мёртвых.
Солдаты стаскивали с мёртвых даже штаны и тёплое нижнее бельё.
Отрубленные ноги в сапогах и валенках ставили рядом с обедом в печи. Солдаты молчали, равнодушно наблюдая, как прогоревшие красные уголья в топке покрываются серым пеплом. Трудно сказать, какие мысли рождались в их головах. Вряд ли о жизни. Будучи сторожами поля смерти, можно размышлять только о смерти.
Пока картофель варился, отрубленные ноги оттаивали, и после обеда добытчики легко освобождали обувь от окровавленных обрубков.
В нескончаемо заснеженной и запредельно морозной России смерть всегда рядом с нами, думал Майер. Лично у него с ней нормальные отношения. Со смертью. Майер спокойно воспринимал известия о том, что убит очередной товарищ. Это необходимая жертва в храме войны. Всех здесь ждёт судьба обитателей поля мёртвых.
Майер давно жил среди трупов. Трупы справа, трупы слева, трупы впереди — на поле смерти, трупы в тылу — на поле рядом с кладбищем, трупы рядом с трупами, трупы под трупами, трупы, которые были вчера и те, которые сегодня пока ходят и разговаривают, но, получив пулю в живот или осколок в голову, завтра станут недвижимыми трупами. Складывалось впечатление, что самые населённые немцами места в России — кладбища.
Осенью они хоронили своих мертвецов в окопах, в которых сидели. Втискивали тела погибших товарищей в неглубокие стрелковые ячейки и присыпали землёй. А сейчас снегом. И через несколько часов забывали, что там кто-то захоронен. Садились на тонкий земляной слой, или шли по нему, а он пружинил: под землёй не успевали окоченеть тела быстро захороненных. А потом Майер сочинял родителям погибших враньё, что их сын погиб смертью храбрых и погребён на кладбище.
В тылу их полка огромное кладбище. Снабженцы на санках доставляли на огневые позиции боеприпасы, и увозили в тыл тяжелораненых. Проезжая мимо кладбища, смотрели, подаёт ли раненый признаки жизни. Если нет, то труп без всяких формальностей оставляли при кладбище, а ещё живых везли на перевязочный пункт. Рядом с кладбищем образовался склад мёртвых. Сотни трупов лежали рядом друг с другом и друг на друге. Солдаты грабили штабеля трупов у кладбища, забирали обувь и одежду. Вороны выклёвывали трупам глаза.
Так что, неизвестно, что гуманнее, захоронить погибшего в окопе или бросить на съедение воронам у кладбища.
Складывалось впечатление, что покрытые снегом русские долы и веси, пропитанные кровью защитников и завоевателей — теперешних и древних, превращались в бесконечное немецкое кладбище.
Ветер стих. Через окно видно, как хлопья снега бесшумно падают с неба. Снег кажется голубым под серебряной луной, а в тени — синевато-чёрным.
Далёкие выстрелы, раздающиеся в темноте, звучат глухо. Кто-то зачем-то стреляет.
Товарищи спали, посапывая, похрапывая, вскрикивая во сне. Глядя на завораживающую игру пламени, Майер вытащил пачку сигарет «Галльские» из натурального табака. Он открывал эту пачку только в минуты душевного разлада. Аромат этих сигарет оживлял мечты о Франции. О тёплой, беззаботной Франции. Как непохожа Россия на Францию! Два разных мира, как чёрное и белое, как сладкое и горькое. А между ними Германия, куда каждый из немцев надеется однажды вернуться.
Майер решил облегчиться перед сном и вышел на улицу. Прозрачная, как хрусталь, восхитительная ночь украшена созвездиями, мерцающими, словно бриллианты на чёрном бархате неба. Серп луны похож на лодку, качающуюся на волнах небесного моря. Великолепное зрелище!
***
Солдаты первого взвода с разрешения обер-лейтенанта Майера бродили среди убитых русских, сдирали с них меховые шапки, овчинные тулупы, ст ёганые ватники и волшебные русские валенки. Валенки распределяли в первую очередь среди тех, кто уже обморозил ноги, но еще мог ходить и участвовать в боях.
