Разомкнутая цепь

и бараков.
В один из вечеров, когда воздух едва шевелился, принося волны густого запаха разнотравья, а небо стремительно набирало черноту над узкой светлой полоской горизонта, замерцали редкие первые звезды, Ирина пришла в себя.
Она остановилась перед дверью барака и посмотрела вверх. В высоком небе выкатилась круглая луна. Ира глубоко вздохнула и всхлипнула. Она с трудом добралась до своего места, спотыкаясь и хватаясь поминутно за какие-то выступы, чтобы не упасть в темноте.
Когда она улеглась, за спиной раздался шепотом:
-Оклемалась, девонька?
Ира повернула голову и спросила в темноту:
-Ты кто?
-Анастасия, раба божия…
-Монашка что ли? Так вас же расстреляли всех…
-Бог миловал, спаси, Господи! И тебя уберег, молилась я за тебя.  Услышал Господь мою молитву!
-Ага…- успела только сказать Ира и провалилась в сон.
В мае по лагерю поползли слухи о смерти Сталина, об аресте Берии. Лагерь затих, не поверив и устрашась новых расстрелов. Но когда с вышек исчезла охрана, и администрация перестала учитывать выполнение плана и выработку, лагерь загудел. Никто не выходил на работу. Люди праздно слонялись по лагерю. Через две недели первую партию освобожденных узниц на десяти машинах повезли на Воздвиженку к железнодорожной станции. Вечер после их отъезда был тревожен для оставшихся. Все боялись, что их забудут, боялись новых перемен, просто боялись, что все происходящее обернется обманом. Боялись, но вслух не говорили.
На следующее утро на построении Ира услышала свою фамилию в числе отправляющихся со следующей партией. Ждали возвращения машин. К вечеру горизонт на севере затянуло пыльной дымкой, и через два часа уже в темноте у распахнутых ворот толпа встречала караван полуторок. Машины подъезжали, приветственно гудели клаксонами и слепили стоящих у неохраняемых ворот людей. А те растерянно улыбались и махали им в ответ. За полночь разошлись по баракам. Отъезжающие ещё погомонили какое-то время, и вскоре все заснули.
Ира лежала в темноте с открытыми глазами и прижимала руки к груди, там, где запрятанная под платье, была уложена справка об освобождении.
Скрипнула дверь. В проеме на фоне светлого неба она увидела знакомый силуэт. Ира закрыла глаза и подумала, что для неё ужас не закончился.
Она не знала, что такое добро и зло. Может она даже и слов таких не произносила. Она знала одно - там, в дверях стоит человек, который превращает её в насекомое, в какой-то саманный кирпич, в мертвую глину вперемежку с камышом. Лучше рану в спине от кривого ножа, как у Бэлы, лучше истечь кровью и, пусть мучаясь, но умереть!
Храпцов неслышно скользил вдоль рядов нар, подсвечивая себе карманным фонарем и вглядываясь в спящих. Найдя Ирину, он осторожно тронул её за плечо и, когда та открыла глаза, прижал палец к губам. Потом поманил её, показал в сторону выхода. Сам неслышной тенью направился к двери и сразу исчез в дверном проеме. Ира также бесшумно поднялась с лежака и скользнула за ним.
В комнате майора обычно прибранной, где все всегда лежало на своих местах, он любил порядок и дотошно следил, чтобы все было, как он приказал, вещи были разбросаны. Рубашки, гражданские брюки лежали на стуле, на кровати.  Чемодан был водружен на стол и раскрыт. Поверх какого-то белья лежала стопка книг, а сверху – несколько галстуков. Посреди комнаты стояли огромные, тяжелые яловые сапоги. Только портупея с кобурой висела на привычном месте, на гвозде за платяным шкафом. Увидев Иру, Храпцов заговорил, деловито просматривая какие-то бумаги:
- Завтра никуда не едешь. Я отвезу тебя в Караганду к сестре, поживешь у неё, - он посмотрел на неё и улыбнулся. Улыбка вышла вымученной и усталой, - поживешь, пока не повзрослеешь. Я буду рядом. Меня переводят в штаб Карлага. Так что видеться будем часто. А потом мы с тобой поженимся. Поженимся, когда тебе исполнится восемнадцать.
Он повернулся и снял со стены портрет Сталина. Генералиссимус в сером кителе со звездой героя был в профиль и взглядом прищуренных мудрых глаз смотрел куда-то в сторону. Вероятно, видел светлое будущее оставленного им народа. Майор бережно уложил портрет на дно чемодана.
- Ну, что стоишь? Возьми второй чемодан и складывай в него «гражданку». Да, свои вещи туда тоже сложи!
Они долго складывали, потом затягивали ремни. Замки по несколько раз щелкали вхолостую. Наконец, все было сделано, и два упакованных чемодана встали у порога сбоку от двери. За окном светало: край неба на востоке позеленел, стал набирать белизну и снизу подернулся алой каймой.
- Останешься здесь, - Храпцов устало повалился на кровать, - через два часа уедем. Сами - только ты и я. Начальство знает, что я еду раньше, до колонны. Перед самым отъездом предупрежу старшего, что тебя направляют в Караганду, чтоб тебя на построении не хватились. Никто не должен знать, что мы с тобой уезжаем. Так что сейчас отсюда ни ногой! Нужно поспать немного, а то я с этим бардаком две ночи не спал. Иди ко мне, мышка моя.
Последнюю фразу он произнес, заулыбавшись своей детской улыбкой, и протянул к ней руку, открывая объятия.
Ира сделала несколько шагов к нему и остановилась, испуганно и заворожено глядя в его голубые смеющиеся глаза.
- Ну, иди, иди, - продолжал он улыбаться, - ты ведь не хочешь, чтобы я тебя ударил? Или хочешь, сука лагерная?

