Вроде не так уж давно прелестный мальчуган Андрюшка свой возраст показывал тремя пальчиками, а теперь в его запасе достоинств явно прибавилось. Ведь не зря он притягивает к себе всех встречных и поперечных, особенно, чужих бабушек и дедушек. Правда, самого Андрюшку они не интересуют: «У них вопросы всегда однотипные: как зовут, сколько лет, да где твоя мама?»
– И зачем из-за таких пустяков к людям приставать? – всякий раз удивлялся мальчишка.
Сегодня же его ожидало событие, обещавшее много впечатлений. Андрюшке, конечно, заранее никто не рассказал, как трудно далось родителям его внедрение в элитный детский сад, но он и сам оценил сопутствующие этому новшеству неудобства. Уже утром из Андрюшки принялись создавать нарядную куклу, упаковывая в новые и сковывающие одежды.
– Всё равно, реветь по пустякам не буду, – мудро размышлял он во время сборов, опираясь на отцовское воспитание.
Мама его разбудила, как всегда, прикосновением нежных губ, вот только раньше обычного. И всё утро она отчаянно торопилась. Даже голос ее зазвучал строго, когда Андрюшка залежался в постели. Но как он мог поступить иначе, если в то самое время еще не приземлился? Он беспорядочно кувыркался в воздухе, словно парашютик со сдутого одуванчика, не в силах управлять полетом ни раскрытыми ладошками, ни ногами, ни те-лом. Ну а теперь, по-прежнему не влияя на полет, он мягко воспарил над землей и всем тем, что занимало на ней свои законные места.
От новизны ощущений в Андрюшке совершалось нечто таинственно приятное, и не хотелось открывать глаза, в надежде хоть чуток задержаться то ли в этом сказочном сне, то ли всамделишном полете.
А на улице мама, видимо, решила наверстать упущенное время, потому Андрюшка, послушно семенивший за ней, никак не успевал подбирать резные кленовые листья и быстро выдохся.
– Я развеваюсь как Андреевский флаг! – пожаловался он на заданный темп.
– Почему Андреевский?
– А чей же, раз я Андрей? Твой флаг будет Татьянинским.
Мама не притормозила, но рассмеялась счастливым колокольчиком, звук которого обещал Андрюшке много хорошего.
– Фантазёр ты у меня, как никто!
Андрюшка приумолк, что-то обдумывая, но спустя минутку уточнил:
– Мама, а фантазер – это кто?
– Это такой человек, сынок. Хороший человек! Но он живет не в реальном мире, а всегда мечтает, выдумывает собственный мир, ему интересный и понятный. Но такого мира в действительности нет! Вот и говорят – фантазер!
– А папа так про оптимистов говорит. Он и меня оптимистом обзывал. Я же не оптимист? Да?
Во дворике детского сада уже собрались нарядные дети и их родители, озабоченные, несущие на лицах особую торжественность и некий знак важности момента. Они аккуратно вели своих детей, продавливаясь к входу сквозь каре сияющих «лексусов» и «мерсов», нагло подобравшихся к самому крыльцу.
В раздевалке мама ткнула пальцем в картинку на дверце шкафчика:
– Запомни, сынок, этот синий экскаватор. Здесь будут храниться все твои вещички.
– Так ведь экскаватор здесь один. Неважно, какого он цвета. Да ладно! Пусть будет синий, – согласился Андрюшка.
Переодевались и переобувались в спешке и в тесноте. Чужая мама ненароком придавила Андрюшку. От неожиданности он испугался, но не заплакал, а пробормотал достаточно чётко и громко:
– Взрослые вроде люди, а неуклюжи, словно, коалы.
Чужая мама удивилась комментарию и поспешно извинилась, но не перед Андрюшкой, а его мамой, потому малыш ее не простил.
В какой-то миг появилась деловитая воспитательница и всем объявила, что ее следует звать Фарбиза Камаловна. Она дважды повторила трудное имя, однако Андрюшка про себя решил, что для неё достаточно краткого Фафа.
