кольях плащ-палатка не давала дыму подниматься вверх. Над костром на палке висел котелок. Судя по вони, бойцы варили падаль.
— Что варите? — спросила Соколова у понурых бойцов. Никто головы не поднял. Один из бойцов неопределенно шевельнул рукой.
— Товарищи красноармейцы! То, что у вас в котелках, хуже немецкой пули. Съев падаль, вы можете заболеть. Это всё равно, что членовредительство, А лечить вас нечем. Уничтожьте это!
Слушали молча, вопросов не задавали, не возражали. Но никто не шевельнулся.
— Товарищ младший сержант, — командирским голосом приказала Кате Соколова, — вылейте эту гадость!
Вылили в траву, затоптали ногами. Пошли дальше.
Наткнулись на трёх бойцов, которые несли смердящую голову лошади.
Велели бросить в болото, лезть в которое было опасно.
Подобрали несколько листовок на русском языке. Немцы приглашали голодных красноармейцев сдаваться: «…Берите котелки и отправляйтесь на немецкие пункты питания. Пропуском послужит поднятый над головой котелок. Каждый день на немецкой кухне в меню борщ украинский с салом, картошка с тушёнкой и компот из сухофруктов».
Порвали листовки, пошли дальше…
= 15 =
Особая рота Семёнова с двумя приданными сорокопятками держала оборону, не давала противнику перебрасывать подкрепления по единственной дороге через болото.
По нескольку раз в день немцы обрушивали на защитников мощные бомбовые и артиллерийские удары. Семёнов помнил, как берёг бойцов их бывший командир роты Говорков, и рассредоточил людей в высоких камышах по кромке болота. «Юнкерсы» же вываливали бомбовый груз на сосновую рощу, укрывавшую возвышенность. И едва немцы пытались двинуться по дороге, их встречал прицельный пушечный и оружейный огонь.
Одна беда — снайпер досаждал. Попал под выстрел и Семёнов. Пуля, направленная снайпером бойцу в голову, скользнула по каске и рикошетом задела Семёнову плечо.
— Не каждая пуля находит своего бойца, — похлопал Семёнов по вмятине на каске бойца.
Санинструктор перевязал рану, намекнул о медсанбате, но Семёнов отмахнулся, пообещав показаться врачу, как выдастся возможность.
Подошёл Сёмка Агафонов, поцокал языком, посочувствовал Семёнову. Пообещал:
— Подкараулю. И прихлопну... Раз повадился, будет шкодить, пока не отвадишь. Хамская порода.
Семёнов непонимающе глянул на Агафонова.
— Прошу разрешения отлучиться завтра с утра пораньше. На сегодня ганс работу закончил, а завтра с утра появится. Красноармейцы уже дёргаются. А когда вас он царапнул, и вовсе... Я насчёт снайпера.
— Справишься? — больше для очистки совести, чем по необходимости, спросил Семёнов. — Напарника возьми.
— Больше народу — больше шума. Один справлюсь.
И похвастал неожиданно для себя:
— К вечеру живым доставлю...
***
Гюнтер внимательно осмотрел окрестности через прицел: изуродованные взрывами, похожие на инвалидов, деревья, рваное одеяло травы, ровная, покрытая ряской, поверхность воды. Прислушался. Не слышно чавканья ног, человеческого говора. Никакого движения. Русские стали осторожны. Охота не складывалась. Солнце двигалось к зениту, пора отправляться восвояси.
Должен был подойти обер-фельдфебель Прюллер, чтобы прикрыть отход… Ну-да, ладно, встречу его на обратном пути, подумал Гюнтер.
Аккуратно надев на оптический прицел замшевый чехол, Гюнтер встал на четвереньки и попятился из логова, бережно прижимая карабин к бедру. Хорошее оружие для снайпера, что скрипка старого мастера для музыканта, требует заботы и аккуратного обращения. Гюнтер разогнулся, продел руку под ремень карабина, чтобы забросить его за спину… И его глаза встретились с насторожёнными глазами чужака. Русский! Иван стоял за кустом, Гюнтер видел только его глаза. Стараясь не делать резких движений, Гюнтер уронил карабин, стрелять из которого в данной ситуации было сложнее и ненадёжнее, и приготовился ухватить лежавший у правого колена МП. Но выследивший его иван угадал намерения снайпера, со зловредной улыбкой отрицательно покачал головой, высунул из куста ствол автомата и предупредил:
— Хенде хох!
