как мой Лучик, ни в какую иную сторону пойти просто бы не смогла. Ей нужно было смыть и грязь, скопившуюся на теле во время пребывания в тюремном отсеке, и грязь, запорошившую ее душу, когда негодяй, пытался изнасиловать ее.
Что лучше – делать каторжную работу живым, или бить баклуши мертвым? Этот вопрос для меня никогда не был альтер-нативным. А уж если такая «работа», как ночь с любимой, тем более. Позади сильное напряжение нескольких тяжелых дней.
Я сбросил одежду и последовал за ней. Я всегда получал на-слаждение, купая её. Сегодня я испытывал настоящее счастье. Счастье неслучившейся утраты! Счастье любви, которую чуть-чуть не потерял!
Я, не глядя, лил шампунь на мочалку. И бережно тер, целуя, нежные груди, руки, живот, лобок, чуть увеличивая усилия на роскошных широких бедрах и длинных стройных ногах.
Я казался себе ваятелем, создающим Афродиту. Только на этот раз она выглядывала не из шипящих кружев морского прибоя, а из пены пушистых и ароматных пузырьков шампуня.
А затем она, набросив на влажное тело махровый халат, вышла. И до меня донесся монотонный гул фена. Я остался в одиночестве. Чтобы привести в порядок и себя. Но и обильно плещущие струи воды не могли заглушить звенящую в моем мозгу посланную ею мысль: я жду тебя, милый!
Будучи вдвоем, мы никогда не пользовались звуковой речью. Мы и среди посторонних нередко обменивались мыслями между собой. Эйконометафора нам казалась четче, ярче и, главное, никогда не допускала никакого двойственного толкования.
Потому, что мысленный образ обычно представляет только то, что вложил в него посыл. И никаких опасений, что нас под-слушают чужие уши.
Лорина лежала на спине, раскинув руки, готовые принять меня в объятия. Груди слегка вздымались. Зелень глаз заволокли длиннющие ресницы. Лепестки губ чуть приоткрылись и замерли, предлагая догадаться, что они хотят. Чуть раздвинутые ноги предлагали домыслить мне самому, что хочет ее тело. И выпол-нить это желание.
Каждая жилка во мне дрожала. Наши губы слились в креп-ком поцелуе. Казалось, каждый пытается вытянуть из другого, какой-то особый, неповторимого вкуса нектар. Я нежно раздвинул бедра, почувствовал, как соски возбужденно уперлись мне в грудь. Как же долго не было тебя! Это все, что я успел услышать напоследок.
Потом мысли пропали. Вместе с ними исчезли и мы. И ком-ната, и все, что находилось в её четырех стенах. И только наши души, слившись воедино, куда-то незримо плыли. Ныряя то вверх, то вниз. И снова вверх. Нас пронзило ощущение яркой сладости.
И оно становилась все сильнее, острее, притягательнее. И вдруг в какой-то момент, не удержавшись на гребне очередной волны, мы ухнули в бездну радости, нежности и любви, овевае-мую тихими стонами счастья. А мир стал понемногу приходить в себя.
Мы лежали без всяких мыслей, кроме одной, что это только начало. Мы так истосковались друг по другу! Нам потребовалось больше трех часов близости, чтобы хоть как-то поправить это. И, наконец, слегка утолив жажду разлуки, мы смогли говорить как два близких разумных человека. Тогда Лорина неожиданно ска-зала:
— Есть две важные вещи, Лен, — Раздалось в моей голове, — я считаю, что должна сообщить тебе о них. Не откладывая! Первая касается меня. Она не так важна. Поэтому с нее и начну. Фареш сломал мне предплечевую кость. С того момента, когда это произошло до тех пор, когда ты привел руку в порядок, прошло более двадцати четырех часов. Я ощущаю в ней покалывание. Она как бы не совсем моя. Хотя действует, слушается меня.
Говоря с Фрезером, я уже предполагал, что критический срок в двадцать четыре часа, судя по всему, истек. После него кость, сухожилия, сосуды, кожу все же можно срастить и даже без шрамов.