— Чем занимаются солдаты вермахта среди убитых русских? — недовольно спросил Kompanieführer (прим.: командир роты) гауптман Штеге у ординарца.
— Снимают с русских валенки и тёплую одежду, чтобы спастись от мороза самим, герр гауптман! — доложил ординарец.
Гауптман задумался.
— А что… Мы на самом деле можем тепло одеть солдат, коли наши снабженцы не позаботились о них. Перетащите убитых русских в деревню и прикажите иванам снять с них валенки и тёплую одежду.
***
С полсотни убитых русских корявыми кучами лежали на деревенской улице.
Майер шёл мимо мертвецов. Изувеченные тела задубели на морозе в самых немыслимых позах. У некоторых отсутствовали головы, у других осколками изуродованы тела.
Но у Майера трупы не вызывали «кладбищенских» чувств, потому что это были трупы врагов, «отходы войны».
Русские старики и бабы неторопливо освобождали трупы от одежды, которая пойдёт на нужды вермахта. Им деловито помогали молчаливые дети.
Это ужасно, думал Майер. Это же трупы их земляков! Русский менталитет абсолютно недоступен пониманию. Вряд ли европейцы могут быть настолько бесчувственны.
Майер закурил. Увидев жадный взгляд старика, Майер протянул ему сигарету. Старик кивком поблагодарил офицера. Но это не была благодарность холопа. Это был привычный жест культурного человека.
Снять бесценные валенки с замёрзших до состояния камня трупов старики и дети не смогли.
— Отпилить ноги, — коротко приказал Штеге.
Мертвецам отпилили и отрубили ноги до колен, внесли обутые обрубки в тепло, поближе к печам, и через какое-то время они оттаяли настолько, что можно было почти без труда снять с них валенки.
* * *
Майер квартировал в русской избе с ординарцем Карлом.
Карл хотел выгнать хозяйку, но Майер остановил его. Маленькая старушка дом содержала в чистоте, выглядела опрятной. Одетая в поношеные, но чистые кофту и юбку, подпоясанная фартуком, повязанная белым платком через подбородок, старушка молчаливо выглядывала из-за занавески, отгораживающей кухонный угол за печкой от остального помещения, когда Майер требовал:
— Матка! Ложка-чашка дафай-дафай!
На Майера хозяйка смотрела без каких-либо эмоций. На Карла, который собирался её выгнать, поглядывала сердито.
Майер вспомнил, как они с Карлом пришли в эту хату первый раз, вымотавшиеся после перехода, голодные. Не снимая шинелей, плюхнулись на лавку у стола. Когда их роту догонит полевая кухня, было неизвестно.
Старуха глянула на усталых солдат, укоризненно качнула головой, пробурчала:
— Война никс гут. Война плохое дело.
Майер к этому времени уже понимал кое-что по-русски.
— Молодёжь воюет… Мучается… Гибнет… Мой сын тоже в солдатах.
В каких солдатах, Майер не стал пытать старуху. Естественно, в красноармейских.
Старуха тяжело вздохнула, глянула искоса на немцев, качнула головой. Подошла к печке, вытащила чугунок, поставила на стол, открыла крышку. Помещение заполнил кислый запах овощного супа, который русские называли Borstsch — «борщ». Майер уже привык к этому странному русскому блюду, которое раньше у него вызывало отвращение. Он стал ему нравиться хотя бы потому, что был горячим и согревал.
Старуха поставила на стол две миски, достала из печи ещё один чугунок, вывалила из него на стол перед немцами варёную картошку в кожуре. Поставила на стол баночку с солью, молча ушла за занавеску.
Майер тогда понял, что угостила голодных врагов хозяйка не из боязни или уважения к ним, а из любви к сыну. Она надеялась, что и её голодного сына однажды кто-то накормит. Конечно же, эти «кто-то» будут русскими. О том, что голодного русского солдата могли угостить немки, у Майера и мысли не шевельнулось. В Германию русский солдат мог попасть только пленным. А пленного ни одна немецкая женщина не накормит: во-первых, потому что русский — унтерменш, а во-вторых, потому что пленных кормить не положено. Орднунг!