Фафа настойчиво всех организовывала, хотя дети, ошарашенные неразберихой, внимали только своим родителям, которые, в свою очередь, не считали команды воспитательницы распространяющимися и на них. В такой обстановке Фафа попыталась удалить из раздевалки хоть родителей, но и они не слушались, полностью сосредоточенные на своих детях. Впрочем, если бы затея Фафы и удалась, то покончить с вакханалией в раздевалке вряд ли представлялось возможным.
Ещё бы! Что творилось с детьми!? Какая-то девчушка обреченно глотала слезы, потеряв надежду самостоятельно натянуть новые, очень тесные колготки, а рядом упитанный мальчуган громко и противно завывал, непонятно почему, затихая лишь на вдохе. Кто-то шумно искал второй сандалик, кто-то отчаянным воплем призывал маму. Как знать, возможно, то она через всю раздевалку обещала неутешному сыну, если он успокоится, велосипедик со звуковым сигналом.
Наконец Фафа увлекла за собой малышей, пообещав им немедленную встречу с живыми лебедями. Дети с муками отрывались от родителей, улыбающихся им через силу и ободряюще жестикулирующих, и недружно, по одному, оглядываясь, выдавливались в зал, недоступный страдающим родителям.
*
Андрюшка устроился в предпоследнем ряду. Рядом сидели незнакомые новички, как показалось Андрюшке, не ведающие опасности из-за полного обалдения. Да и сам Андрюшка не понимал, зачем мучение называть веселым словом праздник, тем не менее, он стойко перенес долгое напутствие заведующей, видимо, возомнившей себя в душе политическим деятелем, которому без мудрых речей в хорошем обществе никак не обойтись.
Андрюшка вытерпел даже, когда дети, старожилы садика, поочередно демонстрировали новоселам свои творческие достижения. Они вразнобой пели хором, лихо танцевали парами и бойко читали давно знакомые ему стишки.
Он вытерпел всё лишь потому, что не хотел расстраивать маму. В последнее время она часто объясняла, как он должен вести себя в садике. Парень он сообразительный, толковый, конечно, если не вселится бес, как говорит папа. Потому-то Андрюшка давно уяснил, что своим непослушанием маму можно расстроить легко и надолго. А тогда прощай совместное гуляние на площадке, прощай качели, к которым его в последние дни особенно тянуло. И в «торгашку» (так Андрюшка прозвал торговый центр, полный игрушек) уже не попасть. И смелых воробьев в заветном месте хлебными крошками уже не покормить.
Нет! Маму обижать нельзя, думал Андрюшка, себе хуже выйдет! И он терпеливо дожидался финала мучительного праздника. Однако силы и терпение стремительно истощались. Андрюшка уже не раз прогонял от себя спасительную мысль, что мама его обязательно простит, даже если он уйдет отсюда без разрешения, но до сих пор старался держаться.
Дети рядом тоже извелись. Какая-то девочка с огромными бантами, наряженная слов-но Мальвина, улеглась на составленных стульчиках и тихо посапывала во сне, не отвлекаясь на внешние раздражители. Несчастные мальчишки рядом тихо плакали на пару, повинуясь судьбе и заражая безутешным страданием своих соседей. На лицах иных малышей тоже легко читались невероятные переживания. Некоторые дети, потеряв родительскую поддержку в непривычной обстановке, ревели во весь голос, но их мамы, хоть и исстрадались, покорно пребывали, где указано – на родительских скамейках в отдалении.
Ситуация достигла некого невидимого предела, поскольку стало заметно как нешуточная тревога постепенно овладевала всеми мамами. Они, улыбаясь, тщательно скрывали свои страдания, едва сдерживались, чтобы не кинуться на спасение любимых чад.