Но надежда, что и энергетику этой части тела можно будет восстановить в полном объеме, была очень слаба. Хотя я не давал ей угаснуть окончательно. Теперь же я точно знал, что произошло самое страшное. Время на этот раз, кажется, посмеялось надо мной. И это стало, несмотря ни на что, для меня ударом.
— Ты ведь знаешь, — Лорина ласково провела излеченной рукой по моим волосам, — что это значит?
Да! Но лучше бы мне этого не знать! Тело временная обо-лочка. Когда она изнашивается или ломается, принято считать, что человек умирает. Но на самом деле оканчивается существование только изношенной физической матрицы.
Но матрица дыхания, которую мы называем пусковой и матрица Души – огромный мир ощущений, знаний, способностей и умений – отделяются и помещаются в специальное хранилище. Там проходят обработку. Из души вычищаются все негативные личностные воспоминания.
С этого момента она в Ноосфере. И будет спокойно лежать «на полочке», дожидаясь своего часа. Застынет и прочно связан-ный с нею Дух. Он принадлежит только конкретной душе и только ей.
Может, древние отголоски об этих двух матрицах и породи-ли легенды о чистилище и рае? Но если Душа порочна, она будет расщеплена на атомы. И прекратит свое существование. Ад тоже есть. Хотя сильно отличается от библейского.
Индийцы создали целое учение о переселении душ. Это тоже легенда. Очень красивая. С предупреждением о возмездии за неправедно прожитую жизнь. Но правда состоит в том, что чело-веческая душа не может переселиться ни в животное, ни в дерево.
Ни даже в матрицу тела другого человека. Она может вер-нуться только в свою точную физическую копию тела. И только по достижении двенадцати лет. В иное тело она не вместится. Либо оно будет ей просто мало.
Но если лишить предыдущее тело хотя бы пальца, то в этот оторванный орган перестанет поступать энергетика. Одновременно эта же часть атрофируется и у Души. Такой она и покинет тело. Но Ноос, говоря общедоступным языком, не ремонтная мастерская, а только «чистка».
Сшитый только для тебя костюм не должен болтаться, и не должен быть обуженным. С возрождением Души дело обстоит еще сложнее. И тоньше. Так отсутствия одного пальца вполне достаточно, чтобы Душа «не узнала» своего тела. И не «нашла» его.
А значит, она никогда не сможет вновь обрести физическое существование. Этот «костюм» больше не для нее. Хотя она и может продолжить жизнь. Но исключительно на электронно-энергетическом уровне. Как бестелесный призрак.
Открытый перелом, если его вовремя не устранить, влечет «ампутацию» части Души. Движение энергии автоматически прекращается ровно через сутки. И восстановить его больше не возможно.
Лорина, знает, что отныне жизнь в этом прекрасном физиче-ском теле для нее последняя! Она обречена, в лучшем случае, обитать в мире призраков.
Ложь никогда не станет правдой, говорила она. Даже если её признают истиной миллионы ее сторонников! Но самое худшее, это лгать себе. Она и не пыталась. То, что произошло с ней, по существу был приговор.
Правде трудно смотреть в глаза. Особенно, когда она так неприглядна. Я задыхался. Я чувствовал, как вздуваются жилы на моем лбу. Боль отчаяния сначала была готова разорвать меня в клочья.
Потом я осознал, что теряю контроль над собой. И совер-шенно упускаю из виду, что Лорина, которая страдает не меньше меня, способна считывать состояние моей Души. И это усилит ее стресс. Я сделал над собой усилие и взял себя в руки. Подошел к ней.
— Счастье мое! Неправда, что надежда умирает последней! Она бессмертна! Может быть… Нет, я уверен, какое-то решение должно быть! И мы найдем его! И как бы дело не обернулось, помни: я никогда не оставлю тебя! Если выхода не найдем, я все равно буду с тобой! И мы всегда будем вместе!
— Мне и так больно!— От волнения она заговорила вслух. — Не делай еще больней! Ты обязан…
— Нет! — Твердо отрезал я, тоже вслух. — Мы будем вместе. Какую бы цену не пришлось за это заплатить!
