придётся обратиться к медикам. А это грозило штрафным батальоном.
Хольц прервал горестные рассуждения и вытянулся во фрунт, когда мимо него проходил фон Харбург с одним из батальонных офицеров. Фон Харбург, не замечая солдата, рассказывал коллеге о том, что у него дома ковры давно не чищены от пыли…
— Стрелок Хольц просит разрешения у герра гауптмана обратиться к герру гауптману по поводу чистки ковров! — неожиданно для себя гаркнул Хольц.
Офицеры тоже не ожидали от солдата такой наглости и остановились. Гауптман недовольно посмотрел на солдата.
— Герр гауптман, по окончании дежурства я могу выбить ковры, — приложив руку к козырьку и выпятив грудь что есть сил, прогавкал Хольц.
Зачем он это предложил, Хольц не знал. Но, перед тем, как отправиться в штрафной батальон, он захотел насолить гауптману. Проникнув в его дом, он мог сделать это успешнее.
Офицеры переглянулись.
— Хорошо… — подумав, согласился фон Харбург. — Завтра с утра отправляйся ко мне домой. Жена укажет, что нужно делать. Скажешь фрау фон Харбург, чтобы за работу она угостила тебя рюмкой коньяка.
Утром моросил мелкий дождь. Но, тем не менее, Хольц отправился домой к гауптману.
Хольц постучал в дверь квартиры гауптмана фон Харбурга.
— Войдите! — услышал он недовольный женский голос из глубины жилища и вошёл.
Пухлая блондинка, жена гауптмана сидела в гостиной — почти лежала в глубоком кресле. На впечатляющего размера груди лежала коробка конфет, в которой она копалась пальцами с ярко-красными ногтями. На столике рядом стояла початая бутылка коньяка и рюмка.
— Что нужно? — недовольно буркнула Ингрид фон Харбург, не взглянув на солдата.
Хольц знал женщин подобного типа, «зелёных вдов», далеко не старых, но уже «не первой свежести». Детей завести у них не получилось по причине вечной занятости мужей. Жизнь протекала в скуке по причине «нечем заняться». Изо дня в день они полировали и красили ногти, беспрестанно курили, понемножку выпивали и забывали, что могут быть желанны и привлекательны как женщины.
— Герр гауптман послал меня выбить ковры, госпожа супруга господина гауптмана, — отрапортовал Хольц, выпятив грудь и вытягиваясь по стойке «смирно». — И велел передать, что за работу вы угостите меня рюмкой коньяка.
Женщина поморщилась:
— Не ори! Ты не заметил, что на улице дождь? — язвительно спросила она, презрительно покосившись на солдата.
— Никак нет, госпожа супруга господина гауптмана! — Хольц выпучил глаза, изображая полного тупицу. — Получив приказ командира, солдат должен выполнить его, не раздумывая!
— Насколько тупы подчинённые, я могу судить по их начальникам, — буркнула женщина, не опасаясь, что тупой солдат поймёт её намёк на собственного мужа. Она наклонилась вперёд и протянула руку к рюмке на столе. Её арбузные груди опасно устремились к глубокому декольте, рискуя выкатиться наружу. Женщина позволила Хольцу обозреть своё богатство во всей красе.
Но лицо Хольца походило на маску каменного истукана. Он был воплощением тупого, послушного солдафона.
— Ладно, присядь, — позволила женщина, опустошив рюмку. — Дождь, кажется, стихает.
— Спасибо, госпожа супруга господина гауптмана, вы очень добры, — произнёс Хольц спокойнее. В его голосе слышалась униженная благодарность за сочувственное разрешение.
Он присел на краешек стула, положив раскрытые ладони на колени и держа спину прямо, словно она была деревянной.
Женщина снова наклонилась вперёд, наполнила рюмку и замерла, демонстрируя богатство грудей и наблюдая за реакцией глупого солдата. Хольц подчёркнуто жадно смотрел на рюмку, игнорируя роскошь грудей, и даже облизнул губы.
— Ладно, — сказала женщина, усмехнувшись. — Раз на улице идёт дождь… Принеси из буфета стакан.
