не выпячивался как тот же певец Кобзон, про отъезд в Израиль не говорил, знанием идиша и иврита не хвастался, советскую власть публично не хаял, не материл, как некоторые другие, якобы тоже-русские. Но при этом при всём внутренне он продолжал оставаться евреем, то есть человеком себе на уме, чуждым любому русскому коллективу. И общался близко и доверительно он также исключительно с одними евреями из других отделов, которых, евреев, у нас в институте без счёта было, процентов 50-т. И все они, даже и без-дипломные и без-таланные, относились к категории итээров. Сиречь были обладателями высокого статуса и положения, были сытые и гладкие на удивление и на зависть, праздные, ухоженные и капитальные: уборщиц и работяг среди них я никогда не встречал. Наш Филиал, одним словом, будто специально был создан для них, блатных и чопорных граждан, потомков Авраама, Исаака и Якова, где они прекрасно себя с первого дня чувствовали и по-хозяйски жили. Вели себя среди нас этакими чванливыми барами, обитателями советских научно-исследовательских гнёзд, - счастливыми, без-печными и безмятежными баловнями Судьбы с большими окладами и крепкими тайными связями по всему институту. Сначала блатные родители Филиал оккупировали в 1960-е годы, после его постройки. Потом стали пристраивать в него детей и внуков, неучей, бездарей и балбесов по преимуществу, множа еврейскую диаспору, и без того не маленькую. Пользы от них ото всех было чуть - как я это достаточно быстро понял, - если она вообще была, пресловутая еврейская польза. Ибо всю ответственную интеллектуальную работу и всю утомительную рутину тащили на своих плечах русские инженера по традиции. Евреи же сидели рядом сонно, валяли дурака годами, наедали жирок и ждали момента, чтобы итоговые жирные пенки начать снимать с русских трудов праведных. Они, как правило, занимали высокие должности у себя в отделах - должности ведущих инженеров и научных сотрудников, - и при этом в ус не дули, скажу ещё раз, берегли здоровье и силы. Чтобы на всё лето дружно уйти потом в отпуска и уехать в горы или к морю: встретить их на работе летом было проблематично… Такую же точно картину я наблюдал до этого и в «Альтаире», а в целом - и по всей Москве, когда в командировки по разным институтам ездил и обстановку там наблюдал, с сотрудниками беседовал, тайно жаловавшихся на иудейское засилье и дискриминацию. И Америки этим я не открою для тех, кто был не понаслышке знаком с атмосферой советских столичных НИИ и КБ - оборонных, гражданских и академических…
Интересно здесь другое было. Наш Филиал, под завязку набитый евреями как тот же трал рыбой, формально являлся чисто русской организацией: это если по внешним признакам судить, - так как все наши евреи носили русские или же хохляцко-татарские фамилии. Ближайшим и самым надёжным другом Щепина, например, был некто Молостов, начальник какого-то совершенно левого и пустяшного отдела, - чистокровный еврей. Ближайшей подругой его была некто Бурцева, праздная дочь советского академика и чистокровная еврейка тоже, ездившая на работу на «Ниве» каждый Божий день, что в СССР ценилась как «Мерседес». В нашем отделе работали Щёголев Владимир Фёдорович (начальник), Шипилова Герда Васильевна и Яшкина Галина Павловна (ведущие инженера), Захарова Танька, Котова Клавка и Жураковская Маринка (инженера). Все - чистокровные евреи, опять-таки, плотно связанные между собой священными иудейскими узами и до глубины души презиравшие нас, молодых и старых русских сотрудников, делавшие нам постоянно гадости и подлости с улыбками на лице, распускавшие слухи и сплетни. В соседних отделах работали евреи по фамилии Краснов, Закурдаев, Яковлев, Симоненко, Коваленя, Исаев, Афонин, Постников, Беликин и многие-многие другие: всех уже и не вспомнишь, не перечислишь. И все они косили под русских граждан, якобы патриотов советской страны. Почти у каждого были партбилеты в карманах, на худой конец - комсомольские, которые они с радостью потом побросали в корзины и умыли руки.
