Саркофаг

облегчением и теперь уже нежно погладил ладонью пластиковую баранку. – Отдыхай, заработал... Кулачить тебя здесь некому, а как только проблемы разгребем, так сразу тебя и заберем… Ну, чего ждем? – повернулся Сергей к девушке. – Выгружаемся.
Сергей достал из вещевого ящика третий пистолет, собрал разбросанные по заднему сиденью документы погибших сослуживцев и запер двери, на всякий случай, подергав за все ручки. Покрутив на пальце автомобильный ключ с затейливым брелоком, напоследок окинул взглядом машину, сплюнул, и сунул его в боковой карман джинсов.
Нечаянно наткнувшись в кармане куртки нераспечатанную пачку сигарет, Баринов с удивлением сообразил, что последний раз курил ранним утром, на лесопилке, за компанию с чудаком сторожем, отказавшимся от «Космоса» из-за его малой крепости и, засмолившим зловонную «Приму».
Сдерживая нетерпение, Сергей подцепил ногтем с траурной каймой прозрачный язычок, сорвал хрусткую пленку и, раздраженно скомкав лежавшую под крышкой рекламку, вытряхнул сигарету. Ольга, опершись на заляпанное подсыхающей грязью крыло, остановившимся взглядом смотрела куда-то вглубь леса. Баринов протянул ей открытую пачку, но она только отрицательно качнула головой.
Сергей вздохнул, скрипнул колесиком зажигалки, прикуривая:
- Правильно, не стоит и начинать. Сам вот бросить мечтаю. Да разве с такой жизнью бросишь? – он с наслаждением глубоко затянулся, выпустил густую сизую струю табачного дыма и, ощущая неожиданный подъем настроения, хитро подмигнул спутнице. – Веди, что ли, Сусанин. 
…Большая поляна, в незапамятные времена отвоеванная у леса топорщилась потемневшими крестами на оплывших, безмятежно зеленеющих холмиках. В дальнем углу кладбища, вплотную к густому осиннику притулилась неказистая церквушка. Рядом с ней, но уже за границей погоста, обнесенного покосившейся, местами поваленной оградой, расположился добротный рубленый дом, возле крыльца которого колол дрова кряжистый широкоплечий мужик в рясе. Мерные удары топора гулким эхом разносились по окрестностям.
Увлеченный работой священник заметил их только тогда, когда Баринов нарочито громко поздоровался. С размаху всадив топор в колоду, он медленно разогнулся, неторопливо отер со лба пот, глубоко посаженными серыми глазами настороженно изучая непрошенных гостей. 
- И вам здравствуйте, - правая ладонь батюшки как бы невзначай опустилась на топорище.
Сергей, поначалу несколько опешил от такого приема, но, опустив взгляд на свои перепачканные глиной кроссовки, и не менее грязные, в зеленых разводах от травы джинсы, понял причину тревоги святого отца.
Улыбнувшись, он покопался во внутреннем кармане куртке, достал удостоверение и раскрыв его, поднес к лицу настоятеля. По привычке, намертво въевшийся в плоть еще с младых милицейских ногтей, Баринов бордовую корочку в руки никому не давал, а всегда держал так, чтобы ее можно было без помех изучить, но в то же время успеть убрать при попытке выхватить. За годы службы он насмотрелся на всякое, а порча, а тем паче утеря удостоверения, в лучшем случае вела к последнему звонку – предупреждению о неполном служебном соответствии, в худшем – к увольнению. Сергей же, пока не терявшей надежды разобраться в сложившейся ситуации, и впоследствии вернуться к нормальной, в его понимании жизни, рисковать не собирался.
Священник, против ожидания, и не подумал хвататься за документ, лишь напряжено прищурившись, пристально всмотрелся в фотографию, откровенно сличив её с оригиналом, а также обратил внимание на срок действия и личный номер.
Баринов усмехнулся про себя: «Подкованные нынче служители церкви пошли. Не иначе в семинарии теперь этому учат».
