Гадание по телеграфным проводам

разминает пальцы и кивает согласно.
    - Как же, вещий сон! Всё, что привиделось, исполнилось до последней мелочи и мельчайшего штриха. Матвей, вынужден провести нечто вроде религиозного ликбеза: всему есть научное объяснение.
    Кручу в воздухе кистями рук.
    - А если на некоторые… объяснения нет?
    - В этом случае, Матвей, на отсутствие научного объяснения есть-таки тоже обоснованное научное объяснение.
    Признаюсь, объяснения, научно-обоснованные на научно-необоснованные, произвели впечатление и сильно запутали. 
    - Не мудрено, - довольный собой, констатирует Качук. – И, всё же, ещё раз убеждаюсь, Матвей, личность ты неординарная. Сколько человек в части личного состава? Но никто не поинтересовался у офицера или мичмана вообще о гадании. Ты же обратился.
    - А если обращались?
    - Нет. Думаешь, это осталось бы неизвестным? Офицеры делятся между собой информацией о своих подчинённых.
    Неопределённо пожимаю плечами.
    - Тебе, Матвей, в самый раз поступить после службы в институт. На филфак или истфак. Быть ближе к науке.
    Объясняю невозможность этого тем, что учусь в техникуме на технолога приготовления пищи. Объяснение не произвело на Качука никакого впечатления.
    - Тем более странно.
    - Почему?
    - Среда общения формирует образ мышления, модус вивенди. То, что я вижу не укладывается в эти рамки. Какое отношение имеет торговля к тебе, к тому, как ты воспринимаешь окружающий мир.
    Пускаюсь в обширное объяснение: почти вся родня работники сферы обслуживания, торговля и общепит. Вот и пошёл по проторенным тропам.
    - Вот это и странно, - Качук упорно стоит на своём. – Из торговой среды выйдет отличный торгаш, но никак не мыслитель, как ты.
    - Я пока не мыслитель, Василий Васильевич.
    - Задатки есть. Погоди, забыл про отца. Кто он по профессии?
    - Художник-оформитель.
    Громкий вскрик, Качук хлопает в ладоши. Вскакивает и начинает расхаживать от стола к стене и обратно.
    - Вот она… - он смеётся довольный открытием, - вот она объясняющая всё странность! Как сам не догадался! В семье обязательно должен быть творчески мыслящий человек! Дай угадаю: он ещё играет на каком-нибудь музыкальном инструменте? Да?
    - На баяне. И меня учил игре.
    В настроении капитан-лейтенанта что-то неуловимо меняется. Он сидит на стуле и задумчиво смотрит на мня.
    - Разрешите идти, товарищ капитан-лейтенант?
    - Что? – спрашивает Качук.
    - Разрешите идти?
    - А! – вскрикивает Качук. – Конечно, идите. Спасибо за интересную беседу.
    Не успеваю развернуться, окрик в спину:
    - Матвей!
    Разворачиваюсь лицом к Качуку и жду.
    - Слушал вас и думал, кого вы мне напоминаете. И манера говорить и прочее. Вспомнил: был у меня сябар в детстве. Генка Новосельцев. Сябры с ним были, не разлей вода. Часа не могли прожить друг без друга. Крепко, очень крепко дружили. – Качук замолкает. – К чему это я?
    Пожимаю плечами, мол, мне-то откуда знать.
    - Есть почти уловимое и неуловимое сходство с ним. Был он…
    На полуслове Качук обрывает рассказ.
    - Почему был? Что с ним случилось?
    Качук машет рукой.
    - История давняя. Личная. Идите, Матвей. Свободны.
       
