оптическим прицелом. Из интереса стреляли в иванов. Потом устроили соревнование. Стрелок в бинокль находил жертву, показывал её приятелям:
— Вон, метрах в пятидесяти правее пулемётного гнезда.
Высунувшись из окопа на полкорпуса и облокотившись на бруствер, иван тоже разглядывал немецкие окопы в бинокль.
Гюнтер тщательно прицелился и выстрелил. Иван упал на бруствер и замер.
— Убит, — подтвердил Йонг. — Два балла на твой счёт.
Пауль подстрелил ивана, который вылез из окопа и зачем-то побежал в тыл.
— Готов!
— Нет, шевелится, — возразил Йонг.
— Сейчас добью, — пообещал Пауль.
— Если добьёшь, всё равно четверть балла минусую за перерасход боеприпасов, — пригрозил Йонг.
Но раненый успел отползти и скрыться в окопе.
— Один балл, — записал окончательный результат Йонг.
Гюнтеру были интересны «выстрелы с изюминкой». Однажды он увидел бутылки, разложенные в приямке, выкопанном в задней стенке окопа иванов. Это, конечно, были бутылки с зажигательной смесью. Иваны, вероятно, готовились к отражению атаки танков. От выстрела бутылки взрывались одна за другой, фейерверком разбрасывая далеко в стороны адский огонь. Иваны бешено прыгали и катались по земле, выскочив из окопа, тщетно пытаясь затушить поджаривающий их тела «коктейль Молотова». Хохотали любители-снайперы тогда до упаду, а друзья вписали на счёт Гюнтера десять баллов.
Стрельба по русским была приятным времяпрепровождением. Больше всего баллов набирал Гюнтер. В конце концов он решил, что быть снайпером интереснее, чем скучать в окопе, и подал рапорт, чтобы его отправили на курсы снайперов.
***
Гюнтер хорошо помнил свою первую вылазку в качестве штатного снайпера.
На охоту он вышел затемно. Когда солнце поднялось над горизонтом, из хорошо замаскированного укрытия на верху небольшого холма, заросшего деревьями, он осматривал в бинокль закрытые артиллерийские позиции русских. Гюнтер обрадовался, как охотник, увидевший крупную дичь: по открытой местности к батарее шла группа военных. Шли открыто, уверенные, что их из окопов противника не видно.
В оптический прицел Гюнтер разглядывал «дичь».
Во главе группы шёл довольно молодой военный, судя по осанке, поведению и одежде, командир, одетый в форму особого покроя из материала высшего качества и превосходные ботинки. Командир споткнулся и чуть не упал. Шедшие за ним дёрнулись помочь, но командир пренебрежительным жестом остановил подчинённых, достал из кармана белоснежный платок, вытер руки и штаны от капель грязи. Вероятно, это был командир высокого ранга. Русский тщательно отряхнул платок, сложил его и опустил в левый нагрудный карман.
Гюнтер поймал в перекрестье прицела пальцы командира, застёгивающие пуговицу клапана, и, улыбнувшись, нажал на спусковой крючок.
Выстрел раскатистым треском нарушил рассветную тишину. Командир пошатнулся и недоумевающе уставился на дыру в кармане, из которой брызнул фонтанчик крови. Его подчинённые шарахнулись в разные стороны. Командир опустился на колени и свалился в кусты. Двое из подчинённых попытались оттащить тело командира в укрытие, но поплатились жизнями за попытку выполнить уставной долг. Понимая, что охота закончилась, Гюнтер покинул укрытие.
***
Гюнтера охватывала охотничья лихорадка, когда он обдумывал, где выследить добычу. На исходной позиции у него успокаивалось дыхание, обострялись слух и внимание. Поймав в прицел добычу, он чувствовал удовлетворение охотника.