Гюнтер знал этот «маленький пулемёт» русских с деревянным прикладом, толстым из-за дырчатого кожуха стволом и круглым диском, в котором пряталось десятка три смертей. Этот парень своей машинкой может сделать из него, Шпильмана, качественный фарш, подумал Гюнтер и подчинился приказу.
Вероятно, шупленький солдатик, вышедший из-за куста, наткнулся на него случайно. Помощи не зовёт, значит, один. Гюнтер ни капли не испугался. Он абсолютно не сомневался, что переиграет ивана.
Сёмка смотрел на здоровенного немца и ругал себя за скоропалительное обещание доставить снайпера живым. Уложить бы фашиста прямо здесь — и делу конец. Но, раз обещал командиру, надо вести.
Сёмка снисходительно улыбнулся: ему было приятно, что он взял снайпера. Тем более, такого бугая. Шевелением автомата он велел немцу отойти в сторону, подобрал его оружие. Свой и немецкий автоматы повесил на плечо, а мечту любого стрелка — карабин с оптическим прицелом — взял на изготовку, для устрашения дослав патрон в патронник. Приказал:
— Форвертс!
Кажется, это значило по-фашистски «вперёд». Для надёжности шевельнул стволом карабина в нужном направлении.
«Чёртов Прюллер, где ты? — мысленно ругал обер-фельдфебеля Гюнтер. — Прикончи этого ивана!»
Метров через двести Сёмка приказал снайперу свернуть «нах линкс», то есть, налево. Немец остановился в нерешительности — впереди было болото.
— Марш-марш! — потребовал Сёмка. — Проверено, есть дорога...
Немец то и дело поскальзывался, едва сохраняя равновесие, поэтому Сёмка разрешил ему опустить руки. Откуда неопытному мальчишке знать, что немец поскальзывается нарочно!
Где-то раздался взрыв противотанковой мины. Гюнтер от неожиданности поскользнулся всерьёз.
Гюнтер отмечал, как русский недоносок делает одну оплошность за другой, и без спешки, обстоятельно, как приучила его снайперская профессия, готовил ситуацию для нападения на русского. Старательно спотыкаясь и изображая, что передвижение по упругой, пропитанной водой тропинке стоит ему труда, сокращал расстояние до конвоира. Гюнтер даже упал, постаравшись сделать это натуральнее, чтобы приучить русского к резким движениям своего тела.
Сёмка, наблюдая за неуклюжестью пленного, с презрением думал о слабой физической подготовке хвалёных немецких солдат.
Чтобы заставить якобы изнемогавшего от усталости пленного двигаться быстрее, Сёмка ткнул его стволом карабина в спину. Это была грубейшая ошибка. Немец резко повернулся и с силой ударил рукой по стволу. Сёмка потерял равновесие и плюхнулся в вонючую болотную жижу.
Но и Гюнтер от резкого движения поскользнулся, взмахнул руками и рухнул следом.
Оба барахтались, забыв о «законе болота»: от беспорядочных движений трясина засасывает сильнее. Болото жадно чавкало и выплёвывало из-под барахтающихся людей грязь и гниль, из мутных глубин отрыгивало трупный газ и зловоние смерти.
Наконец, выбившись из сил, противники замерли, запалёно дыша и молча поглядывая друг на друга.
Немец «плавал» ближе к тропинке, погрузившись в трясину почти по шею.
Русский был у Гюнтера почти за спиной, и, чтобы увидеть его, немцу пришлось что есть сил повернуть голову.
Сёмка погрузился в грязь до подмышек.
— Verdammte Scheiße! (прим.: «Проклятое дерьмо», равноценно русскому «…твою мать!») — выругался сквозь зубы Гюнтер. Угодило же его так банально искупаться в вонючем свинском русском болоте!