                                                            25

    Как поёт любимый мной бард в одной песне: «Судьба людей бросает, как котят».
    Кто-то живёт, составляет планы, идёт в фарватере событий, держит нос по ветру, старается влиться в струю, из кожи вон лезет, чтобы попасть в узкий круг избранных, идёт по головам, калечит чьи-то судьбы, рядится в несвойственные ему одежды. В один прекрасный день, когда кажется, что, вот оно счастье, не нужно другого, не надо терпеть и унижаться, теперь другие будут подобострастно гнуться и до земли прогибаться, просить с заискиванием о чём-то, неся гостинцы в бумажном толстом конверте. Как вдруг громкая, длинная трель дверного звонка на мелкие кусочки разбивает красивый витраж действительности. Тревога зреет в сердце. Холод скапливается в груди. Тремор в коленках и руках. Хочется искренне верить, ошиблись адресом, не по мою душу. Отворяется с пением петель, смазанных щедро маслом дверь. За нею серьёзные дяди в форме при погонах. Сзади парочка завистливых соседей по подъезду. Субъекты в форме натянуто-вежливо интересуются: такой-то и, такой-то. Желаешь крикнуть, вас обманули, это не я! Голос куда-то пропадает.
    И снова как в песне любимого мной барда: «Оденься, говорят, и выходи…»