Снайперскую тактику Гюнтер развил до совершенства. Он любил стрелять, когда иваны массой шли в атаку. В начале атаки без разбора стрелял красноармейцев в животы, чтобы стоны и вопли раненых, предсмертные проклятия и судороги умирающих деморализовали наступавших, лишили их задора, сдержали бег. Потом Гюнтер принимался выбивать лидеров, стрелял в голову или в сердце. Когда иваны обращались в бегство, стрелял в область почек. От таких ранений иваны кричали по-звериному, их крики усиливали панику. За одну атаку Гюнтеру удавалось подстрелить десятка два иванов.
Когда Гюнтер стрелял по русской солдатке, так уморительно бегавшей с брезентовым ведром у машины, он от души забавлялся. Убивать её Гюнтер не планировал.
Утренняя охота была удачной, он отправил на тот свет двух иванов. Убил бы и третьего, выйди шофёр из кабины. Но на дорогу выскочила женщина. Выглядела она несуразно: широченные штаны, тонюсенькие ножки… Гюнтер даже ухмыльнулся, наблюдая в оптический прицел русское чудо-юдо пехотное, имевшее наглость погрозить в его сторону кулаком. В этот момент он увидел в прицел довольно милое, смешное в гневе девичье лицо, и решил отпустить её: большого вреда рейху девка не принесёт, а на будущей его, Гюнтера Шпильмана, ферме в России работниц потребуется много. Приучив к аккуратности и необходимости ладить с хозяином, можно сделать такую горничной со всеми приятными для хозяина обязанностями. И оставил в живых будущую горничную — он сегодня добрый.
Мечтая о вымытой и обученной служанке, он вспомнил о Барбаре и решил, что дарит русской жизнь ради своей молодой жены. При случае расскажет ей об этой забавной истории, умолчав, естественно, о мечтах насчёт горничной.
Жену и крошку Вилли он любил, заботился о семейном благополучии. Когда ездил в отпуск, привёз им увесистый «булыжник» из золотых зубных коронок, сплющенных в бесформенный комок обыкновенным молотком, взятым у механика, чтобы их натуральный вид не навеял дурных ассоциаций на созерцателей. Собственно, из-за этого хобби Гюнтера и прозвали «дантистом»: приобретёнными по случаю стоматологическими щипцами он выдирал из челюстей убитых иванов, а чаще евреев, золотые мосты и коронки.
Дома за ужином, рассказывая о службе, он обмолвился, что прицелы на немецких карабинах не очень пригодны для снайперской стрельбы. В конце отпуска Гюнтер получил два подарка. Барбара подарила мужу золотой медальон с фотографиями себя и маленького Вилли. А второй подарок лишил Гюнтера способности говорить. Мать преподнесла ему оптический прицел шестикратного увеличения фирмы «Хенсольдт» и коробку специальных снайперских патронов, произведенных с особой точностью. Мать посоветовалась со знакомым, хорошим охотником, и он помог ей выбрать в охотничьем магазине лучший оптический прицел, который можно установить на боевой карабин. Наверное, матери пришлось истратить на подарок значительную часть сбережений. Но она очень любила сына, как и он её, поэтому не пожалела денег.
Приехав на фронт, Гюнтер пристрелял карабин с новым прицелом и вышел на охоту. В первый же день уничтожил двух русских пулеметчиков, уложил, как поросят в свинарнике.
Русские, вероятно, заметили, откуда вёл огонь снайпер, и открыли миномётный огонь.
Гюнтер сидел в засаде с молодым снайпером, Гансом Краузе. Когда начался миномётный обстрел, Гюнтер сполз пониже в окопчик и решил подремать, пока иваны не успокоятся. Молодой Ганс же решил разглядеть, откуда бьют русские миномёты и, при возможности, подстрелить миномётчиков. Он то и дело высовывал голову над бруствером. Во время очередного взрыва осколок угодил ему в каску. Ганс рухнул вниз и заорал от боли.
Гюнтер снял с неудачника каску, осмотрел голову, постучал согнутым пальцем по каске.
— А могли и в голову попасть, — сказал с усмешкой. — Но, даже если бы голова и пострадала, это для тебя несущественно: ты пользуешься головой только для того, чтобы есть ей. И, вынужден огорчить тебя, Ганс: «ранения на родину» у тебя нет. У тебя вообще никакой раны нет. Так что кончай орать.