Хольц нерешительно поднялся.
— О, госпожа супруга господина гауптмана… Могу я надеяться, что вы угостите меня…
— Иначе за каким чёртом я послала бы тебя за стаканом, — снисходительно подтвердила женщина. — Можешь называть меня фрау Ингрид.
Дальше всё пошло так, как Хольц не раз обыгрывал с одинокими женщинами.
Для начала они поговорили о погоде. Выпили по глотку коньяка. Хольц аккуратно соскользнул на тему жизни фрау Ингрид с гауптманом.
— Наверное, такая умная и красивая женщина, как фрау Ингрид, чувствует себя очень одинокой, будучи женой такого важного, но очень занятого человека, как гауптман фон Харбург…
— Если бы ты знал, насколько я одинока! — вздохнула фрау Ингрид. В её душе вдруг ожили засохшие ростки юношеской романтики.
Она осушила рюмку.
Хольц услужливо налил ей ещё. Передавая женщине рюмку, он уронил каплю спиртного ей на колено, поспешно наклонился, чтобы вытереть пролитое… Ласково вытер. Неторопливо. Нежно. И почувствовал, как она вздрогнула, ощутив прикосновение мужской ладони, не спешащей покинуть её бедро. Даже глаза прикрыла.
Подождав немного, Хольц медленно встал, зашёл за спинку кресла…
— Как я понимаю ваше одиночество, фрау Ингрид… Когда муж приходит к жене не каждый день…
— О!.. Всего лишь раз в неделю… И даже реже…
Он положил руку ей на плечо. Это был очень естественный жест мужчины, утешающего женщину. Сквозь тонкую блузку он чувствовал её горячее и немного влажное от волнения тело. Она шевельнулась так, что мужская ладонь скользнула вниз… Хольц почувствовал волнение и желание женщины… Его ладонь медленно поплыла в блузку и накрыла грудь.
Она закрыла глаза, судорожно всхлипнула и прижала его ладонь своей ладонью.
Хольц потихоньку начал убирать руку, но она схватила его другую руку и потянула вниз. Тонко охнула.
Он сжал набухающие соски и выпростал груди из декольте, перегнулся через спинку кресла и впился в сосок поцелуем.
Она застонала… почти зарычала низким басом.
Скоро кофта, юбка и всё прочее упали на ковёр. В одних чулках она побежала к двери, чтобы запереть её…
Он трахал её в кресле, забросив женские ноги себе на плечи. Она никогда не занималась сексом подобным образом, была несколько удивлена, но поза ей понравилась. Прервав удовольствие, он продолжил горячий секс на супружеской кровати. Она немного возражала перемещению, помня, что прошедшей ночью на этом месте лежал её супруг, но стоны страсти погасили тусклые воспоминания о безразличном к ней муже. Усиливающийся визг пружин и нарастающий скрип деревянного каркаса был подобен фанфарам, а рёв львицы, призывавшей короля зверей к соитию, возвестил о получении оргазма фрау Ингрид.
Чтобы быть уверенным, что фрау Ингрид наверняка получила «французский подарок для герра гауптмана», Хольц спросил фрау Ингрид, а не катается ли герр гауптман на ней, как на лошадке?
— Это как? — удивилась она.
— А вот так…
Он поставил её на четвереньки и изобразил скачки на ипподроме… Фрау Ингрид не могла сдержать богатырского «Иго-го!»…
Будь фрау Ингрид лошадью, в этом забеге она взяла бы главный приз.
Теперь Хольц был уверен, что лечение от «французской» болезни потребуется не только ему, но и герру гауптману.
Хольц пошёл к врачу через неделю, когда стало совсем невмоготу. Лечение прошло на удивление тихо. О штрафном батальоне и речи не зашло.
= 2 =
Говоркова вызвали в штаб.
— Звонили из дивизии, — сказал начштаба полка. — Требуют срочно взять контрольного языка. Сколько у тебя людей?
— Двенадцать.
— Как, двенадцать? Ты же получил пополнение, десять человек!
— Двенадцать в боевых группах. Новички не в счёт. Их натаскивать надо.
— Потери есть?
— Нет.
