молиться чужим богам не обязательно, у нас нет тысячелетней религии, нет касты, нет секты. Все страсти на религиозной почве обходят нас стороной.
Если бы вдруг колесо сансары позволили крутить по второму разу, я бы точно не хотела бы век медитировать, хранить свое целомудрие, и только в тревожных снах ощущать подобие сладострастия.
Порнография, «слово пацана» или однажды в Переделкино
Так хочется написать заветные слова «шли годы», чтобы поскорее закончить эту исповедь или словесный понос, как следствие ничегонеделания.
Скажем, это не совсем верно, что я так уж ничего не делаю. Всему своё время. Возможно, это будет не скоро. Как говорил обязательный автор для чтения в младших классах Корней Чуковский: «В России надо жить долго — до всего доживёшь!».
Если первая половина жизни – сплошные приключения, то во второй – одни испытания. У нас не скучно, что не перестаёшь удивляться. Для поддержания общего тонуса самое то. Чем дальше, тем интересней становится жить. Потому пора заканчивать с ревизией собственного прошлого, пока другие не добрались. Ведь сметут со всеми потрохами. Раз приговорён в утиль весь век с хвостиком, история отдельно взятого человека не в счёт.
Книгу запретили, а в универе на третьем курсе мне про меня лекции читали. По итогам семестра ещё экзамен сдавали. Параллельно писала за деньги курсовые и дипломные на тему моего творчества. Доцент кафедры, любимой фишкой лекций которой являлась личная жизнь писателей, про поэтесс знала всё. Правда, при мне обо мне не говорила ничего лишнего. Ничего личного. А ведь мы в одном союзе тусовались, не раз выпивали вместе. И хрен знает, о чём мы с ней говорили. Явно не об особенностях моей поэзии.
Не помню, по какому случаю была пьянка, скорее, это было продолжение банкета. Кучка писателей и доцент-литературовед решили оторваться по полной в дорогущем отеле региональной столицы. Писатели на трезвую голову обычно не кучкуются. Особенно поэты.
Собрались мы в номере одного поэта. За чей счёт сей банкет? Мы с другой поэтессой никогда не платили, мы были в тренде, нас охотно угощали. Платил за всех поэт. Он откуда-то с Севера вроде был. Наверное, год копил, чтоб шикануть разок. Все свои, кроме приглашённого гостя из Тывы, тоже поэта.
Пили, ели, ничего особенного. Только вскоре доценту наш писатель, не поэт, начал в любви признаваться. После этого, почему он не поэт, я никак понять не могу. Он, оказывается, любил её всегда. Это стало триггером всего безобразия. Поэтесса прямо в душе с тувинцем совокупнулась. Ко мне стал приставать сам спонсор всего банкета. Пришлось напрячь все свои филологические способности, чтоб поставить на место этого жирдяя. У мужчин один общий предрассудок – раз дала кому, должна достаться всем. А мужчины-поэты ещё и думают, что их талант в производстве словесного поноса, открывает все двери и все щели. Если даже он урод, стар и уже маразм рядом маячит.
Его отрезвило одно моё «признание» - я, мол, больна СПИДом, что одно лёгкое уже не работает. Тьфу-тьфу-тьфу, конечно. С горя вскоре он напился и отрубился. Последним аккордом этого хоррора стала следующая сцена: поутру все дружно стали искать зубы поэта-толстяка. Помню, угорали, приговаривая: «Ходят тут всякие, потом зубы пропадают».
