почитать ещё.
В доме Ираида Львовна вела себя сдержанно, одевалась классически. Не любила она современной модной вычурности, позволяла себе лишь простое ситцевое платье да шляпку-панаму. Статная, высокая, «несгибаемая жирафа», как впоследствии иронично будет называть её остренькая на язычок Лика, Ираида Львовна с английской педантичностью следила за соблюдением порядка. Если замечала какой-то “disorder”, – в доме или на огороде, – тотчас сжимала тонкие губы в нитку, выкатывала глаза и издавала какой-то внутренний то ли стон, то ли рык, предполагавший либо подготовку к спаррингу, либо желание при всех зайтись в истеричных рыданиях.
Сегодня в столовой Ираида Львовна недовольно пробурчала, привлекая внимание задумчивого хозяина:
– Вы не представляете, как стало невыносимо терпеть набеги зайцев на ваши капустные грядки.
– Зайцев? – удивился тот, закуривая сигариллу. – В наших-то краях? Шутите?
– Rather! –гортанно воскликнула соседка. – Если не возражаете, я осмелилась поставить капканы...
– Всецело доверяюсь вашей практичности и премудрости, моя дорогая, - сказал Григорий Михайлович и поднялся по ступенькам в свой кабинет на втором этаже. Ему не терпелось уже заняться делом, которое никак не выходило из головы.
Кабинет был меблирован скромно, по принципу «ничего лишнего». Справа от окна в самом углу красовался высокий комод-секретер с надстройками из ящичков-шкафчиков разной формы. Муравецкий предпочитал работать за ним стоя, выдвинув на себя крышку. На стене, как раз над головой, висела грамота: «Лучшему эксперту-криминалисту Харькова». Полковник и сейчас открыл ящичек, но не для дела, а для души. Когда он извлек наружу фотографию красивой ясноглазой девушки лет двадцати с изумительной улыбкой и слегка грустными карими глазами, всегда спокойное и даже слегка равнодушное лицо полковника вдруг оживилось, взгляд стал выразительней, а на губах появилось подобие грустной улыбки. Одна прядь длинных черных волос девушки слегка прикрывала веко, и Муравецкий каждый раз пытался смахнуть локон в сторону.
– Привет, Зоя, – полушепотом произнес Григорий Михайлович. – Давно не общался с тобой, хотя особенно делиться и не чем. Что взять с пенсионера? Всё как-то по-старому – серо и безлико. Сестра твоя Валя вечно без денег. Но ты там не волнуйся, Лизу всем миром спасать будем. Что еще сказать… Студенты – такие же вялые равнодушные амебы, не то, что вы были. Помнишь, как наш баллист Свешников кичился тем, что сам раскрыл убийство Кеннеди, а друг мой химик Генка Булич пугал всех, что изобрел противоядие к цианистому калию и всё доставал тебя предложениями провести личный эксперимент? А Майку Дорман, эту неисправимую хохотушку помнишь? Как она пела. Всё ушло. Майя вышла замуж и давно перебралась в Хайфу, говорят, что ужасно располнела и не поётся ей. Погиб в перестрелке Костик Свешников. Не видишь его там? Если что, передавай…. А впрочем, я сам как-нибудь при встрече. Булич еще на месте. Все изобретает свое противоядие, но уже от старости. И больше – никого рядом. Впрочем, навязали тут двоих странных, но уже даже жалею, что трусливо поддался шантажу Чалого. Почему жалею? Да вряд ли из них что-то путное получится. Один – с собою не в ладах, другая – со всем миром. Странные какие-то. Ладно, капитанша, пойду. Не изменился я – все такой-же трудоголик с сигариллой. У вас там курят? Если да, тогда уж точно меня узнаешь. А я тебя….
Дрожащими руками Муравецкий поднес потрет к лицу и прислонил лицо Зои ко лбу. Полковнику понадобилось несколько минут, чтобы щемящее волнение в груди стихло. Поморщившись, он спрятал фотографию и обвел кабинет слегка затуманенным взглядом, который постепенно стал сосредотачиваться на главном. От стены до стены все пространство опутывали мощные бельевые веревки. С них угловатыми гирляндами на прищепках свисали ровно сто двадцать шесть спасенных листков из царского архива. Многие представляли собой унылое зрелище, – погрызенные, бесформенные, окрашенные бледно-сизыми разводами тряпочки. Сохранившиеся островки безжизненного текста на них могли заинтересовать разве что терпеливых любителей разгадывать ребусы. А обезображенные фрагменты лиц с впалыми глазницами и отвратительными гримасами производили весьма угнетающее впечатление.
– По такой расчленёнке только судьбы людей угадывать, – скептически заявила Кобрина несколько дней назад, впервые увидев результат кропотливого труда троих детективов, пытавшихся реанимировать уцелевшие куски навсегда ушедшего прошлого. Григорий Михайлович тогда провел ладонью вдоль мерно колыхавшихся листочков, смахнул клочок паутинки с одного из них и строго ответил:
– В угадайку играть вам не позволю. Знания и опыт! Вот что пригодится.
– Где ж их взять? – растерянно захлопал ресницами Коржиков, присаживаясь на полированную крышку хьюмидора для хранения сигар. Но услышав легкий треск, тотчас вскочил и виновато поджал губы.
– У китайцев, разумеется, – ответил Муравецкий. – За тысячу лет накопили. Изучайте, постигайте и со временем научитесь читать по лицам.
– Читать по лицам… тысяча лет… китайцы? – завороженные Лика со Степаном не сводили взглядов с губ начальника, и каждое слово повторяли за ним. Первой от гипноза очнулась Кобрина и недоверчиво воскликнула:
– Ха, вы шутите!