— Потерь нет, значит, люди бездействуют.
Говорков посмотрел на майора в упор, в глазах у него потемнело:
— Ну да… Не разведчики, а малые дети: на печке заплутались, в ложке компота утонули… У вас свора заместителей пишут донесения. Всю войну живут без потерь. И считается, что воюют. А я со своими мотаюсь по передовой и виноват, что у меня потерь нет. И в штаб хожу, чтобы гадости от начальства слушать.
У начштаба глаза на лоб полезли.
— Ты язык-то попридержи… За такие слова и загреметь можно, — проворчал он угрожающе.
— Некуда мне греметь. Если только к стрелкачам. Да только у пехтуры жизнь спокойнее, чем у нас. И пугать меня не надо. Разных майоров и полковников я насмотрелся. Мы людей кладём, а штабные ордена себе выписывают. Потерь нет, значит, бездельники…
Говорков устало поднялся, приложил руку к голове:
— Разрешите идти готовить группу к взятию языка, товарищ майор?
Начштаба молча кивнул на дверь: уматывай, мол.
***
Лейтенант Титов пил.
Пил в минуты безделья, пил тихо, никому не мешая.
— Опять пьёшь! — укорил Титова Говорков, увидев «причастившегося» с утра подчинённого.
— Не пьём, но лечимся, — мрачно возразил Титов. — Для нас водка не удовольствие, а гигиена души. Без водки с ума сойдёшь. Выпивал я вчера. А сегодня похмелился.
— Приём изрядной дозы спиртного с утра — не опохмелка, а обычная пьянка, только в начале дня.
— Голова с утра болит — как не опохмелиться.
— Если голова болит, значит она есть, — безнадёжно вздохнул Говорков.
Начинал пить Титов обычно не по своей воле: кто-то угощал. А потому как у общительного Титова приятелей было много, то угощали его часто. Найти спирт, водку или самогон для продолжения «праздника жизни» разведчику, богатому немецкими трофеями, проблемы не составляло.
Говорков как-то заметил Титову:
— В алкоголе, которым ты накачал свои сосуды, почти не содержится крови. Тебе хотя бы раз в неделю на час надо быть трезвым.
— З-зачем? — трудно соображая, спросил Титов.
— Чтобы понять, что всё остальное время ты пьян.
— Г-грустно мне… — пояснял причину своего пития Титов.
— Злоупотребляешь ты «антигрустином», — укорял его Говорков.
— На войне нельзя не пить, — философствовал Титов, шагая на нетвёрдых ногах по лагерю. — Война — занятие для сумасшедших. На тве-рё-зую голову нормальный человек от войны с ума сходит. Потому как война есть бессмысленное убийство человеком себе подобных и… всего неподобного. Разве один табун лошадей может уничтожить другой табун, как это делает человек? Разве одно стадо коров может уничтожить другое стадо? Только человек убивает множество себе подобных не ради пищи, а чтобы повелевать оставшимися живыми. Поэтому, нам без пития не обойтись. Потому как только выпимши, на войне можно сохранить рассудок, послав творящееся вокруг омерзение в задницу... Вот и пьём, чтобы не попасть в дурку.
Широким взмахом руки Титов утверждал своё решение.
— Говорят, ада нету… Брешут! Война — это постоянный ад. Мне бабка говорила, что ад длится вечность. Может и вечность… Наш ад просто длится… Длится и не кончается… Да-а… Ад у нас бесплатный, чтобы его посмотреть, билет не надо покупать, как в страшное кино… Ад у нас для всех, для грешников и для безгрешных… Только зрителей нет. Все участники… И кто войну эту придумал? Лежал бы сейчас на печке, семечки лузгал… Эх, жизнь окопная, пропади всё пропадом... — сокрушался Титов, продираясь сквозь гущу тальника, вместо того, чтобы шагнуть чуть в сторону и обойти куст.
Продраться сквозь чащобу Титов не смог: его покинули физические и моральные силы. Он оплыл на землю и уснул, не выпуская из руки бутылку с самогонкой.
Поступила команда к срочной передислокации. Тыловики засуетились, организовав неразбериху.
