П.П. Шмидт как зеркало Первой Русской революции. Альтернативный взгляд на Историю

контр-адмиралы… А он, Пётр Петрович Шмидт - без-перспективный лейтенант-переросток, ворюга и неудачник, чмо, которого со службы вот-вот турнут: к этому идёт дело... И он окажется после увольнения на самом дне - без денег, без семьи, без будущего. 40-летний временной рубеж, таким образом, итоговый для всякого кадрового военного моряка, он встретит неудельным больным изгоем, абсолютно никому не нужным, не любым, не милым, не интересным! Печальная, согласитесь, судьба! А для крайне-амбициозного и патологически-самолюбивого Шмидта она и вовсе трагическая!…

6 (19) августа 1905  года, как известно, были подписаны:
- манифест об учреждении Государственной думы («как законосовещательного установления, коему предоставляется предварительная разработка и обсуждение законодательных предложений и рассмотрение росписи государственных доходов и расходов» - булыгинской Думы);
- закон о Государственной думе и положение о выборах в Думу.
По стране покатились как снежный ком выборы депутатов всех уровней и мастей. Происходили они и в Севастополе, разумеется, и именно в тот момент, когда там оказался подследственный лейтенант Шмидт вместе со своим миноносцем. 
Ни в каких партиях он к тому времени не состоял: не успел революционером стать, отдавая всё время флоту. Партийные лидеры Севастополя его пока что не знали… Но в выборах, тем не менее, Пётр Петрович решил поучаствовать, загоревшись идеей стать депутатом. Он начал мотаться по митингам и агитировать за себя, произносить антиправительственные речи. Морская офицерская форма и умение зажигательно говорить привлекли к нему внимание горожан, и местные рабочие доверительно избрали краснобая-Шмидта пожизненно в Севастопольскую думу.
Избранник в восторге от такой популярности в массах, на подъёме и кураже. О чём красноречиво свидетельствуют его письма к Ризберг того периода времени. Вот некоторые характерные выдержки из них:
«Задача моей жизни объединить всех социалистов России в одну партию. Я совершу это дело, после чего уйду на покой»;
«Здешние социалисты относятся ко мне очень сухо»;
«Я в Севастополе, делаю больше, чем две социалистические партии вместе»...

Однако первый успех оказался для него быстротечен как весенний радужный дождь. Разгорячённому и одурманенному революцией Шмидту этого становится уже мало: быть депутатом в Севастополе. Он мысленно уже видит себя на всероссийской сцене - в Думе или на Всероссийском собрании народных представителей, где бы он уж сумел показаться сильным мiра сего и народу России во всём блеске ораторского искусства...
К концу сентября тональность его писем к Ризберг резко меняется: в них начинает проглядывать усталость, апатия и пессимизм.
«Велика ли во мне сила убеждения и чувства? Вынослив ли я? - спрашивает он мифическую возлюбленную. - На первый вопрос отвечу вам: да, силы убеждения и чувства во мне много, и я могу, я знаю охватить ими толпу и повести за собой. На второе скажу вам: нет, я не вынослив, а потому всё, что я делаю, это не глухая, упорная, тяжёлая борьба, а это фейерверк, способный осветить другим дорогу на время, но медленно потухающий сам. И сознание это приносит мне много страдания, и бывают минуты, когда я готов казнить себя за то, что нет выносливости во мне…»

7

Лишь Бог один знает, что стало бы с лейтенантом Шмидтом дальше, и чем бы закончилось его стихийное депутатство в итоге, да и вообще Судьба, - если б не Манифест от 17 октября 1905 года, согласно которому прежняя булыгинская законосовещательная Дума становится уже новым законодательным органом Власти в стране! И при этом народу российскому «даруются незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов…»