                                                            26

    Еще с порога обиталище ворожеи показалось подозрительным. Мистическая составляющая и прочая атрибутика напрочь отсутствовали. Бросились в глаза книжные стеллажи во всю ширину помещения. На полках соседствовали старинные фолианты непомерной толщины и современные женские ироничные детективы, кипы журналов, сдавший в аренду ворожее хозяин дома по всей видимости был любителем чтения; были и собрания сочинений, в полном беспорядке расставленные на полках; самые верхние, почти под потолком, полки заполнены медицинскими учебниками по психологии и психиатрии русских, советских и заграничных авторов, любительскими книгами, выпускавшимися обществом «Знание», полдюжины томов по НЛП-технологии, а также труды немецких философов, ,как же без них-то, без оных никуда, прочитал на корешках знакомые имена Зигмунта Фрейда, Артура Шопенгауэра и Иммануила Канта. Рассмотрев сие литературное богатство, сразу стала понятна популярность среди женщин Якутска потомственной ворожеи из центра Средней Азии. Увиденные книги говорили за неё, кричали о медицинском профильном, перестать мне спать днём после обеда, образовании психиатра. Даже допустил владение гипнозом, не профессионально, на уровне цыганок, оккупирующих улицы города весной и летом и пристающих к горожанам с предложением погадать, рассказать всю правду, что было и не было. Всё это сложилось в голове в красивую понятную картинку, когда Галя подозрительно долго шарила рукой в маленькой сумочке в поисках серебряного браслета. Однажды она показала его и добавила, он потомственный, приносит счастье, передаётся по наследству, перейти должен Юльке, дочери, и ни под каким предлогом его нельзя передавать в другие руки или продать. И вот те на, Галя решила расстаться с такой редкой потомственной вещью, с историей рода. Что же такого должно было произойти, коли она решилась пойти на такой решительный шаг?! 
    В этот момент произошло следующее: зеркало реальности треснуло, длинные кривые линии усыпали поверхность, предметы и люди, отразившиеся в нём, преломились, изображения исказились, поломались…
    Намертво прибитая крупными гвоздями над дверью потемневшая подкова слетела на пол.  Со стоном и дребезжанием покатились по широким доскам круглые шляпки и забились в щели.
    Не одни радостные и скорбные воспоминания осаждают разум, тиранят остротой и незамутненностью, они не потеряли актуальность и ныне.
    В тёмном помещении на некоей возвышенности снова стою; страшно и неопределённо; протягиваю руку, она упирается в темноту, проваливается в неё; она свободна. Обвожу ею вокруг себя. Препятствий нет. Исследую ладонями поверхность, на которой стою на коленях. Она невелика. Кругла, как стол. На ощупь похожа на завитки бараньей шерсти. Внезапно темноту прорезает тонкий яркий луч, исходящий откуда-то и куда-то исчезающий. Всматриваюсь в него до рези в глазах и вижу рой танцующих пылинок и даже слышу весёлую музыку, звучащую в гулком отдалении.
    Некая чудовищная сила, обжигающая и леденящая одновременно, охватывает Патиму. Она отдёргивает руку от браслета. Встревоженным взглядом смотрит по сторонам, ничего не понимая, затем останавливается на мне и на место крепления подковы над дверью. Внезапно дом приходит в движение; бревенчатые стены скрипят могильными голосами; из пазов между брёвен в комнату летят тонкие струи пыли. Воздух наполняется гнилостными запахами, плесенью забродивших останков. Лампочка под потолком часто моргает, пока не гаснет. Книги с полок валятся. Разбиваются на дощечки иконы, с чавкающим звуком ударяясь о пол. Розовощёкая Патима бледнеет. Из глаз ползут тонкие белые черви, вращая чёрными маленькими головками; из открытого рта валит клубами багрово-чёрный дым; с черепа облезают прядями белые локоны тотчас превращаясь в маслянистую густую жидкость и растекаясь по провалившейся груди землисто- бледными змейками.
    Галя превращается в каменный истукан; одни глаза бешено вытаращены и уставлены в одну точку.
    - Извини, Галочка, - говорит севшим голосом Патима, - не имею права не то, что прикоснуться к нему, но и взять платой. И уходи, Галочка, Христом-богом прошу, уходи с моих глаз подальше и никогда не показывайся и своего… вот этого товарища уводи, пока он мне тут не устроил повторение Помпеи.
    В ожидании такси Галя не могла найти места, топталась, мороз пощипывал через тонкие колготки и тихо материлась, вспоминая всех, кого помнила, не забывая обо мне.
    - Мэт, я просила, давай без твоих заумностей. Просила?
    - Просила.
    - Говорила тебе, держи рот на замке?
    - Говорила.
    - Говорила, этот визит крайне важен для меня?
    Не отвечаю, ей нужно высказаться и свалить вину за своё невежество на ближнего. Она прикуривает от фильтра новую сигарету и в несколько длинных затяжек расправляется с ней.
    - Ты специально это подстроил?
    - Что это? – восклицаю на её вопрос.
    - Этот фокус подковой! – почти выкрикивает Галя.
    - Окстись, Галя, - говорю ей, - как мог что-то подстроить, когда о существовании этого адреса узнал от тебя за час до поездки к супервеликой гадалке. Ерунда, ведь. Правда? И сама понимаешь…
    Она перебивает:
    - Погоди, подкова как-то же слетела!
    - Плохо прибили. Этого не допускаешь?
    - Нельзя её прибить плохо.
    - Не убиваемый аргумент – нельзя прибить плохо, - меня просто разрывает от смеха. – Скажи, что я в сговоре с гадалкой.
    Галя поперхнулась дымом и закашлялась.
    - Ещё довод о вреде курения, - подначиваю знакомую.
    Галя прокашлялась, стоит распаренная.
    - Не скажу, Мэт, не стану возводить напраслину на Патиму, не буду утверждать, но я сразу почувствовала…
    - Гвоздь в попе?
    - Я серьёзно, - карие глаза Гали полезли на лоб.
    - Замётано, - стараюсь держаться серьёзным. – Ты сразу почувствовала… Что?
    Галя сложила пальцы шаром.
    - Неудобство? – стараюсь помочь ей.
    - Да, неудобство, посвятив тебя в планы поездки, - Галя разворачивается с размахом, полы шубы лисьей взлетают рыжим пламенем над землёй. – Где это долбанное такси! Выкурю ещё сигаретку…
    Пых-пых-пых… Быстро истлела сигарета. Галины лёгкие сильны, ей можно самосадом пыхтеть, а она тренирует их слабенькими «Детройт». Выкурила. Немного ус покоилась. И за своё.
    - Надо было одной ехать. Как чувствовала, не надо брать тебя, не надо. Взяла на свою голову. Лучше бы попросила Стасика сопроводить. Вот он точно сидел бы как мышка в углу, рот набрав и ждал, когда освобожусь. Мэт, понимаешь, я ведь многого так и не узнала.
    Машина подъехала вовремя, Галя переключилась на водителя, начав ему клевать мозг, почему она так долго ждала. Я не узнал, чего такого «многого» она от гадалки не узнала. Может, оно и к