обещали транспортом обеспечить.
— Не оставляй меня, Лукич! — несмело попросил Корнеев. Как ребёнок, стыдящийся своей просьбы.
— Как ты, на одной ноге-то? Путь долгий. По бездорожью.
— Выдюжу, Лукич, — поклялся Корнеев. — На транспорт надежды нет. Успокоение перед казнью это обещание. Хорошо, если немцы нас добьют. А то бросят на мученическую смерть от голода.
Корнеев взял уже потёртую от использования палку с развилкой наверху, обкрученной для мягкости тряпьём, вставил развилку в подмышку, положил руку Семёнову на плечо.
— Ну, пошли, брат, — вздохнул Семёнов.
— Попрыгали, Лукич.
Отход начался перед рассветом. Толпа двигалась вдоль узкоколейки. Шли поодиночке, брели в обнимку по шпалам, плечом к плечу, натыкаясь на впереди идущих. Ползли и тащили на плащ-палатках раненых сбоку от колеи. Настил, сильно разбитый бомбежками и снарядами, не был виден под людским потоком.
Задыхаясь, Корнеев прыгал в людской тесноте, вцепившись в рукав Семёнова. Споткнулся, упал, а Семёнова лавина спасающихся понесла дальше. Семёнов услышал затихающий крик: «Лукич, помоги-и-и...».
Не помог... Не смог помочь. Унёс его людской поток.
Тяжёлое дыхание со всех сторон, стоны, вскрики… Прочь из ада! Вперёд! Там свои, там свобода, там еда… Мимо упавших пробегали, перепрыгивали через лежащих.
Окрестности озарились огнём. Грохот множества мин и снарядов, обрушившихся на колонну. Всплескивали фонтаны грязи. Вверх летели обломки брёвен и тела людей. Безнадёжные крики о помощи, стоны …
Немцы из автоматов и пулемётов расстреливали бегущих.
Заговорил наш ручной пулемет, дал несколько очередей... Умолк.
Комиссар полка — то ли обессилел, то ли ранен — сидел под сосной. Вой приближающегося снаряда… Взрыв! Сосну вывернуло… Голова комиссара упала по одну сторону ствола, туловище — по другую. Болотная грязь окрасилась кровью.
На каждой кочке, где посуше, — раненые. Крики, стоны, мольбы... Ополовиненный боец с окровавленными остатками ног заклинает:
— Браток, пристрели...
Взрывы… взрывы… взрывы… В воздухе трупы, земля, деревья. Сквозь дым ничего не видно. На бегущего взрывы швыряют трупы сзади, бросают окровавленные шматки под ноги спереди. Трупы только что убитых, вонючие трупы убитых неделю назад, месяц назад, полуразложившиеся трупы убитых зимой…
Семёнов наступал на убитых только что, как на кочки, проваливался в разложившиеся трупы, как в густую, смрадную грязь…
…Попытка дивизии прорвать кольцо окружения не удалась. Противник остановил наступление стеной огня. Уцелевшие в пекле, задыхаясь от чесночной вони немецкой взрывчатки, от дыма и копоти, отошли к Замошскому болоту.
Штаб через связных распространил по подразделениям директиву Ставки с требованием прекратить организованное сопротивление и выходить из окружения малыми группами.
Начальник особого отдела майор Березин с двумя лейтенантами-особистами организовали вокруг себя человек двадцать бойцов из разных подразделений. К группе майора присоединился и бывший его ординарец Сёмка Агафонов.
Вскоре отряд Березина нагнал бредущую группу раненых человек в пятнадцать: одни прыгали, помогая себе палками, другие, шатаясь, шли в обнимку. Пятерых на носилках тащили легкораненые.
Майор Березин голодал, как и все. Передвигался из последних сил, опираясь на палку. Голода он уже не чувствовал, его мучила жажда. Майор то и дело пил вонючую болотную воду. У него опухли лицо и руки, ноги раздулись до такой степени, что Агафонов разрезал майору голенища сапог и подвязал их верёвками, скрученными из тряпок.