Через полчаса Ира осторожно сползла с кровати. Панцирная сетка, придавленная огромным майорским телом, не шелохнулась и не издала ни звука. Храпцов спал, раскинувшись во всю ширь кровати. Правую руку он по-детски подложил под розовую щеку, а второй прижал к груди и животу пухлую, как он сам, подушку. Ира подошла к двери и взялась за ручку. В замок был вставлен ключ - комната была заперта. Она попробовал осторожно повернуть ключ, но раздался такой оглушительный скрежет, что Ира замерла, и глаза её округлились от ужаса. Постояла, не двигаясь. Неожиданно кровать заскрипела, затрещала, как будто майор поднимался грузно и поспешно. Она быстро отступила от двери и юркнула за шкаф, вжавшись в стену. Все стихло.
Ира почувствовала, что спиной упирается в металлические замки портупеи. В следующую минуту она уже держала в руках тяжелый наган с укороченным стволом. Быстро подойдя к кровати, Ира утопила ствол в подушку на его животе и дважды нажала курок. Выстрелы прозвучали глухо и не громко. Храпцов в ответ дважды дернулся всем своим большим телом и обмяк.
Ира подошла к двери, щелкнула замком и вышла. Глянув на пустой двор, она тихо притворила за собой, повернула ключ и быстрым шагом вернулась в барак.
На построении она оказалась рядом с Анастасией. Услышав свою фамилию, Ира откликнулась и тут же вцепилась в Настин рукав, а лбом прижалась к её плечу. Она улыбалась.

                                *  *  *

Вечерний ветер влетел через проем в стене, коснулся прохладной ладонью разгоряченного лица Анастасии, пометался по узкой пустой комнате и пропал. Ирина сидела в углу под окном. Она откинула голову, опершись о стену, и, казалось, дремала. Не открывая глаз, спросила:
-Настя, когда кровь не течет больше месяца, значит я беременная?
Не дождавшись ответа, подытожила:
-Беременная… ну, и ладно, расстреляют, значит и выродок этот не родится.
-Дитя твое ни в чем не повинное, дети за отцов не отвечают! Ты даже так и не думай! – возвысила голос Настя.
-Думай, не думай, а все одно, вместе с ним и умрем. Одной могилой обойдемся.
Вдруг Настя стремительно шагнула к окну. На крыльцо вышел давешний капитан. Прищурившись и приложив ладонь к фуражке, загораживаясь от солнца, крикнул невидимому вестовому:
-Кузнецов, коня давай!
В это время Настя, приподнявшись на носках, и, еле доставая до окна, закричала:
-Эй, начальник! Слышь-ка, мой это наган, мой! А девку отпусти, имей милосердие! Не причем она тут! Слышь, начальник!