---------------------------------------------------------
(*) Историческая справка. В подписанном вечером 17 (30) октября 1905 года Манифесте, среди прочего, повелевалось:
«1. Даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов. <…> 3. Установить как незыблемое правило, чтобы никакой закон не мог восприять силу без одобрения Государственной Думы, и чтобы выбранным от народа обеспечена была возможность действительного участия в надзоре за закономерностью действий поставленных от нас властей»…
---------------------------------------------------------
В Севастополе, как и в других городах трещавшей по швам Державы, текст высочайшего Манифеста получили утром 18 октября.
«Воздух свободы окутал бульвары и скверы, постепенно проникая в севастопольские бухты и заполняя мозги горожан и матросов. Запрещённая до этого Марсельеза гремела гимном свободы».
В центре города у Музея героической обороны Севастополя в этот знаменательный день состоялся стихийный многолюдный митинг, во время которого на трибуну вдруг поднялся лейтенант флота П.П.Шмидт, находящийся, между прочим, под следствием, и своей зажигательной и страстной речью призвал народ к отстаиванию дарованных Царём свобод - подлинных, а не мнимых, не декларативных.
Собравшиеся взволновались и возбудились пафосным выступлением военного моряка и по наущению революционных вождей, массово толпившихся на площади, стали задирать и провоцировать полицейских, что стояли рядом и никого не трогали. Между народом и представителями власти начались потасовки, грозившие обернуться большой бедой… И тогда к центру города были стянуты войска, что только усилило митинговое возбуждение и протест. Ибо для простого народа слово СВОБОДА означало всегда и везде полную вседозволенность и безнаказанность по принципу “что хочу - то и ворочу”. Манифестанты, науськиваемые провокаторами, стали задирать солдат, оскорблять и избивать их. Те, в свою очередь, уже готовы были давать отпор вплоть до применения оружия, ибо их командир, генерал-лейтенант В.С.Неплюев, комендант Севастопольской крепости, несмотря на уговоры градоначальника контр-адмирала А.М.Спицкого вести себя с народом корректно в свете последних событий, связанных с Манифестом, отказался «потакать требованиям толпы» (Владимиру Степановичу это стоило впоследствии двух покушений на его жизнь от эсеров). Но, слава Богу, дело у Музея не дошло до стрельбы и массового кровопролития: офицеры солдат и народ растащили по сторонам и чуть-чуть успокоили.
И только революционеры, среди которых вьюном крутился и возбуждённый Шмидт, сдаваться и успокаиваться не собирались: не те были люди, не миротворцы. Пользуясь моментом, они перенаправили собравшийся народ к городской тюрьме с призывом освободить политзаключённых. И огромная толпа, ведомая всё тем же Шмидтом, с рёвом кинулась к городскому острогу, разоружила там часовых, и уже принялась было ломать ворота. Лейтенант Шмидт, таким образом, что был во главе штурмующих горожан, в данном конкретном случае действовал как истинный провокатор, как бузотёр, а уж никак не герой. Эта ремарка его почитателям.
Ну а дальше по сигналу тревоги к тюрьме прибыли военные, и их начальник строго предупредил собравшихся, что в случае дальнейшего неповиновения, а также применения силы со стороны бунтарей к работникам правопорядка солдаты расчехлят ружья и будут стрелять на поражение, как им и полагается по уставу… Но толпа не поверила и не унялась; наоборот - пошла на штурм с отнятыми винтовками наизготовку. Тогда раздался залп, после которого, по разным сведениям, от 4 до 8 человек были убиты, а более 40 - ранены. И виновными в той трагедии были исключительно революционеры и лично лейтенант флота П.П.Шмидт, а уж никак не военные - солдаты и их командиры. Все они выполняли приказ по подавлению массовых без-порядков, и осуждать их не за что...

8

Похороны убитых 20 октября вылились в грандиозную манифестацию с участием 40 тысяч человек: такую цифру приводят современные источники. На кладбище у могил “жертв насилия и произвола” Пётр Петрович произнёс пламенную речь, уже вторую по счёту, вошедшую в Историю как “клятва Шмидта”. Надо отдать должное оратору, он умело составил реквием-клятву (а может кто-то помог), которая, разнесённая телетайпом по указке революционных вождей по городам и весям империи, буквально за пару дней сделала его знаменитым на всю Россию.
Над толпой тогда зазвучало громко и вдохновенно:

«У гроба подобает творить одни молитвы. Но да уподобятся молитве слова любви и святой клятвы, которую я хочу произнести здесь вместе с вами. Души усопших смотрят на нас и вопрошают безмолвно: «Что же вы сделаете с этим благом, которого мы лишены навсегда? Как вы воспользуетесь свободой? Можете ли вы обещать нам, что мы последние жертвы произвола?» И мы должны успокоить смятённые души усопших, мы должны поклясться им в этом.
Клянёмся им в том, что мы никогда не уступим ни одной пяди завоёванных нами человеческих прав. Клянусь!
Клянёмся им в том, что всю работу, всю душу, самую жизнь мы положим на сохранение нашей свободы. Клянусь!
Клянёмся им в том, что свою общественную работу мы всю отдадим на благо рабочего неимущего люда.
Клянёмся им в том, что между нами не будет ни еврея, ни армянина, ни поляка, ни татарина, а что все мы отныне будем равные и свободные братья великой свободной России.
Клянёмся им в том, что мы доведём их дело до конца и добьёмся всеобщего избирательного права. Клянусь!»

Клятву следом повторили тысячи пришедших проводить погибших в последний путь. Толпа колыхнулась от возбуждения, начались давка и паника. Контроль над людьми, взбудораженными призывами к свободе, был потерян. А со Шмидтом случился обморок.
Никто, однако, в огромной толпе тогда не задумался над элементарным вопросом: откуда взялся этот оратор-душеед в белоснежной форме? И откуда у кадрового морского офицера столько свободного времени для того, чтобы выступать перед людьми раз за разом, революционным порохом их головы и сердца заряжать и антиправительственной пропагандой? Почему он вообще болтается в Севастополе весь август, сентябрь и октябрь, баламутит честной народ - не служит? Рассказать бы народу правду про Петра Петровича: что он под следствием уже давно, что судовую кассу украл на сладкое житьё-бытьё; а до этого дезертировал с эскадры вице-адмирала Рожественского как последний прохвост и трус, бросив защитников Порт-Артура на верную гибель! Глядишь, всё по-иному бы тогда пошло, перестали бы люди говоруна-лейтенанта слушать и верить. Наплевали бы ему в рожу дружно и по домам потом разошлись, брезгливо меж собой посмеиваясь… Но правдоискателей и правдорубов в Севастополе тогда не нашлось, проправительственных агитаторов и пропагандистов, и Пётр Петрович Шмидт всю осень 1905 года ходил по городу гоголем и героем...

9

Сразу же после похорон его арестовали, отвезли под конвоем на броненосец «Три святителя» и держали там две недели взаперти; будто бы даже в клетке. Ему, подследственному провокатору-бузотёру, грозила бы неминуемая каторга за организацию массовых без-порядков, приведших к человеческим жертвам, - и дядя-сенатор бы не помог при таком-то суровом раскладе. Но властям уже было не до того, увы, не до расправы. По России прокатилась волна протестов в защиту арестованного