выглядел старше своих лет. Полное лицо, бычья апоплексическая шея, серебряный бобрик на голове, толстые губы, маленькие свиные глазки, настороженные и хитрые, часто взиравшие на людей с некоторым высокомерием — по виду типичнейший баварец с плаката, добрый бюргер, рекламирующий пиво, для которого спокойствие и здравый смысл превыше всего. Правда, бюргерскую доброту портило привычно-брезгливое выражение губ, а багрового оттенка пористая кожа на носу, тяжелые мешки под глазами и нервное подергивание рта выдавали пьющего человека. Говорил герр Буше уверенным низким голосом человека, призванного командовать другими, был грубоватым, часто надменным, иногда неприятным, отличался тщеславием. Однако в целом подчинённые считали его неплохим командиром. По крайней мере, лучше многих других офицеров.
Гауптман фон Буше до войны служил коммивояжером трикотажной фирмы, обивал пороги магазинов и квартир, рыскал в поисках клиентов, чтобы всучить им второсортные свитера. Это были годы унизительной борьбы за существование. Быстро состарилась его жена, в молодости стройная хрупкая блондинка. Когда они познакомились, ей было двадцать три года, ему — двадцать шесть. Тогда он учился в университете и не упускал случая выпить. Жена, кроткая женщина, никогда не возражала ему, даже тогда, когда он бросил университет и стал коммивояжером. Двенадцать лет фон Буше сбывал мало кому нужные свитера. Потом дела его пошли в гору. Он открыл свой офис, нанял управляющего складом, бухгалтера, машинистку. Завелись деньги. Детей у них не было: у жены случилось пять выкидышей. А потом жена заболела раком и умерла. Потом началась война. В молодости, до поступления в университет, фон Буше четыре года служил лейтенантом. Наблюдая за победоносным шествием вермахта по Европе, решил, что для него, одинокого мужчины, более перспективна служба в армии. Во французской кампании он командовал взводом. По случаю капитуляции «лягушатников» его повысили в звании до обер-лейтенанта. На Восточном фронте — по причине дефицита кадров — ему поручили командование ротой и присвоили чин гауптмана.
Спросив разрешения, лейтенант Майер прилёг рядом, спрятав голову в тень от фигуры командира роты.
Степь тихо дремала, утомленная палящим южным солнцем. Чудесно было вокруг: пряный, особенный аромат созревающих хлебов, вдали едва слышно кукушка отсчитывала кому-то года — ощущения из военной действительности улетали в далекое детство.
Вздохнув по-стариковски, фон Буше недовольно заворчал:
— Прочёсывать километры бездорожья и играть в прятки с горсткой недобитых иванов — разве это война? Ребята вернутся в лучшем случае к вечеру дьявольски уставшими, и нам придётся догонять остальных до глубокой ночи! На этой войне мы уподобляемся гончим, которые не могут найти дичь!
— Да уж, — поддакнул Майер. — Но ведь кто-то должен заниматься зачисткой территории, герр гауптман.
— Merde (прим.: дерьмо)! — взорвался фон Буше старым солдатским ругательством. — Это грязная работа, и заниматься ей должны айнзацкоманды СС!
Из перелеска два солдата вывели трёх аборигенов, одетых в гражданскую одежду. Судя по стриженым наголо черепам, это могли быть переодетые красноармейцы.
Майер и фон Буше с любопытством разглядывали приближающихся широколицых и узкоглазых русских.
— Если прочие иваны — унтерменши, то эти — вообще монголы… Авангард банды мародеров. — фон Буше брезгливо скривил губы и зарычал в сторону остановившихся перед ним унтерменшей: — Двое моих людей убиты и ограблены. Судя по тому, что никого вокруг больше нет, это сделали вы!
Фон Буше не подумал, что аборигены могут не понимать немецкого языка.
Пленные без каких-либо эмоций смотрели на сердитого немецкого офицера.
