Советского Союза, — гордясь вермахтом великой Германии, заносчиво изрекает Красная Крыса.
— Это ободряет, — уныло бурчит старик Франк.
— Красная армия в основном разбита, миллионы попали в плен, неисчислимое количество погибло, а то, что Советы посылают на фронт, есть пушечное мясо, — продолжает Красная Крыса. — Войны выигрывают не количеством солдат, а их духовностью, побеждает не масса, а дух солдата. И с этой точки зрения никто в мире не может сравниться с вермахтом, и потому Германия непобедима.
— Русский человек весьма примитивен, поэтому исход войны не вызывает никаких сомнений. В расовом отношении один немец стоит десяти русских. Я уже не говорю о культуре. Наш враг — пространство России.
— О Россию обломали зубы шведы и французы, — бурчит старик Франк.
— Но мы — немцы! — яростно восклицает Красная Крыса.
— Да, мы — немцы. Но и русские остаются русскими.
— Теперешние иваны по сравнению с русскими времён Наполеона — вырожденцы! Доказано, что больше семидесяти процентов населения Советского Союза по происхождению монголы. И большевики умышленно проводят политику расового смешения. Настоящих русских почти не осталось. Да и вообще, славяне по определению раса рабов, бастарды. Ни один из славянских князей не был чистокровным русским, всегда примешивалась то скандинавская, то монгольская, то немецкая кровь. Даже их национальный поэт — метис, африканец.
Тяжёлая четырёхконная телега с высокими железными бортами увязла в песке. Лошади, понукаемые криками возницы, дёргаются на месте и, в конце концов, замирают, понуро опустив головы. Возницы выпрягают лошадей из ближней повозки, впрягают в застрявшую. Два отделения толкают сзади и по бокам, ещё два отделения тянут лямками…
Военная телега вермахта с откидными ступеньками хороша: рукоятки и замки на откидных бортах, как у грузовиков, ящики под сиденьем. Всё продумано, за исключением одной мелочи: расстояние между её колёс больше, чем у русских телег.
Дороги в России — либо засохшее месиво с глубокими колеями, по которым телега идет, как по рельсам; либо месиво жидкое, в котором, свернув с колеи, утонешь по самые ступицы. Поэтому одно колесо немецкой повозки идёт по колее, другое прыгает по кочкам и проваливается в ямы. Повозка едет, накренившись, чуть не опрокидываясь.
Хорошо тем ротам, у которых маленькие, запряженные одной лошадью лёгкие, удобные телеги, конфискованные в русских деревнях. Да и беспородные русские лошадки выносливее породистых немецких тяжеловозов.
Хорошо, что у начальства есть сострадание к лошадям: каждые два часа короткая передышка. Не будь лошадей, пехоту гнали бы без остановок.
У очередного степного перекрёстка пехота вновь останавливается: поднимая неимоверную пыль, ревя моторами и лязгая гусеницами, пехоту опережает бронеколонна.
Почти рядом с Майером остановился штабной «хорьх» с откидным верхом. На заднем сиденье устало развалились два оберста (прим.: полковника).
— Маршевая колонна дивизии растянулась на семьдесят километров, — жалуется один офицер другому.
— Да, русских спасает отсутствие европейских дорог. При хороших дорогах мы были бы уже на подступах к Москве, — соглашается другой офицер.
В тень придорожных деревьев съехали четыре санитарных машины, давая раненым передышку от длительной тряски.
— Далеко до передовых позиций? — спрашивает у раненых обер-ефрейтор Вольф. — Я бы хотел боевые действия сфотографировать.
— Какие, к чертям, действия? Мы ивана догнать не можем!
— Как там… Вообще? — интересуется Майер, подойдя к одной из машин.