Майер оглядел русское жилище. Стены из некрашеных брёвен. Все вещи деревянные. Русские любят некрашеное дерево, о него не ушибёшься больно, дерево всегда тёплое, в нем есть что-то человеческое.
На стене висели облезлые, засиженные мухами ходики в виде скворечника. Из ржавой дверцы над циферблатом должна выскакивать кукушка. Но кукушка то ли сдохла, то ли улетела… Майер ни разу не слышал её кукования. К гирьке в форме ржавой еловой шишки на цепочке, принуждавшей часы ходить, привязана тяжёлая гайка. Механизм часов хоть и со скрипом, хоть и неровно, весьма приблизительно отсчитывал время: плюс-минус час в сутки. Хозяйка поправляла часы утром: солдаты вермахта просыпались ровно в шесть часов.
Поужинав, Майер сидел на лавке, прислонившись спиной к горячей печи, положив босые ноги на приставленную табуретку, расслабившись и закрыв глаза.
Карл чистил его сапоги у порога, старушка-хозяйка пряталась за кухонной занавеской.
— Тиканье часов действует на человека умиротворяюще, — негромко проговорил, почти пробормотал Майер. Скорее, для себя пробормотал. Карлу были неинтересны рассуждения офицера, которому он служил, а бабка-хозяйка немецкой речи не понимала. — У нас дома тоже висели часы с маятником, конечно, получше этого загаженного мухами металлолома. Мне в детстве мама читала сказки, а часы тикали, как сказочный фон. Мама обычно уделяла мне полчаса, потом уходила заниматься домашней работой. Я слушал сказки и смотрел на часы, которые пожирали наше время. Я очень хотел, чтобы мама не уходила и чтобы сказки не кончались. Если остановить часы, думал я, сказки станут бесконечными. И мама всегда будет со мной. Но мама не разрешала останавливать часы, и часы тикали… Урезая по кусочкам сказочное время… Сказки кончались… Мама уходила… В конце концов часы стали олицетворять для меня некое могущественное зло, пожиравшее время и сказки, отнимавшее у меня маму…
Майер посидел молча, шевеля пальцами стоп.
— И эти скрипучие ходики неровным ходом нагоняют на меня тоску. Эти русские ржавые ходики неумолимо пожирают наше время. Медленно, но верно вычёркивают из жизни солдат вермахта… Одного… Троих… Десятерых… Вычёркивают мужчин из жизни Германии. Если сегодня мы убьём двести русских, а сами потеряем пятьдесят человек, даже в таком соотношении эта потеря будет не в нашу пользу. Сегодня пятьдесят, завтра двадцать пять… Чтобы «пересчитать» всех солдат вермахта, русским часам понадобится не так уж много времени.
— Да, время — дело длинное… Когда оно лишнее. А когда надо — его вечно не хватает, — буркнул Карл.
***
Свирепые ветры приносили со стороны азиатских степей снежные заряды, тянули заунывную песню о русском морозе, заметали деревенские дома по самые крыши.
Во время снежных бурь было жутко холодно. Но когда ветер утихал, и сквозь тучи на замёрзшем небе проглядывало мутно-жёлтое, как китайский фонарик, низкое солнце, теплее не становилось. Для скудно экипированных солдат вермахта русский ветер на морозе за тридцать градусов казался дыханием смерти.
— На бляхах наших ремней написано: «С нами Бог», — ворчал Фотограф. — Ложь! Бог перестал заботиться о нас. Рядом с нами смерть, она бродит повсюду. Она убаюкивает часовых, накрывает нас сладким сном, украшает открытые глаза кристалликами льда…
Отвратительное снабжение, малое количество и плохое качество пищи доводили солдат до отчаяния. Вода грязная, кофе отдавало мочой, но его все равно пили. Одна на двоих целлофановая сосиска,
