устраивать! Вместо этого Татьяна произнесла совсем другие слова.
– В прихожке телефон вибрировал, а ты в это время был в ванной, я волновалась – не срочный ли вызов, поглядела…
Странно, но Сергея это не задело.
– Да пусть себе вибрирует. Не мой же, и не меня добивается.
– А чей? – сердце Татьяны переполнилось надеждой.
– Да стажера моего! Ко мне стажера прикрепили. Он после рейса так заспешил к своей невесте, что телефон забыл. Я ему в пути запретил отвлекаться, велел телефон убрать по-дальше. А он оправдывается, мол, невеста по десять эсэмэсок в час присылает, вот и вынужден отвечать. Иначе, говорит, она не может – сразу паникует и ужасно ревнует. А нам, сама знаешь, даже на невест отвлекаться нельзя. А он этот телефон непрерывно в руках вертит! Ну, я с ним и поговорил чуть строже, чем, наверное, следовало. Обиделся. Такая вот история!
– Сереженька! И ты ей, невесте, ни разу не ответил?
– Зачем? Да и что я ей скажу? Ой, Танюшка, недотепа же я, форменный! Знаешь, даже в голову не пришло, чтобы предупредить. Он же свой телефон в электровозе оставил… Я всё ждал звонка с чужого, тогда бы и сообщил, чтобы напрасно не беспокоился. А он не позвонил… Рейс у нас, знаешь ли, запоминающимся вышел… Погоди, я позвоню ей. За-одно узнаю, где ее возлюбленный задержался? Уж не случилось ли что? Мы же давно расстались. Он даже сдачи электровоза не дожидался… Сразу отпросился.
Пока Сергей связывался с девушкой, невольной причиной мучительных переживаний Татьяны, она, что есть силы, корила себя за необоснованное недоверие мужу.
– Так что у вас случилось, Сереженька?
– Да опять на регулируемом переезде… машину протаранили… Я сообщил диспетчеру, как положено, и покатили дальше. Иначе нам нельзя! А там… Лучше не видеть!
– Ой, Сереженька, беда-то, какая у людей! А экстренно тормозить?
– Танюш, ты хоть мне душу не рви. Он ведь был в пределах видимости, словно умышленное самоубийство замышлял. Вот только пассажиры в машине зачем? Ну, не мог я ни-чего сделать! Не мог, понимаешь? Только сигнал и врубил. Чтобы состав остановить, мне два километра нужно, а там – метров сто. У меня только сейчас, под душем, немного от-легло, но не забылось же. А впереди ночь, все эти кошмары… А если медконтроль не пройду… Придется отпуск брать… Намекали уже. Потому–то, кстати, стажер мой и сбежал сразу по приезду. Лица на нем не осталось. Мальчишка о романтике дорог мечтал, наверное! Впрочем, нам ещё повезло, что случилось всё на обратном пути, а то ведь и я спасовал бы, пожалуй. Руки трясутся, внимание рассеивается. Нервишки всё больше барахлят. Непросто, знаешь ли, чувствовать себя убийцей и иметь для этого все основания! Прямо как палач волею судьбы!
– Ну и хорошо, – неуместно подвела итоги Татьяна и тут же уточнила со скрываемой, но, всё же заметной мольбой в голосе. – А ты меня любишь, Сереженька?
Сергей взглянул на нее мутными глазами, не понимая причин столь неуместной радости у своей супруги, и ответил ей с почти шуточным вызовом.
– А если я не скажу?
– Тогда я не стану больше кормить такого подлого предателя. Итак, твоё последнее слово! – с пафосом воскликнула Татьяна.
– Ну, вот! Пять лет живем, душа в душу, а ты до сих пор не уяснила ответ на сей вопрос!
– А тебе трудно ответить? Жалко губами пошевелить, да? Силы бережешь? Значит, так любишь! – Татьяна действительно обиделась, хотя Сергей никогда не понимал, как можно обычным словам придавать столь важное значение. Не лучше ли выводы делать на основе более весомых аргументов?
– Танюшка, родная, милая моя! Ну, не терплю я этого слова. Очень уж оно универсальное – можно любить тебя, а можно жареную картошку. Или, к примеру, футбол. С таким подходом любая глупость становится возможной! Представляешь, я спутаю тебя с жареным футболистом!