— Ага… Фердамте… — бормотал Сёмка, наблюдая за немцем. — Умник… Где вас только берут, таких умных… Соберёшься помирать, завещай мне свой ум.
Сёмка заставил себя успокоиться и огляделся. Ближе к тропинке росла кривая осина. Одна из её ветвей нависла над немцем. Но поднять руки вверх немец не мог, потому как любое шевеление вверх двигало его тело вниз. А он погрузился в грязь уже почти до подбородка.
У Сёмки руки были на поверхности. Он понял, что ему надо дотянуться до немца, а потом…
Сёмка выбросил вперёд одну руку… Кончиками пальцев он коснулся немца… Немец попытался отодвинуться… Сёмка ухватил немца за погон.
Немец возмущённо дёрнулся, но, почувствовав, что погрузился в грязь ещё на сантиметр, замер.
Уцепившись щепотью за погон, Сёмка попытался согнуть руку, чтобы подтянуться к немцу.
Чувствуя, как русский тянет его за плечо, немец беспокойно завертел головой.
Сёмка медленно, очень медленно, по миллиметрам, приближался к немцу. Но пальцы от напряжения деревенели, удерживать мокрый погон немца становилось всё труднее.
Немец дёрнул плечом, желая освободиться от захвата русского…
Грязная ткань уползала из пальцев Сёмки.
Немец дёрнулся ещё раз. Но каждое движение погружало его на сантиметр в трясину. Он уже задирал подбородок, чтобы в рот не лилась грязь…
Сёмкины пальцы бессильно соскользнули с плеча немца… Но Сёмка взмахнул другой рукой и пальцы, хлопнув по грязной воде, как крючком, зацепили воротник немца. Сёмка двумя руками вцепился в воротник, потянул немца к себе и вниз, вытягивая своё тело из болота…
Немец страшно закричал, но зловонная жижа захлестнула ему рот. Гюнтер закашлялся, захрипел, что есть сил задёргал руками, пытаясь сбросить щуплого ивана, оседлавшего его в последнем прыжке к жизни... Но конвульсивные движения рук становились всё слабее и медленнее и, наконец, совсем прекратились. Обеими руками Сёмка опёрся о плечи мёртвого немца. Тело немца стало опорой, которая помогла Сёмке дотянуться до спасительной ветки…
— Смерть — вообще неприятная штука, — пробурчал Сёмка.
***
Обер-фельдфебель Прюллер не заметил, как задел ногой растяжку — проволоку бокового взрывателя мины. Взрыв оторвал ему ноги, швырнул тело в воздух и нанизал на высокий кол, до недавнего артобстрела бывший деревом.
Через несколько дней остатки древесного ствола срезала пулеметная очередь, оторвав от изрядно разложившегося тела голову и руку. Обрубок тела упал на землю. Ещё через несколько дней снаряд расшвырял вонючую массу из обрывков обмундирования, мяса и костей в разные стороны. То, что ещё оставалось от обер-фельдфебеля, растащили мыши и насекомая мелочь. Русская земля не приняла в себя опытного немецкого вояку.
= 16 =
Понятия «не есть досыта» и «голодать» так же отличаются друг от друга, как болезнь отличается от смерти.
У много дней голодавшего речь негромкая и невнятная, глаза шныряют в поисках хоть чего-то, чем можно обмануть голод, во взгляде тоскливая хмурь. Голод сверлит, грызёт желудок, сводит с ума, не даёт ни о чём думать, кроме пищи. Голод убивает брезгливость: голодный может съесть грязное, тухлое, червивое… и самого червя. Голоду главное, чтобы его ублажили, а чем — дела нет. Голод не признаёт моральных устоев. Во время жестокого голода проявляется суть человека. У иных голод стирает всё человеческое, усиливает инстинкты, превращает в бездумного и злобного зверя, готового на любое насилие и преступление ради еды. В голове и теле одно страстное желание: есть. Сейчас! Голод — враг самоубийства: от голода страстно хочется жить. Как угодно, но жить! Жить хочет тело, потому что душа голодного мертва…
***
У костерка сидели пятеро «нищебродов», вооружённых винтовками.