Одного я только на Филиале еврея знал, который никогда не скрывал своего еврейского происхождения и за псевдонимы трусливо и подло не прятался, - Абашкина Льва Ароновича, начальника небольшого сектора в 22-м отделе. Очень я его за эту его открытость и смелость любил и ценил, всегда с удовольствием с ним общался и по работе, и так. И он мне отвечал и платил взаимностью…
2
А с Сашкой Щепиным отношения у меня были самые что ни наесть сторонние и поверхностные: мы с ним работали в разных секторах и по службе не пересекались. И по социальному статусу, вере и крови я был тоже страшно далёк от него, православный русский выходец из Тульской области, глубокий провинциал, свинопас-лапотник. Один лишь диплом МГУ меня и спасал, без которого меня коренной москвич-Щепин и в упор бы не видел.
Встречались мы с ним ежедневно на лестнице или в коридоре мельком, где он часто бродил взад и вперёд в одиночестве, всё думу тайную думал, корёжил мысли свои. Но чаще мы встречались в курилке, что находилась в предбаннике мужского туалета на 4-ом этаже под нами. Мы, молодые парни, там по полдня простаивали в отсутствие работы - курили одну за одной, лясы точили, убивали время. Так вот, забегая в туалет раз от разу, Сашка, справив малую нужду, частенько подходил к нам, перед тем как в отдел подниматься. И тогда мы вынуждены были, прервав разговоры, по полчаса выслушивать его нытьё без-конечное.
Курить он сам никогда не курил, но постоять и поплакаться очень любил, на жизнь свою “разнесчастную”, еврейскую пожаловаться. Жаловался же он на всё - на отсутствие денег в бюджете семьи, на слабое продвижение по службе, хотя к моменту моего прихода, напомню, он, ещё не имея учёной степени, уже работал старшим научным сотрудником и руководителем группы; то есть получал Сашка больше нас всех, молодых специалистов. Жаловался он и на притеснения и вымогательства научного руководителя в Бауманке. Да мало ли ещё на что!
- Задрал он меня уже, мужики! достал до печёнок, сука! - стоял и гундосил он про научного руководителя. - “Доит” меня и “доит” безбожно, гад! Как будто я деньги кую, или печатаю. Совсем человек не имеет совести. Ни грамма! То его в баню своди, мудака, то в ресторан - всё никак не нажрётся и не напьётся, всё ему мало. Сволота поганая! Да ещё и подъёб#вает всякий раз, когда захмелеет, что, мол, пои, Санёк, меня, не жадись, пои хорошо, если кандидатскую побыстрей защитить хочешь. Защитишь - все свои денежки отобьёшь, которые на меня потратил. Я, говорит, в твои годы, когда аспирантом был, поил своего шефа знатно. Так, мол, устроен наш научный мiр, Санёк: тут все кого-то поят и кормят, и перед кем-то гнутся и кланяются. И гогочет похабно при этом, скалится! Сил уже никаких нет, честное слово, это его блядство терпеть и откровенные вымогательства!
- Ну и бросай ты эту аспирантуру сраную к чертям собачьим, - начинаем мы дружно утешать-уговаривать Щепина. - На хрена она тебе сдалась, если ты и так уже старшим научным сотрудником работаешь, без диссертации? Не стоит научная степень таких унижений, Сань, - точно тебе говорим! Не стоит. Честь - она всего дороже.