— Ставлю перед тобой особую задачу, Агафонов, — приказал майор. — Будешь прикрывать нас с тыла. Если немцы возьмут нас в плен — на войне, сам знаешь, всякое бывает, постарайся себя не обнаружить. Подберёшься поближе и застрелишь меня. Бей прицельно, — спокойно инструктировал майор. — Лучше в голову. Сначала меня, потом их... Нам, особистам, в плен попадать нельзя. Приказ понял?
Агафонов кивнул: чего тут непонятного. О своей смерти, тем более, о возможности попасть в плен, Сёмка не задумывался. Верил, что выберется из окружения, и всё будет хорошо.
Посланный в разведку Агафонов доложил по возвращении:
— Впереди болото. Перед болотом минное поле с МЗП.
— А на хвосте фашисты, вот-вот настигнут, — пробормотал майор.
— Положение хуже некуда, — вздохнул Сёмка.
Все знали, что за гадость эти МЗП — малозаметные препятствия, сплошная сеть из проволоки, под которой спрятаны мины натяжного действия. Разминировать такое поле невозможно.
— Претендуешь на должность начальника паники? — с грустной насмешливостью спросил майор у Агафонова.
— Нет, товарищ майор, реально оцениваю обстановку, — серьёзно ответил Агафонов.
— Мы прикроем вас, — сказал безногий красноармеец в возрасте, лежавший на носилках. — Оставьте нам оружие и патроны...
— А мы вам путь проложим, — сказал пожилой вислоусый сержант с отхваченной выше колена ногой. — В плен нам дороги нет — немцы увечных стреляют. Да и не хотим мы в плен. Мы лучше вам дорогу очистим... Потому как у вас руки-ноги целые, вам землю нашу от захватчиков очищать. Кто со мной, ребята?
— А ты не спрашивай, братка. Иди вперёд вожаком. А мы следом подтянемся, не сумлевайся, — ободрил другой раненый.
— Я и не сумлеваюсь… Ну, с Богом!
— С Богом, коли веруешь…
— В крайних случаях прибегаю, — серьёзно пояснил усатый. — Нельзя русскому человеку без веры, особливо, когда ты в годах или такое дело затеял. А уж во что верить — в идею, в Бога или в светлое будущее — это как душа прикажет.
Перекрестившись, полагая, что, коли принял божью помощь, это необходимо и некрещёному, пополз вперёд, опираясь на локти и помогая себе коленом здоровой ноги… Вскоре раздался взрыв. За ним пополз следующий. И другие… По очереди принимали смерть ради спасения боевых товарищей. По их кровавому следу двигались те, кому одноногий герой наказал землю от захватчиков очищать. Сзади ещё долго слышались выстрелы — это безногие герои отбивались от наседавших врагов.
У деревни Большое Замошье натолкнулись на немцев, которые прочесывали опушку леса. Два десятка измученных людей вступили в бой, стараясь отойти в чащу. Когда оторвались от преследователей и отдышались, в группе оставалось восемь человек.
Добрались до речки. Да не было речки! Шли через речку по скользким трупам.
Вместе с другими вышли на просеку, по которой проходила узкоколейка, а параллельно ей — лежнёвка.
От дорог остались одни названия. Жидкая грязь по колено, разбитая узкоколейка усыпана мёртвыми телами, оружием, брошенными вещами. На просеку со всех сторон выходили люди, сплошным потоком брели на восток.
…И вновь артиллерийский, миномётный и пулемётный огонь, настолько сильный, что невозможно поднять головы. Ползли по шею в грязи по-пластунски. Немцы кричали в мегафоны: «Рус, сдавайся! Штыки в землю!» Над лесом висел немецкий аэростат, с которого наблюдатели сообщали на землю о скоплениях окруженцев.
Навстречу, со стороны Волхова, отчаянно пробивались части Пятьдесят второй и Пятьдесят девятой армий. В насквозь простреливаемый коридор четыре километра длиной и метров триста шириной — полоска земли и болот вдоль разбитой узкоколейки — ринулись живым потоком остатки Второй ударной армии. Грязные, истощённые, в окровавленных лохмотьях и вовсе раздетые — живые трупы. Людьми двигало одно стремление: выбраться из ада любой ценой.