— Советы выглядят убого. Техника допотопная — старый хлам, жестяные «Микки Маусы», которые из пистолета можно прострелить, — пренебрежительно замечает молодой лейтенант с прибинтованной к правой руке шиной. — Автоматов нет, только антикварные винтовки, похожие на огромные древние пики. С таким противником мы войну закончим быстро. Лично меня интересует лишь вопрос: вернут нас в Германию через месяц или оставят здесь в качестве оккупационных войск?
— А нас русский арьергард обстрелял, — пожаловался солдат с забинтованной головой. — Комиссар и четыре солдата засели посреди поля пшеницы, то и дело меняли позиции. Бились до последнего. Их же там не видно! Чистейшее самоубийство, атаковать батальон пятеркой бойцов! — возмутился солдат.
— И нас такая же группа обстреляла, — словно в утешение, сообщил Майер.
— Такое происходит везде: и в лесах, и на полях, — подтвердил небритый, мрачный гауптман с забинтованной рукой. И обреченно добавил: — Эти russischen Schweine (прим.: русские свиньи) стаскивают в пшеницу кучи боеприпасов, дожидаются, пока пройдет наша основная колонна, а потом открывают огонь. Избегают воевать с открытым забралом, стреляют нам в спину. Нечестная игра.
— Все русские — от рождения обманщики! — возмутился солдат с забинтованной головой. — В финскую войну они притворились намного слабее, чем были на самом деле. Сам рейхсмаршал Геринг сказал, что это был подлый большевистский трюк.
— Представляете, мы видели русских женщин-солдат! — удивился лейтенант с шиной на руке.
— В юбках или в солдатских штанах? — заинтересовался обер-ефрейтор Вольф. — Вот бы сфотографировать русских солдаток!
— Ни в юбках и ни в штанах… У сгоревшего советского танка лежали два обожжённых, раздетых догола женских трупа. Штыки наших солдат позанимались с ними сексом.
— Эти штыки? — хохотнул обер-ефрейтор Вольф, похлопав себя между ног.
— Нет, им в «пилотки» воткнули настоящие штыки…
— Ого! Это хороший секс для варварских женщин-солдаток. Жаль, меня там не было. Я бы сфотографировал такую красоту для своего военного альбома! — расстроился Вольф.
— Успеешь сфотографировать. До Москвы путь неблизкий.
— Неблизкий, да недолгий. Не успею камеру расчехлить, а мы уже на кремлёвской площади.
— Она у русских Красной называется!
— Представляете, женщины — танкистки! — расстроено покачал головой лейтенант. — Ужас! Нет, Kameraden, те, с кем мы здесь сражаемся — животные. Не могу представить себе трупы молодых девчонок в солдатской форме. Мне, конечно, без разницы, какого пола мой противник. Но если комиссары посылают в бой девчонок, значит, такая у них концепция тотальной войны! Что за скотский режим, если посылают на убой юных женщин?! Ни в Польше, ни во Франции подобного не было! Да ни в одной стране Европы такого не было!
— Поведение русских в бою разительно отличается от поведения поляков и французов, — сердито осудил русских мрачный гауптман. — Иваны ведут себя непредсказуемо. Наш полк въехал в одну деревню на грузовиках, захваченных у русских, и там столкнулся с русскими, которые ехали, представьте себе, на автомобилях, захваченных у нас! По сути, иваны запоролись в центр нашего лагеря. Сдавайтесь! Так нет, русские забросали нас гранатами, дали несколько очередей — и ускользнули! Непредсказуемый народ. К примеру, французский солдат в бою что думает, попав в окружение? «Кажется дела плохи, пора сдаваться, сопротивление бессмысленно». Мы, немцы, думаем только о том, как победить. А русские, по-моему, ничего не думают. Они закусывают удила и прут на пулемёты, пушки, или на сплошную стену из колючей проволоки… И запомните на будущее, Kameraden, русские мужики, женщины — они все русские, независимо от того, что у них между ног. Запомните хорошо — целее будете.
