– Возмутительно! – вскочила председатель Лена. – Это мы ещё во всём и виноваты, как выяснилось теперь от Зотова! Товарищи комсомольцы, разве вы не видите? Зотов нас уводит от своего персонального дела! Он нас подталкивает к тому, чтобы мы историей занялись! Нет, товарищ Зотов! Миллионы людей считали и считают Петра Первого великим, и вам не удастся навязать нам свою некомпетентную точку зрения! Лично мне всё понятно! Я предлагаю Зотова за враждебную нашему народу историческую позицию, навязывание ее и распространение в среде комсомольцев исключить из комсомола! И ходатайствовать перед руководством нашей школы об…
– Вы хоть процедуру не нарушайте! – выкрикнул я с места.
– Зотов! Не мешайте ведению заседания бюро! – вставила председатель Лена. – Уж мы-то никогда и ничего не нарушаем!
– А как же вы, сами не выяснив истину, уже обвиняете меня в искажении этой истины? Откуда вы знаете, что это я ее искажаю, а не вы? Вот разберитесь сначала, а потом и решайте, что откуда и почём?
– Вот видите, как он себя ведёт? – воззвала к присутствующим председатель Лена. – Надо принимать решение, товарищи комсомольцы, не обращая внимания на вызывающее поведение Зотова! Я продолжаю, товарищи комсомольцы…
– Поведение не Зотова, а комсомольца Зотова! – выкрикнул я. – Такого же полноправного комсомольца, как и вы! Я пока вашей милостью не исключён!
В тот момент в большом актовом зале, где проходило заседание, обнаружил себя директор нашей школы, Иван Петрович Толстиков. Было это за моей спиной, я его не видел, но по реакции председателя Лены и оживлению всех, включая Марию Аполлинарьевну, догадался, кто вошёл.
Директор, видимо, сделал характерное движение рукой, мол, продолжайте, товарищи, и, не проходя к сцене, на которой в ряд сидели члены комитета, присел в зале где-то за моей спиной.
– Надеюсь, товарищи комсомольцы, я вашему мероприятию не помешаю, если поприсутствую? – спросил он, давая понять, что не намерен перехватывать инициативу из рук председателя Лены.
– Конечно, не помешаете, Иван Петрович! Мы как раз собирались обращаться к вам с ходатайством! – ещё сильнее уверилась она в своей правоте.
– Очень интересно! – остановил ее директор. – А чем же провинился наш Зотов?
Все, конечно, сообразили, что не мог Иван Петрович не знать о повестке заседания школьного комитета комсомола. Не мог не знать директор, в чем обвиняют Зотова. Значит, мудрит. Значит, что-то замышляет. Но что? А он лисой продолжил:
– Я не берусь судить ни проступок комсомольца Зотова, ни, тем более, мешать работе нашего уважаемого комитета комсомола, но мне почему-то понравилось, как Зотов защищается. Я всего несколько его слов услышал, когда мимо проходил, но заинтересовался! Ведь не сдаётся! Держится стоически! Прямо-таки – герой! Не хочу нарушать ход вашего заседания, но так уж хочется узнать, что у нас в школе случилось? Мне казалось, будто всё идёт своим путём, а оказалось-то – не всё в комсомоле в порядке! Или я ошибаюсь?
– В комсомоле-то всё в порядке, Иван Петрович! – заверила председатель Лена. – А вот Зотов пытается всех взбудоражить! Он вносит смуту в наши стройные ряды! Вот мы и вынуждены разбираться с ним!
– Ну, вы разбирайтесь! Разбирайтесь! – будто и не вмешался во всё Иван Петрович. – И последний мой вопрос: «Вы Зотову слово уже давали? Очень интересно его послушать!»
– Нет, Иван Петрович! По существу его проступка еще не давали! Но он и без разрешения не молчит – постоянно с места выкрикивает! Порядок нарушает! Вот пусть теперь при вас и раскроет свою позицию! – сориентировалась председатель Лена. – Комсомолец Зотов! Расскажите при всех, почему вы считаете, будто вся историческая наука и все советские учёные-историки ничего в истории не понимают!
Я поднялся и, не разворачиваясь в сторону директора, стал повторно излагать свою точку зрения:
– Во-первых, ты, Лена, все мои слова передёрнула и вывернула наизнанку! Я говорил не обо всей истории, а лишь о том, что Петр Первый своими войнами, водкой, табаком и искоренением истинно русского уклада жизни почти извёл русский народ. Потому великим называть Петра просто нелогично! Во-вторых, я и сейчас считаю – то же самое, но позже, делал и Гитлер. То есть, он умышленно уничтожал советский народ! А уж вы по своему желанию стали мне приписывать надуманные симпатии к Гитлеру! И это, конечно, – полная чушь! А, придумав чушь, вы стали меня в ней же и обвинять! Того и гляди, потребуете расстрела! Из этой вашей белены и состоит суть моего персонального дела! Но разбираться в нем ваш комитет не собирается! Вам ведь надо, чтобы вас заметили! А для этого нужны громкие выводы! А в существе вопроса разбираться не обязательно! А я всё-таки предлагаю разобраться!
– Ну, знаешь ли! Он еще и учит комитет комсомола, как ему поступать! Может, и наказание сам себе назначишь? – заносчиво спросила председатель Лена.
– Запросто! – с усмешкой выпалил я. – Предлагаю меня отпустить с миром, а вам самим – учиться, учиться и учиться, как завещал великий Ленин!
– Зотов! – вышла из себя председатель Лена. – Не забывайтесь!
