провалялась оба дня.
- Я это уже слышу. Голос у вас похрипывает. Может, посидим где-нибудь?
- Аа...давайте вон в том парке? - Валечка махнула рукой в сторону скверика прямо через дорогу. Не желая ничем обременять Максима, она, к тому же, твёрдо помнила про свой пустой кошелёк.
- Хорошо. Я даже знаю там укромненькую скамейку, - засмеялся Макс.
Пройдя несколько аллей, они действительно попали на очень уютное место. Прямо под старой липой, на краешке почти сбритого налысо газона, стояла маленькая и пустая деревянная скамья - неслыханная роскошь для летнего вечера.
- Ухх, - не сдержала своего восторга Валечка, и Максим присоединился к ней, довольно крякнув. Он вытащил папиросы, и Валя поспешно сказала:
- курите на здоровье, - хотя её разрешения никто вовсе не спрашивал.
В итоге Макс закашлялся от смеха вперемешку с дымом.
- Спасибо, - затянувшись, он произнёс:
- я вам не предлагаю. Даже если вы курите, эти были бы для вас слишком крепкими.
- Нет, я не курю. Хотя пробовала. Правда, неудачно.
- Что вы пробовали удачно?
- Ммм, - растерялась Валюша, - Да у меня, кажется, всё идёт не очень удачно, - неожиданно призналась она, глядя в сторону и пытаясь не дать прорваться подступившим слезам.
Потом повернулась и заулыбалась. Максим безмятежно пускал колечки дыма, нимало не обеспокоившись её словами. Ободрённая, Валечка продолжала:
- я вас не стесню всякими признаниями?
- Не знаю пока. Давайте проверим.
- Сама не понимаю, с чего меня вдруг понесло. Не уверена, что произведу на вас правильное впечатление, а мне бы хотелось. Но кажется, не смогу вам наврать.
Она упёрлась обеими ладонями в скамейку, приподнявшись над ней, и начала болтать ногами.
- Вы, наверное, будете смеяться, - она невесело улыбнулась.
- Вы боитесь, что над вами посмеются?
- В общем, никто больше не смеётся. Это было в детстве. Меня некоторые почему-то не любили, издевались, и я заискивала перед ними. Искала дружбы, потому что боялась их. Много лет. Хотя болтала с ними подолгу, часами, когда мы возвращались из школы домой. Все же жили рядом, в пределах двух улиц.
- Странно. Вы болтали с теми, кто смеялся. То есть странно не это, а то, что товарищи те часами болтали именно с вами. Какая-то нестыковка получается.
Он помолчал.
- Может, вы умели слушать? Или вовремя поддакивать? Кажется, я довольно грубо выразился. Вовремя поддерживать..Так будет правильнее.
- Не знаю. Но я точно не молчала. Я была очень неразвитой девочкой...для жизни, для ...какой-то здравой оценки ситуации. Я и сейчас ничуть не изменилась в этом смысле. Но мне кажется, я в детстве была очень контактна. Легко общалась, понимаете? Если мне не хамили и не оскорбляли. Не все читали так много, как я. Я могла пересказать целую главу какого-нибудь романа не из школьной программы.
- Где было белое и основательное на фоне чёрной бездонной дыры, - Максим улыбнулся. - Словом, вы преподносили им уроки чистописания. Ну, то есть, размышления великих мира сего о том, что же есть в человеке доброго и как его приобресть. Скорее всего, так и было. Использовали вас для культурного ликбеза. Интуитивно, бессознательно, как и положено детям. А что же ваши папа с мамой?
- Они много работали. И я ни в чём тогда не нуждалась.
- Ага.
- Папы больше нет, а маму я очень люблю. Но я не умею жить, как она. Я не знаю, как правильно поступать и многое получается не так, как хотелось бы. Вроде бы по совести - там, в глубине. А в итоге... успеха, результата, нет.
- А он для вас важен - успех?