Я чувствовал, что она едва сдерживает слезы.
— Ты не имеешь никакого права распоряжаться собой!..
— Права и обязанности – не награда и не назначение. Мы сами устанавливаем, что должны выполнять, а что нет. В конце концов, хватит! Нас так часто убивали! А теперь еще и разлучиться навеки? Я не могу это принять!
Я начал целовать зеленые глаза моей доброй и нежной «ведьмы». Как же все они зеленоглазы! И целуя ее, понемножку пришел в себя. Как же просто становится на душе, когда решение принято. И принято бесповоротно. Я ждал, когда наши дыхания станут спокойными.
— На этом первая тема закрыта. Ты говорила, что новости две.
Она все еще тяжело дышала. Я гладил ее плечи, руки, ноги. Пока она немного не успокоилась и не заговорила:
— Я детально вгляделась, там, в камере, в два из своих прежних снов. Не знаю, как, но сумела вызвать их сама. И увидела лицо того, кто швырнул меня под поезд во Франции. — Еле слышно донеслась до меня ее мысль. — Я также разглядела лицо и фигуру лорда, убившего нас обоих в нашем замке в Англии. У меня нет сомнений, что нынешнее имя обоих убийц – Гвалд Фа-реш.
Наверное, я тоже подспудно ощущал нечто подобное. И, видимо, все-таки гнал эту мысль прочь.
— Ты не ошиблась?
Лорина с тяжелым вздохом покачала головой.
— Ладно, жизнь моя! — Мы поступим так. Тебе надо поспать еще часиков восемь – девять! Ты это знаешь! А я рядышком поразмыслю над твоим открытием. Если это так, – дело принимает весьма скверный оборот!
Она закрыла глаза, и я помог ей погрузиться в крепкий це-лительный сон. Услышав ровное дыхание глубоко спящего чело-века, я поцеловал ее и подошел к светящемуся окну. Из-за зана-вески мне в глаза уставилась улица.
Окно выходило прямо на старый бульвар, где деревьям и кустарникам давно уже стукнуло свыше ста лет. Единственный участок огромного приморского парка, где по ночам царила тем-нота, и где мне недавно удалось затаиться до утра. Полагая, что именно здесь меня вряд ли будут искать.
Небольшой фонтанчик с застывшими в нем фигурками ле-бедей, где с утра журчали струи воды, к ночи засыпал. Вода в его чаше, заслоненной от легкого ветерка с моря густой, пушистой и рослой зеленью, разгладилась. И луна заглянула в это зеркало.
Она казалась кружком лимона. Он нырял в блюдце с чаем. А потом самую большую золотую монетку неба спрятала за щеку туча. И ночь, запутавшись в ветвях деревьев приморского парка, сгустилась в непроглядную черноту. Словно надумала скрыть ка-кое-то темное дело.
А я все думал и думал о том, что сказала Лорина про Фареша. Конечно, это еще надо хорошо проверить. Хотя уверенность во мне, что она, к несчастью, не ошиблась, крепла.
Если эта гнида рождалась, как и мы неоднократно, это не просто усложняло дело. И не просто путало абсолютно все законы и правила, по которым жил наш мир. Это означало, что нарушен главный Запрет! И вопреки Закону…
Мои мысли прервал дверной звонок. Он тихонько вякнул. Я подумал, что правильно сделал, плотно прикрыв дверь в комнату, где спала Лорина. Но недоумевал, кто ж это совершенно неожи-данно решил нанести визит в столь неподходящее время? Да еще в квартиру, дверь которой опечатана Службой, тем самым свиде-тельствующей, что она пуста? Почему не сработал звоночек в моей голове? Но вместо ответа я услышал еще один звонок?
Часы показывали четыре утра. Лорина во сне, негромко всхлипнув, назвала имена наших друзей. Словно ожидая помощи от Ирен и Влада…
СОЛИТОН 17 КТО ТАКОЙ ТВОРЕЦ?
Утром Ирен со свойственной ей прямотой сказала мне:
— Влад, ты, конечно, талант! Твои