Он тронул пальцем вмятину на шлеме и добавил:
— Смерть всего лишь погладила тебя по головке.
Ганс немного успокоился, перестал орать, только постанывал время от времени. Но желание выследить русских миномётчиков у него пропало.
= 14 =
В медсанбате катастрофически не хватало людей. Приёмо-сортировочное отделение работало без врача, службу тянули фельдшер и медсёстры. В хирургическом взводе на износ работали два хирурга, а надо бы шестерых. Перевязочный взвод и противошоковое отделение тоже работали без врачей.
Учитывая организационные способности и неутомимую энергию Кати, её назначили старшей сестрой терапевтического отделения взамен заболевшей.
Старшина Хватов тоже крутился, как белка в колесе, решая нескончаемые хозяйственные проблемы.
— Ну почему я не шестирукий серафим (прим.: шестикрылые серафимы — могущественные ангелы, сильнее которых только Бог)! — то и дело вздыхал Хватов.
Вошебоек из бочек он наделал. От паразитов раненых в медсанбате избавляли довольно успешно. Сложнее было с помывкой. Но и здесь смекалка старшины Хватова помогла. С помощью выздоравливающих и шоферов он разрезал несколько бочек на половинки, расставил их в палатке. В воду бросали раскалённые в кострах булыжники — вот тебе и помывочное хозяйство на восемь человек с индивидуальными корытами-полубочками.
В той помывочной беспрестанно мыли раненых, до медиков очередь не доходила. А женскому персоналу тоже хотелось помыться.
Однажды Хватов ухватил за руку проходившую мимо помывочной палатки Катю:
— Катюш, помыться желаешь?
— Трофимыч, дорогой, да за счастье такое удовольствие! Так ведь бойцы там моются!
— А я для тебя филиал организовал. Ежели приноровишься, не хуже, чем в городской бане помоешься.
«Филиал» Хватов соорудил очень простой. Сзади помывочной прислонил наклонно три жерди, накрыл их плащ-палатками, на землю еловых лап набросал. Поставил два ведра, с горячей и холодной водой — вот тебе и индивидуальная моечная. Вошла Катя в «нумер», под ноги портянку бросила. Плеснула на себя горячей водой — блаженство неимоверное!
Удовольствия такого выпало Кате всего два раза. В остальное время всё второпях: где водой из кружки, где как…
***
Катю вызвала командир терапевтического отделения Наталья Александровна Соколова.
— Среди личного состава увеличилось количество желудочно-кишечных заболеваний. Люди голодают, едят всё, что могут разжевать. Варят кожаную сбрую, ремни, берёзовую кору, всё, что ползает и прыгает, травятся лошадиной падалью. Нам с тобой надо провести лекции, обойти позиции, рассказать, какие расстройства бывают от некачественной пищи.
Для начала Соколова собрала выздоравливающих бойцов, чтобы рассказать, что можно, а что нельзя употреблять в пищу. Вид у несчастных был хуже некуда. Лица отечные, кожа натянута, блестит, того гляди лопнет. А другие худы как кащеи, скулы заострились, щеки провалились. И лихорадочный блеск в глазах на неимоверно усталых, отрешённых лицах. Вроде и смотрели раненые на доктора, но равнодушно, будто сквозь неё. И понимала доктор, что слова не доходят до сознания, будто в болоте вязнут. Заметила она, как боец, закрыв глаза, склонил голову.
Подошла, тронула за плечо:
— Не положено спать на лекции, гвардеец, — проговорила в шутку.
— Отмучился гвардеец, доктор, — прошептал его сосед. — Померши он... Уснул навечно. Не успел узнать, что можно ему на том свете потреблять в пищу, а что медицина запрещает.
На следующий день военврач со старшей медсестрой отправились в обход боевых позиций. Недалеко от медсанбата наткнулись на красноармейцев, сидевших у костра. Растянутая над костром на