- Нет. Сам успех мне не нужен совершенно... Меня и сейчас можно тюкнуть.
- И тюкают?
- Не то, что бы... Но знают, что могут - сдачи я не дам.
- Может, надо научиться любить себя? Вот смотрите - если вами пользовались в детстве, значит, вы стоили дорогого. Вы были не только такой... таким белым воронёнком, за что вас и клевали, но и... неким источником для тех мочалок, которые, скорее всего, черпаком отхлёбывали от вашей романной кладези, раскрашивая свои мелкие будни чистым книжным видением мира. Параллельного тому, в котором жили сами. А такого рода притяжение очень сильно. Повторяю - вполне бессознательно это делали.
- Я плохо вижу людей. Хотя когда я сталкиваюсь с грубостью, с ложью, иногда потом мне кажется, что у меня было правильное первое впечатление о человеке. Как о ммм..., ну да, как о злом, способном обидеть или солгать. И важно, комплексует ли человек по этому поводу или нет. Вот у меня бывает непроговорённое такое... видение, что ли. Вопрос - куда же оно девается, когда я продолжаю общаться с этим человеком и даже улыбаюсь ему? Меня легко можно застать врасплох, и это неистребимо, как грибок на моём балконе. Я вообще не умею быстро реагировать, когда, ну однозначно, надо бы сразу дать в лоб! Просто смешно. Почти тётка, а толку никакого! - Она взглянула на него.
- Адреналин заливает то место, откуда дают в лоб. Я тоже многого не умею или не могу. И тоже ошибаюсь. Но, во-первых, меня это не достаёт. А потом - я давно считаю, что это - нормально. Мы - это клубки..., множество клубков, раскручивающихся в тот или иной вариант ощущений, мыслей, поступков. Поиска целей, оснований, их постижения... или ухода от всего этого в свой мир, может, и надёжно размеренный, но разный у каждого и потому - ценный. Иногда мы выглядим крайне непоследовательно, если даже не крайне бессвязно в своей речи, но это поначалу так кажется, на первый взгляд. Первоначально как бы здравая и оригинальная мысль вполне может растекаться на десяток других. Те, в свою очередь, создают свой поток, и в каждом из них - свой смысл, который может вступить в полное противоречие с тем, что был сформулирован изначально и даже доказать абсурдность его. Его и любого другого, бывшего, казалось, весьма сокровенным и сущностным для нас.
Валечка закашлялась. Максим подождал, с сочувствием глядя на неё.
- Может, ваши эмоции и переживания выносятся наружу, погребая под собой ваши мысли?
- Да-да. Во мне постоянно живёт некое смятение перед любым, даже страшно наболевшим высказыванием. Быть может, я заблуждаюсь? Сужу слишком строго и вижу опасность совсем не там? Быть может, правда у каждого своя и следует её лишь выслушать и принять? Совершенных людей нет, а кто я такая, чтобы судить кого-то, даже в душе? Или нет? Но мне больно, когда кто-то или что-то несправедливо унижено, оболгано или презираемо. Слова высокопарные, не очень модные, но вы-то точно понимаете, о чём я говорю.
- Мне кажется, в вас сочетаются две, казалось бы, совсем противоположные штуковины: наивность, вплоть до детскости, и страдание, которое вы годами носили в своей душе. Измученной обидами душе. То есть, детскость восприятия, доверчивость и некая зрелость, принесённая вот этим долгим страданием. Но оно даёт отличный шанс выжить и укрепиться, - он легко встал и стал ходить вдоль скамейки, разминая ноги.
- Наивность в 23 года? То есть - дура. Но... я не чувствую себя дурой.
- Я этого не говорил, - он покачал головой.
- Наивная дурочка. А я пытаюсь размышлять. Но пока только блуждаю или, скорее, плыву. Плыву против течения. Поначалу я хорошо держусь, но там много мелких и острых, а главное, скользких камней. Я никак не могу добраться до берега. Он так близко, а меня сносит, быстро сносит прочь от него. И я опять карабкаюсь вверх.
