Пси-войны: Запад и Восток. История военного применения экстрасенсорики

первый русский спутник, я, едва услышав об этом, выбежал на улицу, чтобы понаблюдать, как эта «новая звезда» тихо скользит по небу — для меня это было очень волнующим событием.
Начиная с 7 класса и до окончания средней школы, я учился в школе-интернате, в Тусоне, приблизительно в 20 милях от дома. Образование, которое я получил там, сыграло огромную роль в определении карьеры всей моей жизни. В выпускном классе (1958) я брал уроки физики у очень умного преподавателя, который ввёл в основной курс азы интегрального исчисления — небывалое в те времена дело. Мне нравилось заниматься этим, и я весьма преуспел в науке.
Моя мать, жившая до моего рождения в Бостоне, хотела, чтобы я поступил в Массачусетский Технологический Институт в этом городе, но я сказал ей, что это «просто техническая школа», а я был нацелен всерьёз заняться физикой. В конечном итоге я остановился на Университете Рочестера в Штате Нью-Йорк, США, где физика была главной дисциплиной. Я приложил все усилия, чтобы поступить на курс углублённого изучения физики, и был принят.
Физика была единственной академической дисциплиной, в которой я преуспел. В других науках я был далеко не первым и даже подвёл свой первый курс на экзамене по истории западной цивилизации. Моя плохо выполненная работа по истории в соединении с таким же плохим знанием немецкого языка привела к тому, что после второго курса профессор немецкого языка сказал, что выпустит меня только с условием, что я обещаю никогда и нигде больше не пользоваться немецким языком. Так на корню была загублена моя лингвистическая карьера, и я с тех пор не сражался больше ни с каким другим языком, кроме английского. Даже сейчас, когда мне случается пробормотать несколько слов по-русски из разряда «спасибо» или «до свидания», в ответ мне улыбаются по-доброму, но иронично.
В течение четырех лет обучения в университете, я был первым учеником в физической лаборатории, особенно хорошо разбираясь в ядерной аппаратуре, высокоскоростной электронике и измерении корреляции угла гамма-лучей — продвинутая тема для ученика высшего колледжа в то время. К счастью для меня, мои профессора-физики написали самые восторженные рекомендации, чтобы я мог поступить в аспирантуру, которая помогла мне скомпенсировать перекосы в образовании и подтянуть общефизические вопросы.
Здесь необходим краткий экскурс в историю. В США обычной практикой является летняя подработка студентов колледжа, и я не был исключением из правил. Так вот, когда мне было 20 лет, с лета 1960 года, я стал подрабатывать в Рэнд-Корпорэйшн, компании, расположенной прямо на берегу океана в Санта-Монике, штат Калифорния. Рэнд, в то время частная компания, была главным образом «мозговым центром» Военно-воздушных сил США. Как и в детстве, меня манило к себе небо, я был увлечён самолётами и с удовольствием принял участие в патрульной программе курсантов гражданской авиации, с восторгом изучая пилотирование. То, что я, хотя бы косвенно, работал на развитие Воздушных сил США, вызывало во мне особо захватывающие ощущения. Кроме того, эта работа приобщила меня к миру государственных тайн, так как даже те, кто устраивался работать на лето, должны были проходить проверку на благонадёжность и иметь дело с секретными документами. Я проработал в этой компании 5 лет, занимаясь главным образом физикой атмосферы. Моя первая серьёзная публикация появилась в геофизическом журнале в 1964 году, но уже тогда я начал заниматься анализом разведданных, главным образом в области ядерной физики. И хотя это было на заре моей жизненной карьеры, я уже воспринимался разведывательным сообществом как способный аналитик. Но вернёмся к моей истории.
Итак, в 1962 году я перешёл в Технологический Институт Карнеги в Питтсбурге (теперь известный как Университет Карнеги-Меллон), чтобы сдать экзамены на степень доктора физики. В первый же день учёбы я заблудился в коридорах университета, спустился в лабораторию и увидел мужчину азиатско-индийской внешности, склонившегося над аппаратом, знакомым мне ещё по работе в Рочестере. Я подошёл и спросил его: «Это установка угловой корреляции гамма-гамма излучения?» Профессор С. Джха (а это был он) ответил: «Да, а ты кто?»
Учась у индийских профессоров в Рочестере, я почти не интересовался их родной страной и мало что знал об Индии. Поэтому, начав работать вместе с Джхой в его лаборатории, я понятия не имел, что в то время он был одним из самых известных и уважаемых исследователей в области ядерной физики и эффекта Мёсбауэра. В конечном итоге мы стали хорошими друзьями, а Индия — важной страной в моей жизни… но, мне кажется, я опять забежал вперёд в своей истории. К сожалению, профессор Джха и его лаборатория были единственной моей связью с миром научного сообщества. Я был тогда очень молодым (всего 22 года) и ещё совершенно незрелым молодым человеком. Время, которое я проводил не в лаборатории, большей частью терялось попусту на обеды в весёлых компаниях, вечеринки, а также обучение игре на волынке. Академическое изучение физики вообще не значилось в повестке моего дня! Всё это аукнулось мне в начале 1964 года, когда физический факультет попросил меня уйти, несмотря на степень магистра, которая рассматривалась ими как утешительный приз.