– А что? – вдруг вбросила спасительную для меня фразу моя классная руководительница Мария Аполлинарьевна, видимо, уловив аналогичное настроение директора. – Может, действительно следует это заседание отложить, вопрос о роли Петра кое-кому лучше изучить, а потом и Зотова судить?
– Да, что вы, Мария Аполлинарьевна! Зотов того и добивается, чтобы мы о нём забыли и всем скопом принялись изучать историю Руси… Как же так? Неужели мы у него на поводу пойдем?
И вдруг своё слово за меня замолвил директор:
– Ребята! Дорогие мои комсомольцы! Комитет комсомола я уважаю и ни в коем случае не собираюсь навязывать ему своё мнение, но не вижу ничего плохого и в том, чтобы все ученики нашей школы, в том числе, и члены комитета комсомола, занялись глубоким изучением истории Руси. И, конечно, периодом правления Петра Первого. Так может, следует сейчас прислушаться к предложению Марии Аполлинарьевны? Жаль, что я не вижу здесь преподавателя истории Анастасию Филипповну. Но, думаю, она против этого не станет возражать! Так ведь?
И всё! Все сразу закивали! Все сразу обрадовались, что решение найдено – будто я его изначально не предлагал. Впрочем, мне приоритет в этом вопросе и не нужен. Главное произошло и успокоилось, как говорили, до тех пор, пока… На самом же деле – навсегда!
Я вышел победителем, и уже никто со мной до выпуска не связывался, если я что-то предлагал или подвергал сомнению. Даже если то были самые прописные и устоявшиеся истины. Кстати, Таня Сотникова тоже изменила своё мнение обо мне – в лучшую сторону, но этот факт меня не обрадовал, поскольку я не изменил своё о ней!
К слову будет сказано, с тех пор я мог бы подняться в классе над всеми, давя своим авторитетом и подразумеваемой поддержкой самого Ивана Петровича, но всё случилось наоборот! После той истории с Петром Первым я стал более сдержанным в своих высказываниях и поступках. Я уже не старался, как прежде, доминировать в классе над всеми! Больше мне этого не хотелось. Я, можно сказать, полюбил пребывание в тени. Правда, до тех пор, пока при мне грубо не подминали истину. В таком случае мог и сорваться!
«Именно после той истории я стал взрослее, о чём сам догадался значительно позже. Я почувствовал ответственность перед собой. Да и перед всеми!» – подумал капитан Зотов и, чтобы сбросить с себя те воспоминания, обратился к Арвиду:
– Ну, что, Арвид? Может, здесь наш прицеп и проверим? Площадка будто для нас расчищена. Заодно перекусим, чем майор Вострухин послал.
Они остановились в сосновом лесу, рассеченном широкой автомобильной трассой, по которой с завидной скоростью и изрядным шумом пролетали вечно спешащие по своим делам машины. Лес удачно защищал площадку от ветра, потому она казалась благодатным местом.
Поскольку в движении прицеп сильно тянуло в сторону, прежде всего проверили передние колеса Газона. По всему видно, одним из них он сильно загребает вправо, но улучшить что-то сейчас вряд ли возможно. Стоит без специальных измерительных инструментов заняться этим колесом – неправильно среагирует и другое. Рулевые тяги-то у них общие! Колеса взаимосвязаны!
Поели, пробежались, размялись, разогнав застоявшуюся кровь по телу, и покатили дальше. Но с осторожностью, следя, чтобы машины не заносило на скользких участках дороги. Это случалось в перелесках, беззащитных перед снежными заносами. Казалось, должно быть наоборот, но трасса всюду возвышалась над местностью, потому снег с нее сдувал ветер, а в перелесках снег, как дорогу ни чисти, всё равно оставался. Колёса машин превращали его в накатанную скользкую корку.
К намеченному сроку вернуться в часть не успели.
Может, и успели бы, но в пути останавливались четыре раза для проверки прицепа и разминки мышц. Всё-таки тяжело ехать на большое расстояние в военной технике. Кроме того, Алексей в Шауляе опять побывал в знакомом гастрономе. Теперь «налег» на детские питательные смеси, сухое молоко, сливочное масло, сардельки и колбасу. Опять продавщицы иронично улыбались:
– У фас такая большая семья? Ви наферно очень щасливий челофек! И фаша шена тоше щасливая очень! Да-а-а?
– Конечно! – засмеялся Алексей. – Вы правильно это подметили!
Кривцов ждал возвращения машин у себя в кабинете. Потому сразу появился, как только Алексей доложил ему от дежурного, что благополучно вернулся. Казалось, Кривцов был доволен – нашлась-таки пропажа:
– Вот и хорошо! Молодец! Ставь технику на место, и можешь отдыхать! – обратился Кривцов к Алексею. – Завтра уже без тебя будем разбираться с этой подбитой ласточкой! А сейчас ее батарея управления к себе заберёт. Я комбата предупредил.
– Всё ясно, товарищ подполковник! Сейчас сделаю! – обрадовался Алексей. – «Наконец эпопея, забравшая две недели моей жизни и осложнившая жизнь моей семьи, закончилась» – подумал Алексей. – Сначала – домой! А завтра меня, конечно, опять ждут великие дела! Пропади они пропадом!» – усмехнулся он, понимая, что именно завтра на него навалится столько заждавшихся его дел, что жизнь опять будет без просветов! Но как без этого? Такова истинная судьба настоящего ракетчика!
Когда в двадцать один час телевизионная программа «Время» подключила свои знаменитые позывные, Алексей добрался, наконец, до родного дома. В нём, кажется, всё было в относительном порядке. То есть, как всегда!
[justify]– Лёшенька! – обрадовалась встревоженная Людмила. – Ты куда умчался в