Может, потом работники отеля нашли и пришли к выводу: «Ну, кутят же люди, что после них зубы остаются». Мы уже с другой поэтессой целый месяц отдыхали в Доме творчества писателей в Переделкино. Это были лихие 90-е, которые нас лично, так и не коснулись. Дом творчества содрогнулся, такого у них ещё не было. Один поэт из Казахстана грозился жаловаться на нас первому президенту. Мол, мы занимаемся всем, только не творчеством. Работники дивились: «Живут же люди, баулами вещи покупают». Мы в «Лужу» ездили, как на работу. Первая шуба, на вырост и на века, первый настоящий оргазм, после чего и мужчина не нужен. Хиромант нагадал, что нам ещё жить да жить. «Да у тебя на ладони написано, столько праздников, мужчин». Не помню, говорил ли он, что выйду я ещё раз замуж только в 45. Мне тогда было только 25…
После хироманта мы смело стали покорять Москву. Возвращались последней электричкой, шли в темноте через кладбище. А люди там даже днём с опаской ходили, Солнцево-то рядом. А нам пофиг, ведь сказано, что здесь точно не умрём. И вообще вся жизнь впереди. Только иногда вспоминали любовников, которым в своё время стихи посвящали. Стихи остались, а любовники канули в лету.
К чему это я? Жили мы по принципу: после нас хоть потоп. А в Переделкино после нас только кучка натурального на вид дерьма осталась. Потом долго угорали, представляя себе, как убираясь в комнате, наткнулись на этот популярный в то время сувенир. Парики не забыли. У нас была трагедия, обнаружив у себя первый седой волос. Всё, мы постарели, это конец. Затем купили парики и устроили фотосессию на «Полароид», что, конечно, не понравилось окружающим. Эх, хорошие были времена.
Так много смеялись, дурачились, на вырост, на всю оставшуюся жизнь. Обнаружив на территории целый бар, где встретили артиста Игоря Костолевского, весь вечер пели «Подмосковные вечера». Нас, с одинаковой мозолью на среднем пальце правой руки, сдружила Москва. Переделкино – для творчества, а мы не то творили. Чужую музу мы вспугнули, свою, впрочем, тоже. В итоге напарница написала всего лишь одно стихотворение, я ни одного.
Кстати, пожизненная мозоль, наконец, исчезла. От руки написанное за всю жизнь, если в километрах, сколько, интересно, будет? Ещё букв не знала, а начала писать, подражая отцу, который в свободное от работы и партийных дел, всё время или читал, или писал. Под конец он говорил: «Если бы мог писать, как ты, легко и небрежно, я бы только это и делал». А ведь говорили, что за меня отец пишет. Отец за меня задачи по математике решал.
Каракулями исписывала толстые тетради, с важным видом и упорством настоящего графомана. Потом меня сделали бессменным редактором настенной газеты, мол, у меня почерк хороший. Этот почерк до того видоизменился, что я сама не могу прочесть, что только что написала. Разве, что между строк. Когда стала редактором настоящей газеты, мозоль уже начала исчезать. Другой век, другие технологии. До этого на работу в телевидение взяли только из-за мозоли. Редактор прикинула, что раз мозоль, значит, человек пишущий, ей легче будет. На месте мозоли небольшая вмятина, от жизни той одна тухлятина?
Хотела про первую порнографию, получилось невесть что. Хотелось лучше, получилось, как всегда. Ха-ха.
А первую порнографию подсунул брат однокурсницы, учившийся на каком-то курсе пединститута. Будущий педагог и 16-летняя я. Порнография – это сильно сказано. Перепечатка, подделка. В духе начала 80-х годов прошлого столетия. Лучше, чем ничего. Микеланджело отдыхает. Явный прогресс в моём половом воспитании. Как женский главный орган называется в просторечии, узнала из надписи на стене в девичьей раздевалке физзала школы. Там говорилось явно не о голове жены очередного физрука, а о том, что ниже.
Это сейчас знакомые незнакомцы или просто случайные френды отправляют в личку фото своего члена, не очень-то и впечатляющего. Мне не 16 лет, уже можно. Это не порнография, просто фотография. Зачем мне чужие члены, будто « своего» нет?
Мужчины – странные существа. Они за базар отвечают, «слово пацана», затем и «за пацанов», а член свой налево-направо рассылают. Он бы пригодился в пору Микеланджело из учебника истории для 7 класса. Для кругозора, а не для чего-то другого. Честное пионерское, мы были невинны до невозможности. Но слово пионера – это не слово пацана, могут быть вариации.
