, точно белка, и такая же цепкая.
-Все у нее хорошо,- произнесла Юлька ядовито, но промелькнувшая в ее тоне жалобная нотка