Тем временем настоятель немного расслабился и, убрав руку с топора, огладил густую, с заметной проседью бороду. Однако ледок в его глазах таять не спешил.
- И чем же могу помочь власти?
И тут на Сергея совсем некстати накатила жуткая слабость. Его ноги ослабли и затряслись в коленях, а в глазах потемнело. Сказалось бешеное напряжение последних суток. Он отодвинул несколько обалдевшего от подобной бесцеремонности батюшку и без сил опустился на колоду, не обращая внимания на вбитый в ее край топор. Баринов сжал лицо ладонями и из-под них глухо обратился к настоятелю:
- Слышишь, отец, у тебя, случаем, вмазать чего-нибудь не найдется? А то я сейчас прямо здесь кончусь, ей-богу.
Священник, покосившись на торчащую из-под ремня опера рукоятку пистолета, призадумался, нервно подкручивая кончик уса, но все же не решаясь отказать им в помощи, пробасил:
- В обитель проходите. Сейчас придумаем, как с вашей бедой справиться.
…До того, как первый глоток ледяной водки мячиком покатился по пищеводу, Сергей пребывал в полнейшей прострации. Батарейки внутри окончательно сели, и затуманенное сознание категорически отказывалось фиксировать окружающее. Но, за раз влив в себя две трети граненого стакана, Баринов, вместе с первым хмелем, вдруг ощутил приступ нестерпимого голода. Пока он без лишних уговоров уплетал курицу с холодной вареной картошкой, заедая квашеной капустой, священник, едва пригубивший за компанию из небольшой рюмки, молча за ним наблюдал.
Когда же Сергей, подобрав последние крошки с тарелки, с довольным вздохом отвалился на спинку массивного стула, хозяин подал голос:
- Зрю, насытился. Теперь можно и по-человечески познакомиться. Тебя отроковица, - он указал пальцем на Ольгу, пристроившуюся рядом с опером, - я ведаю. А ты, стало быть, - палец переместился в сторону Баринова, - Сергей Анатольевич, капитан милиции и старший оперуполномоченный… Занятно, однако... Ну, да Бог с вами… Я же настоятель местного прихода отец Илья… Повествуйте уже, с чем пожаловали?
Разомлевшего от водки опера неожиданно потянуло на откровенность. Тщетно борясь с раздирающей рот зевотой, он в мельчайших подробностях вывалил настоятелю события последних суток. Тот же слушал не перебивая, заметно мрачнея по ходу рассказа. Закончил свой рассказ Баринов вопросом, на который не особо надеялся получить ответ:
- Ну, отец, может, ты растолкуешь, что происходит? Я так лично ни черта не понимаю!
- Не богохульствуй! – грозно сверкнул глазами настоятель и, повернувшись в красный угол, перекрестился на большую, в темном окладе икону, перед которой теплилась лампада. – Большая беда к нам пришла.
Сергей, трезвея от появившегося знакомого стылого кома в желудке, с необъяснимым ужасом наблюдал, как посерело его лицо. Между тем священник замогильным голосом продолжал:
- Разбудили грешники дьявольских тварей. Теперь только на помощь Господню уповать остается. Не чаял я, что выпадет встать на их пути. Но, видать, не закончен еще мой путь воина.
- Э, э, отец, ты это вообще о чем? - Баринов всерьез испугался, что батюшка не в себе.
Отец Илья, наконец, справившись с собой, залпом допил остатки водки в рюмке и налитыми кровью глазами в упор уставился на опера.
- Думаешь, рассудок потерял, старый дурак? Ошибаешься, все гораздо хуже. Сейчас и для твоего разума, сын мой, тяжкое испытание настает… С вампирами ты воевал, капитан милиции, вот с кем. И молись Господу, что уберег он тебя от участи, коя много страшнее смерти бренного тела – от вечной жизни.
Закрыв рот ладонью, тихо ойкнула до этого бесшумно, как мышка, сидевшая Ольга. Оглушенный признанием настоятеля, Сергей, заикаясь, с трудом смог выдавить из себя:
- К-какими еще вампирами?.. Их же в природе не существует… Это ж все сказки для идиотов…
Священник, прежде чем ответить, взял початую литровую бутылку, и на этот раз, игнорируя рюмку, щедро разлил по стаканам.