Отрезвляющая действительность явилась тут же в виде «дружелюбной» повестки от Армии США, в которой меня приглашали прийти на призывной участок для проверки физического состояния новобранца: я должен был идти на только что начавшуюся вьетнамскую войну! Поверьте мне: нет другого более эффективного ускорителя для превращения незрелого молодого человека в зрелого, как перспектива попасть на войну. Я поделился своей проблемой с профессором Джхой, и он блестяще её разрешил, взяв изгнанного студента техником-лаборантом, работающим по военно-орскому контракту, по которому он как раз проводил исследования. Поскольку, трудясь там, я был занят в оборонной промышленности, меня освободили от призыва. Уф!
Я работал у Джха до конца 1964 года. Потом, в один прекрасный день, Джха, буквально взяв меня за руку, повёл по улице в лабораторию Университета Питтсбурга к профессору Берни Кохену, ещё более известному физику-экспериментатору в области механизмов ядерных реакции и структуры ядра. Очевидно, эти два учёных мужа знали друг друга очень хорошо. Джха сказал: «Берни, у этого парня были кое-какие академические трудности на моём факультете, но он — один из лучших исследователей, которых я когда-либо знал. Думаю, он должен стать твоим студентом и работать с тобой». Берни ответил: «Любой, кого ты порекомендуешь, тут же становится моим студентом».
Таким образом, началась моя повторная аспирантская карьера — на этот раз напряжённая, отмеченная моей прилежностью, зрелостью и отличными успехами. Я поступил в Питтсбургский Университет соискателем докторской степени по ядерной физике и начал работать в лаборатории ускорителей под руководством профессора Бернарда Л. Кохена. Джха был прав. Я преуспел в обучении, узнал огромное количество экспериментальных методологий, изучил всевозможное компьютерное «железо» и написал диссертацию на тему «Изучение ядерных реакций через (p, pn) реакцию на лёгких ядрах и (d, pn) реакцию на ядрах от средних до тяжёлых». В 1968 году я стал доктором физики и получил назначение в отдел физики циклотронной лаборатории в Калифорнийском Университете в Дэвисе.
Во время учёбы в Питтсбургском Университете я познакомился и подружился с ещё одним индусом, Гангадхараном, сокращённо Гангсом. Он получал степень доктора физики в области ядерной химии, но наша экспериментальная работа во многом пересекалась, так что мы помогали друг другу. Это было начало 40-летней дружбы, которая внезапно оборвалась в 2000 году в связи с его неожиданным уходом из жизни.
В 1969 году Гангс возвратился в Индию и начал работать в Бхабха, в Атомном Исследовательском центре близ Бомбея (теперь он называется Мумбай). В 1970 году я предпринял своё первое путешествие в Индию, и мы с Гангсом в течение шести недель свободными туристами прошли из одного конца страны в другой. Получилось так, что я просто влюбился в эти места. Гангс, очевидно, писал домой о своей дружбе со странным западным жителем, так что когда я, наконец, прибыл в Индию, то был тепло встречен его роднёй, почти как член большого семейства, отношения с которым продолжаются и по сей день.
Я рассказываю об этом периоде моей жизни, потому что в 1973 году у нас с Гангадхараном возник план. В то время в США был принят закон, называемый Общественным Законом 480, который разрешил Индии оплачивать ее финансовый долг США в местной, неустойчивой индийской валюте, рупиях. В результате у США было около миллиарда американских долларов в индийских рупиях, которые, согласно закону, нельзя было нигде обменять на твердую международную валюту. Таким образом, многие учёные могли воспользоваться этим преимуществом, представляя предложения по исследованиям в любой области и по любой теме вообще, если писали на титульном листе, что фонды для исследования берутся из общественного Закона 480. Такие предложения даже не посылались на экспертную оценку! Соединённые Штаты стремились во что бы то ни стало использовать эти индийские рупии. В то время как исследователи могли тратить неограниченные суммы денег в Индии, они не могли, к примеру, купить билет на международный рейс, потому что за него надо было платить в твердой валюте.
Наш план касался техники нейтронной активации, которая была разработана в Калифорнийском Университете в Беркли и помогала археологам определять, была ли глина древнего черепка глиняной посуды взята из почвы того места, где обнаружена древняя находка, или же посуда была привезена из какого-то другого, возможно, очень отдаленного места. Таким образом, археологи могли наносить на карту маршруты торговли народов древнего мира.
Мы с Гангадхараном хотели воспользоваться общественными фондами Закона 480, чтобы применить эту технику на огромном количестве глиняных горшков, выставленных в музеях по всей Индии. Честно говоря, это было оправдание, чтобы иметь возможность оплачивать через правительственные фонды путешествие по всей Индии с несколькими миллиграммами глины от найденной в раскопках глиняной посуды. Какой замечательный способ стать музейным туристом! О, я не забыл упомянуть, что мы таким способом могли ещё и двигать науку?
Примерно в это же время я попал на странную конференцию в Калифорнийском Университете в Дэвисе, организованную профессором Чарльзом Тартом, известным и уважаемым психологом, главным образом интересовавшимся изменёнными состояниями сознания. Один из выступавших очень деловито рассказывал о том, что он называл опытами нахождения вне тела. Я никогда не слышал об этом прежде, но так или иначе был заворожён тем, что услышал. Роберт Монро, а это был он, только что написал книгу под названием «Путешествия вне тела». Я понял: во что бы то ни стало я должен получить эту книгу, и если этот деловитый парень мог выходить из своего тела, то я, очевидно, мог бы сделать это более легко, поскольку я учёный и всё такое прочее. Моё высокомерие, оказалось, как это