«Да, подобные инциденты давят на психику, — подумал Майер. — Ветераны предыдущих кампаний во Франции, Польше и других странах привыкли, что зажатый в угол неприятель сдаётся. А русские, судя по разговорам, ведут себя, как дикие звери, зажатые в угол. И поросшие высокой пшеницей поля — идеальное прибежище для русских солдат, отбившихся от своих частей».
Вечером взвод Майера остановился на ночлег рядом с подразделением гренадёров. Настроение у измученных долгим переходом стрелков взвода было никудышнее. Но моральное состояние быстро пришло в норму после того, как после хорошего ужина всем выдали кофе и шнапс.
Тихая ночь простирала чёрные крылья над землёй. Яркие звёзды высыпали по всему бархатному небу. Внизу было сыровато, пахло осевшей пылью. Где-то фыркнула лошадь, и было слышно, как она пила, отдуваясь.
Бледный свет неполной луны очерчивал контуры деревьев и кустов.
Взбодрившись шнапсом, Майер разговорился с унтерштурмфюрером айнзацкоманды, стоявшей лагерем по-соседству, рассказал о засаде русских в кукурузном поле.
— Обычное дело, — подтвердил унтерштурмфюрер. — Мы играем с русскими в игру под названием «прятки». Моя задача как раз и состоит в прочёсывании лесов и полей в поисках русских горилл. Один бог знает, сколько мы их перестреляли и в плен взяли. Но и я потерял несколько человек. Эти русские свиньи, отходя, понаделали множество потайных складов в полях. Обстреливают наши колонны из снайперских винтовок. Дикари! Видели бы вы, какая у них расовая мешанина среди рядового состава! Монголы, татары и калмыки, узкоглазые ублюдки неизвестной породы… Как будто в каком-нибудь Китае находишься… Азия! Но в этих полях, можете быть спокойны, русский сброд вас не потревожит, — похвастал унтерштурмфюрер. — Эту территорию я очистил тщательно. И мой совет вам на будущее: если останавливаетесь поблизости от засеянного поля, не поленитесь сжечь его, чтобы прячущиеся там русские снайперы поджарились. Фюрер распорядился в случае малейшей опасности принимать самые жестокие меры для утверждения авторитета оккупационных властей. В качестве искупления за жизнь одного немецкого солдата следует казнить сотню коммунистов.
— Когда наши солдаты подрываются на минах, заложенных ночью партизанами, — кивнул Майер и жестом подтвердил согласие, — и человека, заложившего мину, в назидание приговаривают к публичному повешению, это я понимаю. Но если в подобном случае сжигают население всей деревни — это, на мой взгляд, чрезмерная жестокость. Массовые казни мирного населения произведут обратный эффект и вызовут у местных жителей ненависть к нам. Зло порождает зло. Человек, испытывающий над собою величайшее насилие, не может не стать насильником. У русских есть поговорка: «Не рой яму другому, сам в неё попадёшь». От старого участника Великой войны я слышал её интерпретацию: «Не копайте русским яму. Они используют её, как окоп».
Майер не стал говорить, что русскую поговорку и её интерпретацию он слышал в детстве от отца.
Унтерштурмфюрер нахмурился.
— Советский Союз отказался подписывать Гаагские соглашения (прим.: соглашения о гуманных принципах ведения войны). Поэтому международное право, ограничивающее наши действия на Западе, здесь не действует. Согласен, не обходится и без невинных жертв. Но это война! При бомбардировках заводов, производящих вооружение, мирные жители тоже гибнут. Нам, немцам, с нашей врожденной чувствительностью и человечностью, русские тоже причиняют страдания. Но мы должны превозмочь себя и быть твёрдыми в достижении целей. Фюрер призывает нас пожертвовать для Германии своими сомнениями. Мы — солдаты немецкой армии. Мы служим нашему великому народу и фюреру! Мы готовы пожертвовать всем за народ и родину. И мы не сойдём с пути, указанного фюрером.
Майер понял, что спорить с