– Отнюдь, – сухо сказал полковник. – Китайцы весьма преуспели в физиогномике. Если пожелаете, они и супруга вам правильного подберут, таланты ваши раскроют, а то и на работу по карте лица примут.
– Как же? – подал голос и Степан. – На работу без анкеты что ли?
Муравецкий кивнул.
– О способностях можно судить и из визуального осмотра. Разве я не говорил вам, что почти девяносто пять процентов всех сведений о людях мы узнаём именно по лицу? Лишь пять – из беседы. Пять! Понимаете?
– Ха! – вновь воскликнула Кобрина, все более забавляясь и подталкивая слегка заторможенного Коржикова. – Признайтесь, шеф, нас со Стёпкой вы тоже по-особенному выбирали?
– Между прочим, – будто не услышав вопроса, сказал эксперт, – Пифагор отбирал учеников именно по приметам на лице.
– Ну, уж если сам Пифагор, – усмехнулась девушка, но поймав строгий взгляд начальника, мгновенно застыла.
Неожиданно для Муравецкого Кобрина впервые появилась в доме не в рваных, а в изящно облегающих бёдра джинсах, бежевом топе и приталенном кожаном пиджаке без всяких цепей и гирек. Она игриво взбила чёлку пышного каре и ахнула, наблюдая в окно:
– Тишь, мир, поэзия! Вы живете в раю, шеф. Утонуть в этом дедушкином кресле и мечтать… мечтать…
– Тоните смело, – будничным тоном предложил Муравецкий, попыхивая сигариллой. – Отныне вы на рабочем месте.
– Ух, ты! Можно обживаться?
– Вперёд. Но на службе мечтать не дам. Уж не взыщите, загружу по полной.
Кобрина тотчас погрузила попу в вольтеровское кресло за столом у окна и извлекла из сумочки, пристегнутой к поясу, косметичку.
– Сто-пятьсот! – звонко воскликнула она, скрипнув шпорами на сапожках.
На языке байкеров означало «максимальный комфорт».
Коржиков, который был одет все в тот же свитер, заправленный в джинсы и в сандалии, был тоже усажен за стол, но только у самой двери – как раз за хьюмидором, над которым высились и золотились старинные часы с боем. Они явно важничали, любуясь собственным отражением в лаковой крышке нижестоящего соседа.
Сегодня же столы пустовали – практиканты были на своих заданиях, и Григорий Михайлович хотел еще раз углубиться в детали первого их Дела, которое на первый взгляд казалось совершенно гиблым, ибо от него сохранился лишь обрывок описания да фотография Федора Шаляпина в роли Годунова. Окно в кабинете было распахнуто в сад, и в поисках более яркого света Муравецкий тотчас присел на подоконник, расстелив на нем ветхий клочок документа. Но что-то вспомнив, резко вздернул руку и посмотрел на часы на запястье. Не меняя положения руки, полковник покрутил ручку громкости настенного радио. Из динамика раздался голос самого Муравецкого, который рассказывал о деле княгини Волконской в местной передаче. Григорий Михайлович застыл, слушая самого себя.
– …и в августе 1916 года в Харьковский лазарет Красного Креста попадает контуженная на Юго-Западном фронте женщина-доброволица. Без документов, но с особой приметой: родинкой посредине лба. О себе сообщает, что недавно вышла замуж за князя Волконского, который вскоре погиб на позициях. Но в Харькове якобы есть человек, который может подтвердить её личность. Когда в сопровождении жандарма, женщину доставили по адресу, выяснилось, что там никто не живет. Через день «княгиня» из лазарета скрылась. К сожалению, в Деле сохранилась лишь одна страничка с записью: Крайне опасная особа. Срочно задержать! И еще фотография Федора Шаляпина в образе Бориса Годунова, смысл которой пока нам не ясен. Поэтому, дорогие радиослушатели, если у кого-то имеются письма, вещи, дневники или иные свидетельства, связанные с историей княгини Волконской – добро пожаловать к нам. Номер моего телефона запишите, пожалуйста….
Дослушать не удалось – со стороны улицы раздался страшный грохот и вскрик Ираиды:
– Боже! Неужели газовый баллон на кухне!
– Боюсь, не баллон, – усмехнулся Муравецкий, – а наша «лягушонка в коробчонке» прибыла Заждались уж.
Во дворе, нарушая прежнюю заповедную гармонию природы, хрипящими руладами разрывался двигатель «Ямахи». На крыльце, задыхаясь от синего чада из кашляющего глушителя, проявилось постное лицо Ираиды Львовны. Покрываясь густыми слоями копоти, экономка не переставала чихать и размахивать метлой.
– Будь здорова, бабуля! – бодро воскликнула Кобрина, поднимая визор.
Байкерша выключила ключ зажигания, стащила с головы шлем и распушила волосы. – Фу ты! Опять компрессор издох.
За «бабулю» Ираида готовилась растерзать вторгшуюся нахалку. Холодное лицо блюстительницы порядка стало еще более пунцовым, а глаза источали слепую ярость. Однако дымовое облако, окутавшее весь двор, напрочь лишило бедную старушку всяких ориентиров в пространстве. Оставалось лишь отчаянно махать метлой по воздуху, сшибая грозди яблок, подсохшие ветви деревьев и сонную персону кота, не ожидавшего, что достанут и его, беднягу. Пока старушка кружилась на месте, теряя контроль, ловкой маленькой Лике удалось незаметно прошмыгнуть в дом, взлететь по лестнице на второй
Интересные исторические документы попали им в руки!))
Почему-то, мне, как и в прошлый раз больше всех нравится Лика Кобрина!))
Классно написано!))
С теплом...Эмми!))