Фашисты держали их сплошным огнём из всех видов оружия. Но что могло остановить обречённых?
Толпы шли на немецкую оборону по трупам товарищей, завязался рукопашный бой, ожесточенный до безрассудства. До безумия, которое накрывает человека, которому не на что надеяться. Окруженцы шли вперёд вопреки всякой военной, да и обычной жизненной логике. В изнурённых людей вселилась невиданная ярость, русская одержимость, когда надеяться больше не на что, когда всё нипочём, когда перед смертью лишь бы дотянуться до горла врага, задушить, загрызть хоть одного!
Ярость их порыва была такова, что, устрашённые небывалым напором почти безоружных людей, немцы отступали.
Вперёд шли все, кто мог хоть как-то передвигаться. Раненые скакали на самодельных костылях, застревавших между брёвен настила, падали в болото, снова карабкались на дорогу. Кто не мог идти — полз.
Бойцу распороло живот. Он придерживал кишки ладонью, сквозь пальцы сочилась кровь.
— Ничего, за вами буду держаться — выйду.
Горело, казалось, всё. Болото и изуродованный лес на нём, ярко освещённая огнём жердевая дорога, горело клубящимся пламенем само небо. Воняло болотом, смертью, порохом, чесноком взрывчатки, кровью и подгоревшим мясом.
Группа майора Березина пыталась прорваться влево, потом вправо, но всюду натыкалась на автоматные и пулеметные очереди. Людьми овладела неуверенность, затем страх, накатывала едва сдерживаемая паническая истерия.
Березин внимательно прислушивался к разрывам мин и снарядов, зачем-то поглядывая на часы.
— Слушай меня! — крикнул майор, взмахнув руками и задохнувшись от бессилия. — Противник ведёт заградительный огонь, кладет снаряды залпами через полторы-две минуты. Часть снарядов уходит в болото, их осколки почти не разлетаются вокруг. В промежутках между залпами мы можем пробежать достаточное расстояние, и залечь до следующего залпа. Если будете слушать мои команды, мы спасёмся!
Березин сжал локоть Агафонова, посмотрел на него испытующе:
— Поможешь мне пробежать дистанцию, Семён? А то я последнее время физкультурой не занимался, ленился…
— Помогу, товарищ майор, — Агафонов серьёзно посмотрел в глаза майору. — Не брошу, будьте уверены!
— Ну и лады, — кивнул Березин, посматривая на часы и прислушиваясь к взрывам. Едва услышал намечающуюся паузу в обстреле, закричал, что есть силы:
— Вперё-о-од!
Через полторы минуты, ещё новая волна обстрела не накатила, скомандовал:
— Ложись!
Обессиленные люди больше бы и не пробежали.
На краю гигантской воронки покосился на бок разбитый танк. Сама воронка почти доверху была заполнена людьми. Свалились сюда и те, кто бежал с Березиным. Упали, хватая ртами воздух, давая отдохнуть бессильно трепыхавшимся в грудных клетках сердцам.
— Приготовиться! — сипло прокричал Березин. — Вперёд!
Убитых и раненых вокруг становилось всё больше.
Политрук Синицин лежал с оторванной ногой. Обрубок ноги перетянут закруткой из брючного ремня, кровотечение остановилась.
— Заберите меня, — крикнул Синицин повелительно.
— Мы уже на выходе, — задыхаясь, выдавил Березин. — Пришлём за тобой санитаров!
— Бросаете, суки! — закричал Синицин и выхватил пистолет. — Вы же знаете, немцы политработников в плен не берут!
Агафонов бросил майора, ногой выбил у раненого пистолет, вернулся к майору…
…Огненная стена осталась позади.
— Отдыхаем… — просипел, задыхаясь, Березин.
Все распластались на траве. Лежали долго, пока не успокоили дыхание.
Потом отошли ещё метров на триста восточнее, зашли за кусты, Березин объявил привал. Достал из казавшегося пустым вещмешка банку тушёнки:
— Неприкосновенный запас. Берёг на самый крайний случай. Похоже, пришло время.
Попросил Агафонова открыть. Велел:
— Раздай поровну, всем на кончике ножа. Мне