Фон Буше разочарованно махнул рукой и безразлично приказал конвойным:
— Пристрелите эти пугала. Герр Майер, я думаю, моё решение справедливо.
— Вы уверены, что это переодетые снайперы, герр гауптман? Если бы у них было оружие, или мы нашли компрометирующие документы, по законам военного времени их смерть была бы оправданной. В противном случае я не стал бы отягощать свою совесть...
— Обыщите их! — примирительно буркнул Буше.
Солдаты обыскали пленников. Гражданские паспорта, огрызки чёрствого хлеба и пригоршня табака — это всё, что нашлось в их карманах. Доказательств, что бритоголовые — красноармейцы, не было.
— Отправьте этот сброд в зону для военнопленных, — недовольно приказал Буше.
***
Ночь стояла глухая, душная, словно лишённая воздуха, приправленная тяжёлой гарью.
Грозовая туча угрожающе наползла, вздыбилась от западного горизонта, нависла чёрной горой над миром. В полночь ударила гроза без дождя, с вихрями пыли. Ломаные молнии рвали чёрные тучи, озаряя поднебесье, гром сотрясал пространство. Не пролив ни капли дождя, туча истратила гнев и силу, замерла на восточном небосклоне.
Утром край тучи набряк малиновым цветом, подул ветер, чёрная громадина в поднебесье развалилась, расползлась вдоль горизонта, заморосил дождь. С рассветом дождь усилился, полил не переставая, косой и мелкий. Борозды пашен и канавы с боков дороги наполнились водой. Вдали неясными очертаниями вырисовывались деревья и перелески. Телеги, покрытые брезентами, автомобили, покачиваясь и скрипя, двигались по широкому, залитому жидкой грязью шоссе. Скользили по грязи солдаты в накинутых на спины плащ-палатках. Порывы холодного ветра едва не валили людей с ног, трепали плащ-палатки. Грубая ткань хлестала по ногам, обтянутым мокрыми штанами. Струи дождя хлестали в лица идущих солдат, барабанили по каскам, нахлобученным вместо зонтов.
Под крики и ругань, унылое чавканье холодной грязи, под щёлканье кнутов и ворчание моторов, двигались сплошной лавиной обозы наступающей армии. На обочинах валялись дохлые лошади, дыбилась кверху колёсами опрокинутая техника.
— Какая мерзкая погода в России! — ныл стрелок Ганс Шульц. Настроение у него было настолько мерзким, что он даже не спел любимой цитаты из Мефистофеля про гибель людей за металл.
— Хуже, чем в любой другой точке Европы, — тоном знатока провозгласил стрелок Шутцбах. — Это я вам, как учитель говорю. Уж я-то географию знаю!
Двадцатидвухлетний Ганс Шульц до войны работал лесорубом в Людвигсхафене, горел желанием изучить все на свете иностранные языки. Одержимый лингвистическим пристрастием, он беспрестанно практиковался в изобретения непотребных названий для одежды, определенных частей тела и выполняемых ими функций. Указательный палец он называл носоковыряльником, рот — едальником, мужской прибор почти таким же словом, сапоги — говноступами. Ганс страстно мечтал после войны своими руками поставить рубленый дом где-нибудь в Шварцвальде.
Его отец имел крохотную сапожную мастерскую. Но появились большие обувные предприятия, которые ремонтировали обувь дешевле, сапожная мастерская перестала приносить доход. Жили очень бедно. После окончания народной школы Ганса отправили учиться в гимназию-интернат у францисканцев, где плата за обучение была невысокой. Мать хотела, чтобы Ганс стал священником. Но с деньгами стало совсем туго, гимназию пришлось бросить. Ганс был крепким парнем и нашёл работу лесорубом.