III

«Дорогой и любимой мой сын! Спасибо тебе за внимание и уважение к отцу и к матери. Спасибо за посылку, что прислал третьего дня. Рыба дошла хорошо. Все балыки целехоньки, ни один не попортился. Упаковка знатная, бумага какая-то, видно, особенная. Ни запаха, ни масленых пятен на ящике. Даже Егорыч, помнишь дядю Петра, почтальона нашего, даже он ничего не учуял с его носом. Он-то каждую твою посылку обнюхивает, трясет да слушает, может ему какой гостинец перепадет, как было той весной. Спасибо тебе за крупу! Правда, её у нас осталась ещё с прошлого раза довольно. А так у нас все хорошо! Партия и правительство проявляют о нас заботу, как и обо всех советских людях. Мне райвоенком говорит, что же вы Федор Иванович, орденоносец и с боевыми ранениями подполковник, вам бы в Алушту в санаторий съездить, что же вы, Федор Иванович? А я отвечаю, как же я оставлю Веру Ильиничну? Как я без неё по Алуштам буду ездить, когда она мне верная жена и помощница? Тут он и говорит, при всех говорит, путевку вам за заслуги ваши государство выделяет на двоих, то есть мне и матери. Вот она забота! Так что ты береги, Коля, морские рубежи нашей Родины, чтоб ни один гад к нам не сунулся! Очень меня беспокоит реваншизм в ФРГ! И хоть наши товарищи из ГДР им спуску не дают, но все ж тревожно! Тем более что и американские империалисты свои военные базы открывают прямо там, в ФРГ, оружием их снабжают. Как ты думаешь, Коля? Напиши, мне очень важно твое мнение.
Ты уж прости, дорогой наш сын, что беспокоим тебя в твоей воинской службе. Спроси у своих друзей-товарищей, боевых офицеров, а скорей в своем медсанбате, может, есть где у вас лекарство такое «сустак»? Участковая наша, Клавдия Михайловна, хороший врач, внимательная такая, сказала, есть такое лекарство, вместо валидола можно принимать. И даже лучше, чем валидол, и действует долго, целых два часа, и главное - совсем новое лекарство. Ты уж спроси, пожалуйста, скажи, мол, матери нужно. Мать, ведь, это, как Родина, одна. Её беречь надо, и когда она здорова, и когда она больна, беречь и любить надо.
Теперь хочу я тебе одно поручение дать, считай, боевое задание. Потому как касается оно моего боевого товарища, погибшего от рук врагов нашего государства. Мы с Александром Степановичем, с Шуркой значит, воевали вместе с сорок второго до самого окончания боевых действий. Мы и в Прагу вместе вошли. Меня тогда в третий раз контузило, и я в госпиталь попал. Там победу и встретил. А он, Шурка прошел до самой Австрии, шампанское за победу пил прямо в Вене! Он такой, - умеет праздновать и радоваться! Светлый был человек! Написал он мне в госпиталь два письма, а потом пропал. Не то, чтобы совсем пропал, в последнем письме написал, что едет в особую часть в Среднюю Азию. Понятно, адреса не дал, даже номера полевой почты не дал. Задание, видно, было особой важности и секретности. Он и на фронте секреты охранял, и тут, видать, ещё позабористей задание оказалось. Ну, пропал и пропал. Погоревал я, погоревал, многих товарищей терял я в боях, до сих пор раны на сердце болят об них! а тут, вроде живой, да потерянный. Как не горевать?! Выписался я из госпиталя и вернулся домой, ты уж большой был, школу заканчивал, помнишь? Мне назначение новое дали в Западный округ, мы с матерью и поехали. Потом очередное звание и новый перевод, уже в город. Мы там квартиру получили, не такая, как у нас сейчас, но по тем временам она была нам, как хоромы: столовая и спальня, кухня с плитой, туалет в