Очередной номер ненужного концерта зрители уже восприняли как финал своих мучений, но в середину зала опять, паясничая и бренча нелепыми музыкальными инструментами, вывалились вульгарно наряженные скоморохи. Мамы обреченно и покорно вздохнули и проявили даже большее послушание, нежели их дети, на слабенькие плечики которых навалилась вся тяжесть выбора их любящих матерей.
Сама жизнь, по большому счету, организовала этим детишкам трудный экзамен на право считаться личностью. Теперь им следовало осмыслить ситуацию, сформировать от-ношение к ней и принять собственное решение к действию. И всё! Решение может оказаться любым, даже неправильным, но непременно самостоятельным!
Конечно, для малышей подобная задача оказалась сложной, но ведь они даже не попытались её решать. Так и во взрослой жизни поплывут по течению, подобно своим опытным мамам, твердо усвоившим с детства: не высовывайся, не будешь бит! Глядя на них в сей важный миг, могло показаться, что самостоятельность и самоуважение в них погибли еще до их рождения.
Эх, мамы! Милые наши, дорогие женщины! Каждая из вас мечтает о чудесном времени, когда ваш бесконечно любимый ребенок прославит себя великими делами, так зачем же поступаете вы вопреки своей мечте? Ну, зачем вы приземляете зарождающуюся самостоятельность, полет творческой мысли, упаковываете великое детское достояние в рамки бессмысленной дисциплинированности и безоговорочного послушания? И тем самым ставите крест на славном будущем своих детей, может быть, очень достойных и талантливых от рождения. Неужели вы согласны воспитать покорных исполнителей чужой воли? Бессловесных исполнителей, лишенных своего видения жизни, понимания ее взаимосвязей и ценностей? Такая задача, будет вам известно, не является ни сложной, ни, тем более, почетной. Ни для вас, ни для ваших детей.
Думайте же, мамы! Думайте, папы! Готовьте своих детей к реальной, очень непростой социальной жизни в стране, где нравственные ценности давно расшатаны более всякого допустимого предела, что бесконечно отдалило существование честных людей от прежних, сказочно радужных перспектив!
*
Андрюшка всегда остро ощущал любую неискренность. К тому же он не терпел, когда с ним сюсюкали. Возможно, взрослым казалось, что малышу так понятнее? Но в семье с ним изначально говорили нормальным языком, невзирая на возраст и сложности каких-то тем, и никогда не лицемерили. Потому теперь он, сильно страдая от затянувшегося паясничания клоунов, в конце концов, поднялся со своего места и кратчайшим путем устремился к маме. Прямо через центр зала, оккупированный клоунами.
С этого мгновения Андрюшка овладел вниманием присутствующих. Обстановка в зале разряжалась на глазах. Ещё бы! Наконец-то хоть чей-то внутренний протест перерос в решительный и, главное, публично значимый поступок.
А малыш шагал. Шагал против естественного течения событий и, фактически, против всех. Шагал так, как считал нужным. Со стороны казалось, будто шел он медленно, даже робко, но это не имело существенного значения, поскольку шел он без оглядки на чью–либо реакцию и суету скоморохов.
Один из них, спохватившись, постарался обыграть ситуацию с мальчиком. Он преградил Андрюшке путь, широко размахивая, словно крыльями, огромными рукавами, и сам ритмично раскачивался из стороны в сторону. Всё это, по его мнению, могло остановить ребенка, отвлечь зрителей, и спасти представление.
Но Андрюшка такие попытки легко пресек. Натолкнувшись на преграду в ярком шутовском наряде, глыбой нависшую над ним, он с досадой выдал.
– Вот ещё! Бляха-муха! Сколько можно?!
От таких слов скоморох оцепенел, даже забыл опустить свои огромные рукава, а мальчуган взглянул на него снизу вверх, и восторженно рассмеялся.
– А пуговицы-то! Пуговицы…
И через мгновение, показавшееся присутствующим длиннющей паузой, хлёстко завершил свою короткую фразу.
– Идиотские!
Пуговицы,