- Давайте-ка еще примем, а после все без утайки расскажу, о чем сам ведаю. Раз уж мы в одной упряжке, так вместе придется и напасть одолевать.

13 августа 1989 года. 14 часов 05 минут. Ленинградская область. Дом настоятеля.

Несмотря на давящую усталость и выпитую водку Сергей воспринимал действительность с болезненной резкостью. Стресс моментально нейтрализовал хмель, и спиртное уже не мутило сознание, а играло роль допинга, позволяющего держаться на ногах и дальше слушать невероятный, больше похожий на страшную сказку, рассказ настоятеля.
- Я-то, прежде чем сан принять, - голос батюшки вновь отвердел, он сумел овладеть собой, - более двух десятков лет верой и правдой Родине отслужил. Вчистую демобилизовался с должности заместителя командира десантно-штурмовой бригады. В миру – подполковник в отставке Савельев Илья Алексеевич.
Баринов по-новому посмотрел на священника. С первого взгляда он дал ему не более сорока пяти лет, разве густая, аккуратно подстриженная борода добавляла возраст. Но сейчас, несмотря на скупой свет пасмурного дня, Сергей отчетливо увидел, что бывшему подполковнику уже хорошо за пятьдесят. А тот, не обращая внимания на реакцию слушателей, продолжал:
- За жизнь не раз пришлось мне людской кровушкой землю окропить. Афганскую войну, с самого начала, с семьдесят девятого, от звонка до звонка прошел и другого бытия, кроме ратного дела, для себя не представлял. Вырвешься, бывало, в Союз в отпуск, посмотришь на бардак там царящий, и обратно в горы тянет, прям спасу нет. Там-то сразу понятно кто друг, а кто враг. Кто в бою прикроет, а к кому спиной ни в коем случае нельзя  поворачиваться. И жену там же встретил, Людмилу мою.
Настоятель глубоко вздохнул, сглатывая ком в горле.
- Да видать за все мои грехи она сполна и заплатила…. В ноябре восемьдесят шестого обстреляли духи госпиталь из миномета. И мины-то всего две на территорию залетели, а ее дурным осколком в живот…
Баринов медленно повернул голову к Ольге и в ее глазах, наполненными близкими слезами, прочитал то же, о чем подумал сам. Настоятель, которому самой судьбой назначено исповедовать других, сейчас, по сути, исповедовался перед ними, малознакомыми прохожими, волею слепого случая, занесенными к нему в дом.
Сергей остро почувствовал гнетущую, неподъемную тоску, переполнявшую сидящего напротив человека в потертой рясе. И еще он, леденея, понял, – нет, не просто так отец Илья выворачивает душу наизнанку перед первыми встречными. Теперь их судьбы в один тугой узел связаны самой старухой с косой.
Батюшка заметил безмолвный разговор гостей, и горько усмехнувшись, разлил остатки водки по стаканам.
- Помянем душу безгрешную, - и, первым махнув свою порцию, продолжил:
- Она еще полгода боролась. Семь операций перенесла, последние две в Бурденко, в Москве… «Красную Звезду» её, посмертную, мне потом в районном военкомате вручили… Но, самое страшное было в том, что она на втором месяце беременности была. Я об этом только после похорон узнал. Хорошо, хоть сразу не сказали, а то бы точно умом тронулся, и так на самой грани помрачения рассудка балансировал... По кустам, да за солдатскими спинами я и раньше никогда не прятался, а в то время окончательно страх потерял. Вот в Кандагаре, в восемьдесят седьмом, аккурат под новый год, снайпер меня и подкараулил. От верной смерти тогда бронежилет спас. Пластина хотя и не выдержала, но инерцию пули погасила, да в сторону отклонила. Та, вместо сердца, легкое продырявила. Вот меня в Ленинград, в Военно-медицинскую академию прямиком и отправили. Я-то, как