Словоблудие
Только одно стихотворение написала напарница за всё время пребывания в Переделкино, и оно было посвящено Сергею Есенину. Мы были на открытии очередного памятника поэту на Тверском. Есенин – её любимый поэт. В цветаевский дом на Поварской она со мной за компанию сходила.
«Нужно ради будущего, завязывать с прошлым», - говорят, это есенинская фраза. Зачем завязывать, оно всегда с тобой. Чтобы уколы совести не мучали? Я вот не боюсь уколов. Судя по всему, совесть становится не популярной категорией. И почему совесть должна меня терзать? За какие грехи? Мне чужого не надо. Всё своё со мной, в том числе совесть, с собой я сумею договориться.
В себе самой не всё, так мрачно. Я не Есенин, поэма «Чёрный человек» не мой проект: «Друг мой, друг мой, я очень и очень болен, сам не знаю, откуда взялась эта боль, то ли ветер свистит над пустым и безлюдным полем, то ль, как рощу в сентябрь, осыпает мозги алкоголь…». 25 декабря 1925 года Сергей Есенин попросил поэта Эрлиха остаться у него переночевать. Последнее стихотворение Сергея Есенина написано утром 27 декабря 1925 года в гостинице Англетер и называется очень символично «До свиданья, друг мой, до свиданья». 28 декабря нашли его повесившимся в номере того же отеля. Ему было 30 лет. Для настоящего поэта – это потолок, дальше писать, заставляя ускользающую музу оставаться дольше, бессмысленно. Ну, может, для кого 40-45 – потолок. Дальше уже словоблудие. Впрочем, это моё сугубо личное мнение.
В детстве мы стихов не читали. В детских книжках с хорошей иллюстрацией стишки Маршака, Чуковского, Михалкова приходилось. «А у нас на кухне газ. А у вас? А у нас водопровод. А из нашего окна Площадь Красная видна. А у вас? А из нашего окошка Только улица немножко». А у нас? Мы не знали, что такое газ, и водопровода тоже не было. Красная площадь видна была только на обложке «Огонька». А что изменилось? Михалков до сих пор в тренде. Он хоть бесов не гонял. Пиши себе стишки на самую нейтральную тему, для детей, слава не заставит долго ждать. Она будет преследовать и после смерти.
Может, это Михалков написал ту книжку, которую я любила за картинки? Названия не помню, автора, тем более, там текста было только пару строк. «Дядю Стёпу» помню. О том, что автором был Михалков, узнала вот только что. Кстати, у него есть стихотворение с запрещённым ныне названием:
Женя празднует рожденье —
Юбиляру восемь лет!
Подарили гости Жене:
Пушку, танк и пистолет.
И, совсем как настоящий,
Как бывает у солдат, —
Черный, новенький, блестящий,
С круглым диском автомат.
Гости кушали ватрушки,
Женя в комнате играл —
Он военные игрушки
По частичкам разбирал.
— Что же ты наделал, Женя?!
Все сломал? Какой кошмар!..
— У меня разоруженье! —
Громко крикнул юбиляр.
Разрядка и разоружение – знакомые до боли слова из детства. «Миру – мир» - привычные слова для лучшей в мире страны, которая борется за мир во всём мире. Деньги собирали для Фонда мира. Жалели голодных детей Кампучии, бездомных в Америке. На фоне бед и несчастий угнетённого проклятыми капиталистами класса наша собственная жизнь казалаось раем. Ну, нам так говорили. Мы же не голодали, босиком не бегали.
Патриотизм – синоним пацифизма. Иначе быть не может. Так думали все, в том числе «пацаны» в конце 80-х прошлого столетия. Главный герой сериала «Слово пацана» так и говорит, что он пацифист. Хотя не очень убедительно, может, это было сказано в шутку.
Дьявол кроется в деталях, автор или режиссёр вклинил этот эпизод в сюжет намеренно? В России принято смотреть на изнанку, нежели на фасад, читать между строк, искать подвох. В