– Ты можешь… Я знаю, – всхлипнула Татьяна.
– Танюшка, милая моя, хорошая моя! Я же тебе значительно больше сказал: ты для меня, самая-самая. Мне без тебя не быть! Никогда! Что это, как ты полагаешь, любовь? Нет, конечно! Любовь для нас – это слишком мелко! Она у всех проходит, если не через месяц, то год спустя…
– А твоей насколько хватило? – съехидничала супруга, при этом несколько успокоилась и даже осветилась своей обворожительной улыбкой, с едва обозначенной кокетливой хитрецой, которую Сергей неоднократно пытался воспроизвести в своей памяти, находясь вдалеке, но, к стыду своему, никогда не добивался успеха. Улыбка жены, конечно же, как догадался Сергей, явилась признаком его прощения, без вины виноватого, но игра в недоверие со стороны Татьяны не могла прерваться столь быстро, и потому он подыграл.
– У меня к тебе не какая–то там, пресловутая любовь, а более глубокое чувство, более высокое, более широкое, более крепкое, более самоотверженное, более…
– Опять заболтался. Сколько слов потратил, вместо того чтобы произнести для меня одно-единственное, но самое заветное! Впрочем, все мужики – да и ты не лучше – когда им надо, соловьями заливаются, а всё равно налево поглядывают!
– Приплыли! Помнишь, я же клялся тебе в вечной верности, преклонив колено? А своих клятв я не нарушаю – не обижай раба своего верного!
– До свадьбы все клянутся, а потом мечтают сменить мужскую клятву на штампик о разводе. Разве не так?
– Танюша! Как я понимаю, тебе нужен повод, чтобы меня оставить? Предупреждаю, ничего не получится – придется меня терпеть до последнего дыхания!
– Ладно, уж! Не такое терпела! – счастливо засмеялась Татьяна. – Лучше послушай про Андрюшку – он сегодня отличился. Даже меня потом стали воспитывать! – Татьяна успокоилась, видя, как Сергей отдалился от тяжелых мыслей, связанных с аварией. – Я даже засомневалась, не перевести ли нашего сына в другой садик?
– И как ты это представляешь? Опять ждать три года? Да и тысяча долларов, которая гавкнет, для нас что-то значит! Даже две тысячи, потому как в другом садике, думаешь, из нас опять не вытянут? И что же Андрюшка такого натворил на две тысячи долларов?
– Ты всё шутишь… Вот сам бы с ним и сходил! А я там натерпелась. Ведь сын твой представление артистов сорвал. Впрочем, если говорить честно, дети к тому времени уже настолько устали, что многие родители нашего Андрюшку за его решительность даже восхваляли. Правда, по ходу он этим клоунам несколько таких словечек выдал, что нас срочно к психологу отправили. Ужас! Я уж тебе не стану повторять те слова, а то и ты научишься! Так вот, психолог, ее зовут Эльвира Петровна, запомни, мне мозги всё прочищала, прочищала. Я никак не могла понять, к чему она клонит. Даже назвала себя американским шпионом. А я, между прочим, так о ней и подумала. Говорит, что нам симпатизирует и потому якобы советует воспитывать нашего Андрюшку наглецом и эгоистом, то есть, как я понимаю, полным негодяем. А в противном случае, только представь себе, не видеть ему в современной жизни успеха – заклюют, затопчут, обдерут. Жаль ей, видите ли, что парень наш такой талантливый, но без индивидуального подхода ничего существенного в жизни не достигнет, не сможет нигде пробиться. Как тебе нравится такая воспитательная концепция?