Когда президент Гинденбург назначил Гитлера канцлером, все были счастливы: Гитлер обещал сделать действительными старые деньги, которые обесценились, когда в Германии разразилась инфляция. У отца были накопления в старых деньгах, и если бы они вернулись, семья зажила бы в достатке. При Гитлере у людей появилась работа. Стало легче жить. Многие симпатизировали Гитлеру и вступали в его партию. Отец Ганса тоже вступил в партию, но не был идейным членом партии, он был попутчиком, как и многие тогда.
В сорок первом году Ганса призвали в армию. Подготовку он проходил в Обераммергау.
«В учебном центре программа обучения была суровой, — рассказывал Ганс. — Три месяца нас гоняли, как лошадей, до полного изнеможения. Бесконечная муштра, строевая подготовка и торжественные марши, обучение стрельбе и азам тактики. Мы бегали, ползали по грязи, прыгали на корточках, совершали марш-броски с полной выкладкой. В ранцы нам засыпали по тридцать пять килограммов песка. Наши железные шлемы раскалялась на солнце так, что к ним нельзя было прикоснуться. К концу тренажа мне требовалась вся сила воли, чтобы устоять на подгибающихся ногах.
Тупые солдафоны-инструкторы старались сделать из нас прусских вояк. Теперь, когда я вижу солдата, я знаю, как он лежал мордой в грязи, дожидаясь, когда командир милостиво позволит ему подняться. Ни офицеры, ни унтер-офицеры не скрывали, что цель муштры — превратить нас в послушное бессловесное орудие, чтобы мы, не задумываясь, исполнили любой приказ, не утруждая себя вопросами, для чего это и зачем то».
…Рота входила в какую-то деревню, когда выглянуло солнце. На единственной улице царило оживление. Повсюду сновали военные. Судя по тому, что нижние чины строго по уставу приветствовали старших по званию, деревню «захватили» штабные.
На улице гулял петух. Водил за собой трех кур с мохнатыми, как в штанах, лапами. Где-то несушка затянула «оду снесенному яйцу» — кур ещё не успели реквизировать «на нужды вермахта».
Где-то переполошилась сорока и разразилась возмущённым стрекотанием.
Солдаты дразнили беспородную собачонку, называли её «Комиссар». Она хватала их за ноги и злобно грызла сапоги. Кто-то шутки ради выстрелил в собаку, но не попал. Собака с визгом ринулась прочь.
Все приличные жилища заняли командиры, писаря и прочие «организационно-административные» службы. Взвод Майера едва нашёл пустой сарай, где солдаты, лёжа и сидя, смогли расслабиться на сухой земле.
Вскоре все получили обильные порции ячменного супа с кусочками мяса. Горячая пища повысила настроение. Солдаты лениво гадали, какие распоряжения будут после привала.
А после привала всё то же, что и до привала: построение и движение вперёд.
***
Колонну догнала странная команда: четыре советских грузовика с водителями в форме солдат Красной Армии.
Все понимающе улыбались, приветливо махали «красноармейцам»: это солдаты из Бранденбургской дивизии, которой командовал лично адмирал Канарис, начальник немецкой военной разведки. Служили в дивизии солдаты и офицеры, склонные к риску и авантюрам, владеющие русским или украинским языками. Дивизия занималась диверсиями в тылу противника, захватывала и уничтожала штабы и мосты.
В каждом кузове сидело по пятнадцать стрелков. Командовал группой обер-лейтенант Кнаак. Диверсионной группе предстояло захватить автомобильный и железнодорожный мосты через реку Неман, по которым отступали советские войска, и удерживать мосты до подхода танковой дивизии.
Обогнав головную группу дивизии, грузовики Кнаака по бездорожью выехали на невысокий пригорок, с которого были видны излучина реки, оба моста и город на противоположном берегу.
По шоссе с юга к городу катили военные автомобили иванов, по обочинам в клубах пыли от автомобилей брела пехота. Вдалеке, на железнодорожном мосту коптил небо сажей и пыхтел белыми облаками паровоз.
Железнодорожный и автомобильный мосты располагались в