- Я понял. Наверное, мне надо сейчас сказать, что это хорошо, что вы пытаетесь двигаться против сегодняшнего течения. В любом случае... не сопротивляйтесь пока сами себе. А время рассудит.
Макс снова закурил. Валя встала и отошла от скамейки. Опустив свою молочно-жёлтую головку и старательно обкрутив вокруг ног светлую юбку со сложными узорами, она присела на корточки и стала похожей на вазу.
- Мои мысли полны противоречий. Вам мама не говорила, что резать надо, отмеряя? Вот у меня в бытовой жизни всё наоборот.
Она чертила прутиком какую-то рожицу, осторожно отбрасывака мелкую дорожную пыль.
- Помните, как говорил Ницше - что есть капля нашей с вами жизни по сравнению с океаном бытия настоящего и прошлого?
- Конечно, помню, - ответила Валя, и они расхохотались.
В эту ночь ей снилась длинная улица её детства, с одним окном во весь бесконечный дом с маминой квартирой. Мама свисала из этого окна и разгоняла воздух. А она летела среди прочих других, приветствовавших её счастливыми улыбками и поцелуями с ладони. Она мчалась, чуть приподнявшись над тротуаром, опираясь на выгнутую назад спину, словно за спиной была чья-то поддерживающая рука. Туго выпрямленные вперёд ноги скользили, словно лыжи. Белые блестящие ниточки, похожие на кошачьи усы, появлялись то тут, то там и скручивались в цепочки, которые тихонько мурлыкали крошечными звеньями, прокладывая дорогу. Валя неслась по разгонявшейся улице, незримо подхватывавшей её и уносившей всё дальше от мамы, которая всё равно не исчезала в окне. Проснувшись, она долго вспоминала вчерашний разговор, слова Максима:
- а не сносит ли ваш ручей или что там... вас в большую воду, чтобы смыть и растворить там ваши смыслы? И даже высшего для вас качества. Чтобы обнажить подлинное сегодняшнее нутро, вовсе не такое и благолепное, как в старых добрых романах. Нутро нашего с вами бытия. Да и есть ли будущее у самого бытия?
- Я должна подробно его об этом расспросить, - решила Валюша, с надеждой взглянула в зеркало и нажала на кнопку зачириковавшего будильника.
Максим не звонил. Что бы она ни делала, мысли всё время возвращались к их встречам, кружились вокруг его слов, её смеха, отдававшегося высоким эхом, дробившимся на какие-то короткие, словно бы птичьи, трели. Она не могла сосредоточиться ни на одной своей целой фразе. Складывавшиеся было в них слова вдруг делали кульбит и разбивались, превращаясь в рассыпанные звучащие осколки. Она плохо ела, почти не спала. Но тут появилась работа, всегда включавшая те нужные клеточки, которые возвращали ей себя. Заказчик уже завершал свой роскошный дом, и их компания подключила всех дизайнеров. Сад должен был соответствовать и особняку, и количеству обещанных денег. Она любила то, чем занималась, открываясь и отдаваясь радости, которая всегда врастала и обживалась в ней в это время.
Вдруг позвонила Люка и замогильным голосом попросила приехать. Валечка купила кофе и тут же примчалась. Подруга выглядела великолепно, как и всегда. Зеленоглазая брюнетка с длинными ногами и пышными формами, она побывала замужем и успела развестись, прожив полгода с любившим её скромным и непостоянным в доходах риэлтором. Последнее оказалось невыносимым и вот уже второй год она находилась в поиске той самой комфортной жизни, ради которой, верилось Люке, она и родилась. В чём не признавалась не одобрившей бы это Валентине. Не на одном брачном сайте красовались её фотографии - от томных до кокетливых, но разумная скромность была соблюдена. И вот, наконец, мелькавшее вдали счастье заглянуло в её почтовый ящик,