– Что ж! На нашу беду, она не лишена здравого смысла. Хорошему человеку всегда живется тяжело, а уж сегодня, когда нагло торжествует культ силы – физической, финансовой, чиновничьей – и кумовство на всех уровнях власти процветает, честному человеку и подавно место только на погосте, кем бы он ни был, хоть Ломоносовым, хоть Эйнштейном. Им-то, кстати, в свое время тоже несладко жилось! Только ты, Танюш, зачем всю эту муру в голову берешь? Продуй мозги, как сможешь. Мы с тобой вырастим сына человеком с большой буквы – честного, умного, принципиального, глубоко порядочного – но который, тем не менее, сумеет распознавать само существо своего окружения. Но, даже понимая его, не станет обличать, вешать ярлыки, которых оно, конечно же, вполне заслуживает, то есть, не будет бороться с ветряными мельницами, а наладит взаимодействие с теми убогими героями нашего времени, при этом, не пачкаясь. Не будет отказываться от благородных целей, но и бдительность не потеряет, не допустит, чтобы его самого ненароком проглотили, даже не разжевывая. Вот так, жена, я понимаю нашу с тобой воспитательную стратегию на ближайшие годы.
– Умеешь ты, Сережка, формулировать! И успокоить меня умеешь! А я уже думала, что Андрюшку туда водить не следует. Ведь Эльвире Петровне, пожалуй, все воспитательницы подчиняются? Не накрутит ли она их против Андрюшки? Может, мы с тобой потом и изменить ничего не сможем? К тому же, воспитание не только от родителей зависит. Лишь в раннем детстве, а потом всё больше влияет садик, улица, школа, телевидение, компьютерные игры, всякая иная гадость… Одним словом, среда! От всего не оградишь, не убережешь!
– Более того! Если грязь от ребенка скрывать, то он в неё непременно и попадет, слов-но кур во щи. Надо как-то заранее сформировать негативное отношение ко всякой, как ты говоришь, гадости. Вот и подумай об этом, пока время есть, пока второго не родили.
– Ты, Сережка, совесть имеешь? Я из молодого специалиста скоро стану старым, не проработав по специальности ни дня! Столько лет мотаюсь, как на бешеной карусели! Го-лова кругом! И надо же, это и есть судьба моя! Хоть и тошнит, а с карусели не соскочишь! Гипертрофированная личная ответственность подталкивает к самопожертвованию! Нет уж, больше я не же-ла-ю! И всё! Твоя очередь рожать пришла, тебе и думать о воспитании, пока не родил!
– Между прочим, единственный ребенок в семье почти всегда вырастает эгоистом, чего ты и боишься больше всего, – выдал свой последний аргумент Сергей.
Татьяна развернулась к мужу, поглядела на него как–то особенно, излишне серьезно, как-то оценивающе, но свои позиции не сдала:
– А ты, Сереженька, разве знаешь, чего я больше всего боюсь? Тебе же только померещилось, что знаешь… Я же у тебя безропотная, всегда молчу, терплю, соглашаюсь, стараюсь везде успеть, стараюсь сама выкрутиться из любой ситуации, стараюсь тебе всегда улыбаться, будто у меня и впрямь всё прекрасно. Возможно, тебя это и обидит, но с нашим бюджетом я себе даже белье купить не могу. Что же ты морщишься, дорогой? Разве не видишь, что… И платья у меня осеннего нет, и плащика какого-нибудь. А у Андрюшки… А у тебя самого… Ладно уж, больше не буду! Ты ведь, Сережка, и сам понимаешь, что второй ребенок нам не только счастья добавит – он же нас совсем нищими сделает. Я же у тебя не колье прошу и не машину – у меня трусов всего пара. Разве я не права, Сереж? И не смотри на меня так! Да-да! Я тоже мечтаю о дочурке! Ты и не представляешь, как я ее уже сейчас люблю – но… Не знаю я… Я с Андрюшкой в магазин игрушек уже с опаской захожу, вдруг опять попросит что–то дорогое. Ну, разве так можно жить? А тебя в любой миг нет рядом! Ты же занят – вывозишь составами то, что другие украли! Сел в свой паровоз, и одна забота – гляди вперед! Даже руль крутить не надо! А я тут как челнок в колесе… Мозги наполовину усохли! В них и сегодня уже ни одной идеи… А что дальше? Пойми же, не по нутру мне вечное домохозяйство. И как те одноклеточные девочки, у которых вся жизнь проходит в магазинах, соляриях, курортах, барах с богатенькими дядечками, я тоже не могу. Я же хочу что-то полезное делать, сама решать, сама