- Ага, бросай! - зло огрызается Сашка. - А как же карьера?! Так и буду потом всю жизнь на должности начальника группы сидеть как пень трухлявый, обоссанный. Даже начальником сектора никогда не стану: кто меня без диссертации воспримет всерьёз, кто к большим должностям и деньгам подпустит?! Без диссертации в нашей научной среде делать нечего, мужики. Без диссертации надо заниматься надомной работой…
3
В другой раз, заскочив по нужде в туалет, Сашка начинал жаловаться нам на плохое жильё, в котором он с семьёй обитал в те годы и которое всё поменять хотел, строил такие планы. Да пока что-то там у него не получалось…
И тут надо сказать, пояснить читателям, что родился и вырос Щепин в богатой еврейской семье, проживавшей на Ленинском проспекте в сталинском доме. Квартира родительская была большой, трёхкомнатной, как говорили знающие люди, просторной для одной семьи. И пока Сашка был один, он с отцом и матерью вполне уживался и не ведал горя. Но, будучи студентом, Сашка женился на иногородней девушке-сокурснице, видимо - по любви, которую и привёл в свой дом за неимением другой площади. И в семье Щепиных после этого сразу же начались скандалы: изнеженные родители Сашки не захотели провинциалку рядом с собой терпеть, видеть её счастливую физиономию.
Пришлось сыну с молодой женой съезжать из родного гнезда и снимать жильё в Москве в течение года: так мне рассказывали коллеги в курилке, - пока отец Сашки, высокопоставленный чиновник какого-то министерства, не купил молодожёнам двухкомнатную кооперативную квартиру в Медведково.
Казалось бы, Сашка должен был быть на седьмом небе от счастья: собственная ж квартира в Москве, новая просторная двушка. У него - молодого парня, которому только-только исполнилось 25-ть лет. Что может быть лучше и краше?! Живи теперь - не тужи, радуйся жизни и молодой супруге, которая быстренько родила ему сына!... Однако ж радости у Сашки не было, праздник сердца так и не наступил: какой-то безрадостный он был человек, человек ущербный и без-покойный. Мало чего его в жизни полностью удовлетворяло, давало душе некий праздник и счастье бытия. Вечно он поэтому, Агасфер современный, очумело куда-то рвался: всё хотел из собственной шкуры выскочить как из грязных трусов - и из своей среды тоже, в которой ему тесно было, тоскливо, холодно и неуютно…
Вот он и ныл перед нами, жаловался постоянно - сливал на нас своё же собственное дерьмо, без-прерывно в душе рождавшееся и теперь уже связанное с квартирой.
- Да квартира вроде бы хорошая: грех жаловаться, - стоял и ныл он, тоскливо на нас посматривая. - Но… район, век бы его не знать и не видеть. Там, в Медведково, живут одни лимитчики и алкаши с дебильными рожами и с 8-мью классами образования. И я теперь, коренной москвич и без пяти минут кандидат наук, родившийся и выросший в центре, в десяти минутах езды от Красной площади, поселился вместе с ними. О-хе-реть можно!!! Себя уже перестаю уважать, мужики, когда выхожу с супругой гулять на улицу и по сторонам смотрю, как вся эта провинциальная пьянь и рвань рядом крутится и в друзья ко мне набивается… Нет, надо бежать оттуда пока не поздно, менять квартиру на центр. В Медведково жить западло: я там от тоски подохну. Честное слово!...
И мы опять по традиции начинаем его утешать, мы, простые русские парни, у которых и вовсе собственных квартир в те годы не было. Я тогда в коммуналке жил, а мои сослуживцы, женатые москвичи, жили с родителями в хрущовках. Ругались постоянно из-за тесноты, но деваться нам было некуда. Купить кооператив большинству из нас было не по карману…
4
В третий раз Сашка начинает ныть по поводу “говённой машины”, которую он в 27-мь лет заимел и на которой на работу ежедневно ездил. Говённую машину - «Москвич» - ему папаша купил через свои еврейские связи. Сам отец Щепин на работу на служебной «Волге» ездил. Но и личную «Волгу» тоже имел с гаражом вместе - эта была для дачи. А сыну он купил пока что «Москвич», чтобы тот на «Москвиче» ездить учился. Мол, разобьёт если - не жалко…
И тут надо снова сказать читателям,
